Дождем смоет (гет)

«А я и не знала, как люблю дождь...»

Сегодня ровно год, как я сошла с ума. Сегодня я праздную торжество безумия. Безумия, обрушившегося на меня ледяным дождем. Безумия, превратившего каждую из хрупких косточек внутри в лёд, раздробившего их в морозную пыль, а затем возродившего заново, сделав их крепче стали. Той серой металлической стали, живущей в твоих глазах.

— Гермиона!

Я дернулась, возвращаясь в реальный мир, и со слабым пониманием происходящего воззрилась на объект, вырвавший меня из забытья резким окликом. Объектом, а точнее, субъектом, был Рон, сейчас как всегда что-то жующий и уставившийся на меня с немым вопросом в голубых глазах.

— Рон, ну что опять случилось? Зачем ты так орешь? — я недовольно потёрла виски и потянулась за бокалом с какао. Я любила своих друзей, но иногда они выбешивали до жути и нервной чесотки. Например, как сейчас Уизли, вернувший меня на грешную землю из мира грёз, до кипения будоражащих кровь и до мурашек холодящих руки.

— Опять?! Это я ору? Да ты видела себя? Витаешь в облаках, все время в каком-то своём мире, улыбаешься как дурочка. Это мы хотели спросить, что с тобой случилось. Да, Гарри? — мой рыжий непоседа повернулся к моему золотому мальчику, ища поддержки. Гарри вздохнул, поправил очки и вынужденно поддакнул:

— Да, Гермиона, с тобой явно что-то не так. И ты не делишься с нами, прекрасно зная, что это злит и обижает. Я бы еще понял, если бы у тебя были проблемы, и ты не хотела бы нас вмешивать, хотя мы с Роном всегда рядом, ты знаешь. Но, судя по выражению твоего лица в последнее время, у тебя как раз таки никаких проблем нет. Совсем нет, — он с нажимом произнёс последнюю фразу, придав ей понятный нам троим подтекст. Я кинула быстрый взгляд на Рона, недоуменно уставившегося на Гарри и открывшего набитый рот так, что еда чуть не вывалилась на стол. Ну хорошо, двоим. Мой Мальчик-который-выжил опять вздохнул и продолжил:

— Так ведь не должны поступать друзья, правда? Даже если ты думаешь, что мы не очень-то обрадуемся изменениям, произошедшим в твоей жизни, все равно расскажи, мы в любом случае никогда не осудим и не отвернёмся от тебя. Я вижу, Гермиона, что ты счастлива, и догадываюсь, по какой причине. Но это молчание правда ранит, — Поттер перевёл дыхание и тихо добавил, — очень ранит.

Я поймала его грустный проницательный взгляд и в который раз поразилась, насколько Гарри чувствовал настроение друзей и мое в частности, что сейчас практически разгадал тайну влюблённой девчонки, не получив от меня ни слова объяснений. Ну, либо я такая дура, что на моем лице написано все и даже больше. Но ты не знаешь одного, самого главного, Гарри. Ты не знаешь, кто является причиной моего состояния. И я не могла ничего ответить. А что мне было отвечать? Что я, такая-умница-зубрила-Грейнджер-которая-так-сильно-любит-своих-друзей-и-всегда-выслушает, сейчас пропустила все мимо ушей, потому что вооот там, за другим столом, сидит мое безумие. Там сидишь ты. Выпуская на волю цепкие лапы удушливой власти, ты пахнешь чем-то там от самого Дольче и чем-то там от самой смерти. Ты режешь окружающих тебя людей сталью глаз на мелкие кусочки, а ядом слов плавишь их разум. Ты, черт возьми, идеален, от дорогущих шмоток без единой пылинки на неизменно чёрной, как сама тьма, ткани до платины шёлковых волос, где, кажется, ни одна из тщательно уложенных прядей не смеет ослушаться тебя. И мой взгляд скользит по аристократическому профилю, по капризному изгибу губ, по длинным пальцам, по белому мрамору кожи. Дотронешься — и руку обожжет от холода, будто ты весь сделан изо льда. А внутри меня дождь. Точно такой же, как внутри твоих глаз. Точно такой же, какой лил вчера за окном, пока мы лежали на твоей кровати, переплетясь взглядами-мыслями-телами. Я пропиталась Дольче и смертью. Я мёрзла от мрамора кожи. Я горела от слов и взглядов. Я превращала, черт возьми, идеальную чёрную рубашку в комок ненужной ткани, пока сама превращалась в комок оголенных эмоций. Я зарывалась пальцами в платину волос. Я любовалась аристократическим профилем, и целовала, целовала, целовала до головокружения губы. Твои губы. А потом за окном зашумел тот дождь. И небо было серым, как твои глаза. И имя твое засыпало на губах, произнесенное тысячи раз — Драко.

Я подавила нервный смешок, представив реакцию Гарри и Рона, если я скажу им, кто занимает мои мысли последние тристашестьдесятобожекакдавнопятьдней. И сразу же ужаснулась. Никогда. Никогда и ни за что они не должны узнать. Иначе всему придёт конец, и это я не о кулаках и лицах. Я о дружбе. Нашей дружбе. Ведь вряд ли меня поймут. И вряд ли найдут причины не отворачиваться, потому что в их глазах я буду предателем.

— Гермиона, ты скажешь нам хоть что-нибудь?

Я вновь взглянула на никак не унимающегося Уизли и следом переместила взгляд левее и дальше, немедленно встретившись с твоим ледяным. Ты смотрел, чуть кривя губы в усмешке, а внутри твоих глаз теплело. Теплело для меня. Только для меня. Согревало, заставляя помнить, что даже если завтра война, ты закроешь меня собой. Защитишь своими широкими плечами, станешь мраморным изваянием, не позволив никому коснуться меня и пальцем. Потому что...

«Потому что люблю, Грейнджер. Усекла? — ты изучал мое лицо серостью своих прекрасных глаз, ища такую нужную тебе реакцию.

— Усекла, — я шумно выдохнула, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. В слизеринских ледяных подземельях кроме нас никого не было, все ушли на ужин, поэтому я не боялась находиться здесь, в спальне, впитывая силу мужских рук, держащих меня сейчас в кольце своих крепких объятий.

— И я, — как-будто со стороны я услышала свой собственный голос, прошелестевший тихо-тихо, невесомой дымкой осевший на зелено-серебряное убранство комнаты. Услышала и мгновенно ощутила, как от сказанного зашлось в испуге сердце. Но испугалась я не своих чувств, ведь я бы скорее засомневалась в своём имени, чем в любви к тебе. Я испугалась впервые произнесённых мной таких-важных-для-тебя-слов, того, что впервые ответила на твое признание, что впервые по-настоящему доверилась. Я верила тебе, верила несмотря ни на что и вопреки всему, но признание в любви для меня почему-то было последней границей доверия. Может и глупо, но каждый раз, умирая от нежности и с трудом сдерживая рвущиеся наружу эти три слова, я в то же время умирала от необъяснимого страха переступить последнюю черту, стать слишком слабой, оказаться в уязвимом положении. И лишь сейчас, почти произнеся заветные слова, умница Грейнджер поняла, какой была дурой. Ты же открывался мне снова и снова, не боялся утерять в моих глазах свое хваленое высокомерие и презрение к простому люду, не боялся показать другую сторону себя. И, открывшись, все время ждал того же от глупой меня, эгоистично думающей только о своих страхах, а не о твоих чувствах, признать которые тебе было так невыносимо сложно. Но вот выдуманная мной черта стёрта, смазана, а ниточка, до этого державшая наши души на крошечном расстоянии друг от друга, порвана. Она лопнула с оглушительным треском, взорвалась мириадами ярчайших звёзд и с размаху впечатала меня в тебя, так, что в одно мгновение мы стали чем-то единым. Единым целым. Как-будто так было всегда.

Ты напрягся, но не смог побороть в себе желание передразнить:

— Что «и я», Грейнджер? Хочешь признаться в любви, делай это по-взрослому, тебе не пять лет, — ты усмехнулся, и, разомкнув пальцы, сцепленные за моей спиной, поднял руку, чтобы осторожно коснуться большим пальцем моей нижней губы.

— И я..., — я запнулась, — и я люблю тебя, Драко.

Слова вдруг дались неожиданно легко и показались самыми правильными, что я когда-либо произносила.

Ты опять усмехнулся и взглянул на меня с невероятной нежностью, пробившей себе путь наверх сквозь ледяную корку глаз:

— Знаю, Грейнджер, знаю. Даже если бы и не говорила, все равно знаю.

А следом твои губы накрыли мои в одновременно ласковом и требовательно-страстном поцелуе, не оставляя в голове никаких мыслей, кроме той, что билась о стенки черепа пойманной птицей: Хочу. Навсегда. Чтобы. Так».

Поэтому что я могла сказать тебе, мой милый Рон? Что люблю, да, люблю до безумия нашего врага, бывшего Пожирателя Смерти, обладателя Метки, наследника так ненавидимых и презираемых всеми нами Малфоев, хорька, как называл его ты, мой милый Гарри, самого опасного слизеринца, чистокровного мага, втаптывающего магглов в грязь (и меня в том числе до недавних пор). Мне сказать вам это? Или может быть то, что для меня теперь он самый надежный, самый сильный, смелый, верный и умный мужчина в мире, как бы избито это не звучало? Пусть у тебя много недостатков, от которых не избавиться, да и не нужно, я ведь принимаю тебя таким, какой ты есть, с нарочито напускной грубостью, жестокостью, аристократическими замашками, ехидством и сарказмом. И, конечно, с этой неконтролируемой, дикой страстью, что каждый раз полыхает в ледяных глазах, стоит мне коснуться тебя. Эта страсть сносит все на своём пути, а я... А что я, я забываю про все и вся, растворяюсь в тебе и просто живу. Ведь ты, Драко, моя жизнь и погибель. И глупая умница Грейнджер верит, что все будет хорошо. А плохое? А, знаешь, плохое дождь смоет...