Вскрытие (гет)

— Что ты видишь?

Длинные пальцы касаются талии едва ощутимо, но она все равно чувствует, ощущает их словно кандалы, сковывающие, но вместе с тем дающие свободу. Он стоит за ее спиной, склонив голову к ее плечу, улавливает каждое движение и выжидает. Его грудь мерно вздымается от дыхания, и она чувствует, как жар обдает ее спину на каждом его вдохе.

— Белый мужчина лет тридцати пяти-сорока, женат, судя по кольцу на пальце, довольно состоятелен и оттого несколько заносчив, — она склоняет голову набок и ощущает, как опаляет шею его дыхание, — смерть от потери крови наступила не больше получаса назад, он не сопротивлялся и не пытался как-то спастись, вероятно, из-за наркотиков.

Перед ней на столе лежит труп мужчины, его одежда залита кровью, ее так много, что, кажется, можно искупаться в этой луже. Тело все еще теплое, кажется, будто он вот-вот моргнет и встанет, принимаясь мстить собственному убийце. На нем дорогой костюм, чуть дороже, чем он может себе позволить, довольно приличная реплика часов, естественно, они не золотые. Ботинки сухие, хотя на улице идет дождь, на волосах несколько капель воды; пуговицы на манжетах болтаются, одной их них не хватает.

— Наркотиков? — он обходит ее, слегка касаясь пальцами плеча, приближается к телу и выкладывает на стол медицинские инструменты. — И с чего ты решила, что он заносчив?

— Транквилизаторов, — поправляется она, застывая за его плечом, — он лечится от неврастении, принял дозу перед выходом из дома. Лечение давно переросло в зависимость, но он платит врачам, чтобы его не закрыли в стационаре, — пропитавшаяся кровью рубашка оказывается разорвана в клочья в одно мгновение, и она оглядывает покрывающие кожу желто-лиловые синяки, — проблемы в семье, заносчивость — как защитная реакция. Он пытается казаться дороже, чем есть на самом деле.

Он смотрит на нее через плечо и растягивает губы в улыбке, подзывает взмахом ладони. Она застывает рядом, касается плечом его плеча и кивает, принимая скальпель из его рук. Объятая синяками кожа поддается легко, открывает скованные в клетке ребер внутренности.

— Хорошо, — его голос кажется потусторонним, шепотом самого дьявола, и она наслаждается им, тонет в ласкающих слух интонациях, — не останавливайся.

Органы раздвигаются под напором ее ладони, она засовывает ее глубже, перебирает пальцами ребра и тонкие струны нервов, разглядывает придирчиво, будто покупатель перед прилавком дорогого магазина, хмурится и кусает губы. Он все еще стоит за ее спиной, направляет, когда она на мгновение замирает в замешательстве, и не издает ни единого звука. Она не слышит его дыхание, только бег собственной крови по венам, и в какой-то момент ей кажется, что вся эта кровь на столе и на полу принадлежит ей. Она делает глубокий вдох и жмурится всего на мгновение, и это не остается незамеченным.

— Кто его убил? — шелестящий голос сливается со скрежетом костюма из прозрачного пластика, так что она не слышит — ощущает слова дыханием на коже.

Она едва сдерживает смешок, вырезает теплое, скользящее в ладони сердце, аккуратно перекладывает его в лоток и подхватывает поданные нитки. Зашивать плоть гораздо дольше, чем резать, но это ей нравится гораздо больше. Она продевает иглу сквозь кожу стежок за стежком, выписывает незамысловатый узор, и удовлетворенно хмыкает, перерезая нить ножницами. Теперь на груди мужчины красуется огромный, грубо зашитый шрам, расчерченный поперечными стежками черных ниток. Она кладет сердце на то место, где оно должно быть внутри, ласково поглаживает его кончиками пальцев и делает надрез, чтобы еще теплая кровь окропила стягивающие плоть нити.

— Его лечащий врач, которого он считал другом, — он хмыкает ей в волосы, и она откладывает инструменты в подставленный лоток, — закрутил роман с его женой, наслушался всякого с обеих сторон, вот и зарезал бессердечного мужа.

— Психиатр? — он вскидывает брови, и она улыбается и разворачивается к нему, спиной опираясь на стол.

Он улыбается, смотрит ей в глаза прямо и протягивает раскрытую ладонь. Она тихо смеется, вкладывает пальцы и повинуется, делая шаг вперед. Пластик противно скрипит о пластик, но никто из них не морщится. В его зрачках отражается чужое сердце и ее лицо, и она видит, как на самом деле спокойна.

— Разве психиатры не могут быть психопатами? — она смеется и подается ближе, почти касаясь носом его подбородка.

Он подхватывает ее смех, касается губами лба и отстраняется. Собирает инструменты и застывает у двери, будто ждет, что она может не пойти за ним. Она ведет плечами, выходит, не оглядываясь, следует за пригласительным жестом. Урок на сегодня окончен, пора возвращаться домой и ложиться спать, и она знает, что этой ночью ей будут сниться хорошие сны.

— Я скажу тебе больше, — он распахивает перед ней дверь машины и окидывает задумчиво насмешливым взглядом, — каждый психиатр на самом деле и есть психопат.