Конца света не будет (гет)

— Неуклюжая корова!

— Напыщенный индюк!

Уже которую неделю на квиддичном поле я неизменно натыкаюсь на мелкую Уизли, рассекающую на своей древней метле. Это, мягко говоря, нервирует. А если по-честному, — пиздец, как бесит. Кажется, в замке за мной следят даже рыцарские доспехи в коридорах, все призраки и полтергейсты фиксируют каждый мой промах, учителя превратились в один большой глаз, неотступно следящий, чтобы Драко Малфой ненароком не оскорбил какую-нибудь лохматую грязнокровку. Единственное спасение — небо. Каждую среду я в обнимку с метлой покидаю замок, чтобы ощутить ветер в волосах, отбить пару бладжеров, представить, как ловлю снитч прямо под носом у Поттера…

Но Уизли, кажется, хочет все испортить.

Она пикирует вниз, прижимая к себе бладжер одной рукой. Я следую за ней.

— Я тренируюсь здесь по средам. Найди себе другое место, а лучше отдай этот веник Филчу, — им только полы мести.

Уизли запихивает брыкающиеся мячи в чемоданчик и игнорирует мои слова. Рыжая сучка.

— Ты меня поняла?

— Отвали, Малфой, — огрызается она.

Я наблюдаю, как она перекидывает за спину длинную косу и пытается застегнуть чемоданчик — не выходит. Силенок не хватает. Ухмыляюсь, глядя на ее жалкие попытки.

— Уизли, как тебя вообще в сборную взяли? Ты же ни на что не годишься.

Она зло прищуривается, глядя на меня, и наконец закрывает чемоданчик. Тот жалобно всхлипывает от такого грубого обращения, но Уизли плевать.

— Знаешь, — она вдруг расплывается в улыбке, — говорят, глядя на чужие недостатки, — исправляй свои. Так вот, Малфой, поучился бы играть, твои попытки отбить бладжер жалкие и смешные. Любой первокурсник летает лучше.

Уизли встает, отряхивает грязные коленки и смотрит на меня с вызовом. Как будто мне вообще есть дело до ее попыток меня задеть.

— Могу продемонстрировать тебе такие финты, которые ты никогда в жизни не повторишь, — ухмыляюсь я. — На твоей старенькой метелке даже простой переворот будет самоубийством.

— Ты просто тупой мешок с деньгами, — парирует она. — Такие великими не становятся.

А какие становятся? Шрамоголовые очкарики? Мне смешно, потому что Поттер так же далек от великого ловца, как и я. Он просто везучий сукин сын, на том и живет.

Взяв в одну руку чемоданчик, в другую — метлу, Уизли покидает поле и бросает через плечо:

— Мудак.

— Рыжая шлюха, — кричу я вслед.

Она поднимает руку с метлой и показывает средний палец.

Собирается дождь, я слышу глухие раскаты грома и вижу проблески молний. Ветер мешает крутить пируэты, но я не останавливаюсь. Слова рыжей меня не задели, совсем нет. Но если бы сейчас она смотрела, как я летаю, то прикусила бы свой язык.

Я летаю, представляя, как отбиваю бладжер прямо в ее веснушчатое лицо. Рыжее кровавое месиво в моих мыслях заставляет меня улыбаться.

За 14 дней до…

Я проспал завтрак, поэтому прихожу к самому концу. Мне нравится бродить по пустым коридорам: никто не тычет пальцем, не шепчется за спиной. Эти сраные победители считают, что сделали нам одолжение, не распустив весь Слизерин к такой-то матери.

Выкусите, мудилы!

Никто из нас не радуется. Мы сидим у камина вечерами, как трупы. Коротаем время, чтобы скорее разойтись по своим персональным гробикам. Вычеркиваем дни до Рождества, чтобы свалить из этой клетки, кишащей гриффиндорскими львами. Дома у всех пиздец, а у кого-то даже дома нет, но все лучше, чем это бесконечное «Аве Поттер!».

Да, Поттера у нас особенно не любят.

Я проскальзываю в Большой зал практически незамеченным. Сажусь рядом с Блейзом, утаскиваю у него булку и мажу ее маслом. На столе ничего не осталось, только Милли напротив меня доедает третий, судя по стоящим рядом тарелкам, пудинг.

— Какого?.. — возмущается Блейз, но машет на меня рукой и отворачивается.

Пока он не видит, стаскиваю у него еще и банан.

— Что я пропустил?

Вдруг замечаю, что в зале суматоха. Все галдят, переругиваются, девчонки ревут.

— Поттер сдох? — я пихаю Блейза локтем, чтобы он оторвался от успокаивания Дафны и ответил мне, наконец.

Он поглаживает ее по спине, а сам спит и видит, как завалить, — точно знаю.

— Она тебе не даст, — замечаю я, пережевывая банан. — Ей до свадьбы нельзя, проверял.

Теперь Блейз поворачивается ко мне, но гладить Дафну не прекращает. На его лице расплывается скользкая ухмылка.

— Все поменялось, дружище, — туманно отвечает он.

— Да какого драккла тут творится?

Милли наклоняется ко мне через весь стол:

— Мы все умрем, — говорит она, чавкая пудингом.

А потом старается запихнуть в рот еще одну ложку. Отвратительно.

— Вот это новость, — я закатываю глаза.

— Нет, Драко, ты не понял, — Блейз вдруг становится серьезным. — Мы все умрем раньше, чем ты думаешь. И в один день.

Я обнюхиваю его стакан — пахнет тыквенным соком. Что за массовое помутнение рассудка и почему я все пропустил? Быть единственным адекватным человеком совсем не хочется. У меня и так постоянное ощущение, что все дебилы, кроме меня. Но теперь контраст прямо-таки пугает.

— Конец света через четырнадцать дней, — продолжает Блейз. И у него под боком завывает Дафна, шумно высмаркиваясь в фамильный платок Забини. — На нашу Землю летит комета… планета… в общем, что-то такое, я не разобрал.

— И что дальше? — уточняю я.

Блейз с силой хлопает ладонью о кулак и изображает руками взрыв. Милли наблюдает за ним, завороженная, и даже забывает жевать.

— Пиздец, — поясняет он свою пантомиму.

Есть больше не хочется. Умирать, кстати, тоже. Я, конечно, бросил в сердцах, что лучше сдохну, чем вернусь в Хогвартс, но это был порыв эмоций. Мерлин, это твои проклятые шуточки? Верни все как было, мудак!

Я оглядываю зал. Профессора за столом поникшие, нахмуренные, Трелони заунывно вещает про «я же говорила». Ага, очередное сбывшееся пророчество. Почему ее никто не заавадил до сих пор, она же хороших новостей вообще не приносит. Что там делают с гонцами, принесшую плохую весть?..

За гриффиндорским столом паника, первокурсники обступили Грейнджер как слепые котята, она утешает, успокаивает — а у самой глазища стеклянные. И Поттера нет — мир спасти некому. Уизлетта гладит по спине Лонгботтома, пока тот размазывает сопли по щекам. Я удивлен, что никто не бегает в панике, не швыряется заклинаниями, не орет истошно. За нашим столом вообще почти спокойно. Девчонки утирают слезы салфетками, Гойл осмысливает происходящее с привычно тупым лицом, а Милли жрет пудинги.

— Куда тебе столько? — спрашиваю я и морщусь от ее чавканья.

Брызги пудинга орошают белоснежную скатерть, когда она почти захлебывается им. Я брезгливо толкаю к ней стакан с водой, и она пачкает его своим ртом. Кашляет, плюется, глаза слезятся. Меня почти тошнит.

— Хочу наесться на всю жизнь, — говорит Милли, откашлявшись, и пододвигает тарелку с четвертым.

За 13 дней до…

— Тебе что, совсем не страшно? — спрашиваю я.

Блейз пожимает плечами.

— Ты скажи, тебе, что ли, живется хорошо?

Качаю головой. Я в полной жопе, но это, по-моему, совсем не повод умирать.

— Я в аду, дружище, — скалится он. — Поместье обобрали, мать с ума сошла, денег нет. Продал фамильный перстень, чтобы купить огневиски. Кстати, будешь?

Он тянет мне флягу, я покорно беру. Она большая и тяжелая, серебристый змей обвивает кожаную отделку, облизывая языком горлышко. Делаю глоток и кашляю — обжигающий напиток дерет горло и растекается пламенем по всему организму. Хочется вскочить и заорать: «Пожар!», но боюсь, что вместо слов выплюну клубы дыма. Блейз понимающе хмыкает и прячет флягу под мантию.

— Это самый лучший исход, — продолжает он. — Сдохнут все, даже неубиваемый Поттер. Все разом вымрут.

— … к земле летит астероид размером с несколько квиддичных полей. Магглы считают, что столкновение неизбежно, и произойдет десятого ноября. После взрыва от астероида на Земле никто не выживет…

Я слушаю монотонный рассказ Грейнджер, которая давно все разнюхала, а теперь в своей обычной всезнайской манере рассказывает, как мы сдохнем. Гриффиндорцы, затаив дыхание, ловят каждое ее слово.

— Грейнджер, заткнись ради Мерлина. Твои магглы такие тупые, что даже не смогли конец света предотвратить.

Грязнокровка краснеет и умолкает, а мелкая Уизли резко разворачивается и прожигает меня взглядом. Я хочу добавить, чтобы они следили за своим зельем, — то явно приняло неправильную консистенцию, пока заучка вещала свой доклад. Но Уизли меня опережает.

— У тебя в котле кто-то сдох, — бросает она. — Тупица.

Я опускаю глаза и вижу, что валит зеленый дым, а мое зелье скукожилось и стало похожим на тесто, из которого домовики готовят нам булочки. Еще немного и оно оживет. Кажется, у меня скоро появится домашняя зверушка.

— Твою мать!

Блейз отлипает от Дафны и кидается мне на помощь. Общими усилиями мы развеваем дым и уничтожаем содержимое. Слизнорт меланхолично качает головой, но не снимает баллы и даже не язвит по поводу наших умений.

— Какого черта мы вообще учимся, если скоро сдохнем?

— А что нам еще остается, — отвечает Блейз. — В мире такая паника, за пределами Хогвартса небезопасно. Мать пишет, что там творится полный хаос. Страшно на улицу выйти: магглы вламываются в магазины, грабят друг друга, убивают, жгут дома.

— Животные, — брезгливо морщусь я.

За 12 дней до…

Уроки становятся чистой формальностью. Преподаватели даже не пытаются делать вид, что учат нас, — да и зачем? Кому нужны формулы трансфигурации, заклинания первой помощи, основы нумерологии, если мы все равно сдохнем. Правда, изучать непростительные наш новый учитель по ЗОТИ все равно отказался — этот кретин отклонил мое предложение, удивленно выпучив глаза.

Можно вообще не выходить из гостиных, напиваться и предаваться разврату, но заниматься привычными делами намного проще. Поэтому все продолжают ходить на завтраки, обеды и ужины. Некоторые дебилы из Равенкло даже пишут эссе — я видел их в библиотеке. Спрашивается, зачем? На том свете баллы по зельеварению предъявить будет некому.

Меня чертовски бесит всеобщее спокойствие. Они просто не понимают, что происходит. И, я уверен, надеются, что сраный Поттер опять всех спасет.

За 11 дней до…

— Никого он спасать не будет, — устало отбивается Грейнджер от Панси. — Это небесное тело, понимаешь? Магия тут не поможет.

Гиблое дело. Хватка у Паркинсон убийственная, я это проверил на себе. Ухмыляясь, наблюдаю за разворачивающимся представлением.

— Тогда какого черта мы не выдали его Темному Лорду, когда была возможность? — возмущенно восклицает Панси.

У нее натуральная истерика. Ревет уже полчаса, материт всех вокруг, а особенно достается Поттеру.

— Он же избранный! Выживший! — она брызжет ядом. — Великий волшебник! И где этот сукин сын теперь?!

— Мисс Паркинсон, — профессор Бинс, наконец, решает вмешаться, — прекратите сквернословить.

— А ты вообще заткнись, жалкий призрак! — визжит она. — Ты давно сдох, конечно, тебе все равно!

Блейз, красный от смеха, сползает под парту. Я закрываю лицо рукой: за Панси почему-то стыдно. Профессор Бинс, наверное, побледнел бы еще сильнее, если бы мог. Но вместо этого он просто продолжает урок.

— И тогда, в одна тысяча триста пятьдесят девятом году началась третья война между гоблинами и вампирами….

За 10 дней до…

— Конец света — это просто манна небесная, — Блейз довольно щурится, как кот, который утащил рыбу со стола.

— Неужели Гринграсс дала? — спрашивает Тео.

Он сидит, закинув ноги на стол. В библиотеке. При живой старухе Пинс! Но всем плевать, хоть мы тут костер из этих книг устроим, а пеплом посыплем головы. Идея, кстати, весьма неплохая. Руки так и чешутся что-нибудь раздраконить.

— Бери выше, — хмыкает Блейз. — Взяла!

Я закатываю глаза. Все с ума посходили: трахаются, как кролики, обжимаются по углам, девчонки ночуют в мужских спальнях. И никто — никто! — им даже слова не говорит. Пир во время чумы.

Иногда я думаю, что мне одному не нравится вся эта заварушка. Мне хочется вскочить на стол в Большом зале и заорать, что мы все умрем! Умрем! Почему эти дебилы набивают животы и занимаются гедонизмом? Почему заучка Грейнджер и сраный Поттер не спасают мир с палочками наперевес? Убить Темного Лорда каждый может, а вот планету спасти — хер.

— Хер, — повторяет мои мысли Забини и разводит руками. — Вот такущий. Хочешь посмотреть?

Гриффиндорка Ромильда Вейн с глупым смехом виляет бедром и скрывается за стеллажами. Блейз довольно улыбается и идет следом.

Мне противно. Я как будто ступил во что-то липкое, грязное, гнилое, — все стулья, подоконники и парты запачканы этой дрянью. Даже не уверен, что сижу сейчас на стуле, который не был запачкан спермой. Все увязли в этой белой жидкости по самые гланды.

Мы в дерьме. Гниющий запах преследует меня в замке везде, куда бы я ни шел. Как будто комнаты уже заполнены трупами, и они начинают разлагаться, смрад царит даже в просторном зале, где эти мертвяки уплетают жратву за обе щеки.

Я сбегаю на улицу, прихватив метлу. Будет круто встретить конец света в воздухе, взорваться на миллионы частиц и напоследок оросить своими кишками этот идеально постриженный зеленый газон. В воздухе кто-то летает, по огненному вихрю я узнаю — мелкая Уизли. Эта сучка собралась отравлять мне каждый день, пока я не сдохну?

Завидев меня, она спускается вниз. Вся потная, взъерошенная, тяжело дышит, но почему-то со счастливой улыбкой на лице.

— Уизли, опять ты, — я кривлюсь, как будто съел лимон.

— Не опять, а снова, — она высовывает язычок, как пятилетка.

— Тебе здесь медом намазано, что ли? Скорей бы уже конец света, чтобы рожу твою не видеть.

— Ты свою рожу-то видел? — Уизли выгибает бровь. — Павлин.

— Драная кошка.

— Мерзкий хорек.

Как оригинально!

— Поттеровская подстилка!

Она закатывает глаза и чешет подбородок. Наконец выдает:

— А на тебя даже Паркинсон уже не смотрит, никому ты не нужен.

— Скажи, а полегче стало, когда от одного из одинаковых рыжих избавились? — спрашиваю я, ухмыляясь. — Небось, еды стало на всех хватать?

В момент Уизлетта превращается в разъяренную фурию, мечет огни и молнии глазами, даже волосы торчат ядовитыми змеями. Чертова Медуза Горгона.

— Не смей говорить о Фреде, урод! — шипит она и пихает меня в грудь.

Я шатаюсь, но лишь слегка.

— Слабачка, — бросаю я и хватаю ее за запястья.

Она дергается, брыкается, пытается пихнуть ногами. Но я сильнее и выше. Сейчас я хозяин положения, как бы эта рыжая не старалась.

— Пусти, кретин! — она визжит так, что уши закладывает.

Я медленно наклоняюсь к ней, чтобы еще раз сообщить, какая она жалкая, но в тот же момент она подается вперед и с силой бьет меня по лицу головой. Я отшатываюсь, чувствуя жгучую боль в носу. Кажется, идет кровь.

— Это ты слабак, — выплевывает она.

Хватает метлу, запрыгивает на нее и взмывает в воздух.

— Бьешь, как девчонка, — кричу я вслед и слизываю кровь с губ.

За 9 дней до…

Сегодня родительский день, и по этому поводу в Большом зале закатили практически пир. Я сижу между матерью и отцом, жую остывший омлет, и чувствую себя престранно.

— Я помирилась с Андромедой, — мама говорит очень тихо, и я изо всех сил напрягаю слух, чтобы услышать хоть что-нибудь.

— С этой предательницей крови, — фыркает отец с другой стороны.

— У Нимфадоры, оказывается, родился такой милый малыш — Тедди, мы провозились с ним весь день.

— Сын от оборотня, это же надо так низко пасть!

— Я решила, что нужно наладить все отношения, пока… Ну ты понимаешь, — мама тихонько всхлипывает.

— Сын, помни, что ты — Малфой, — яростно шипит мне на ухо отец. — Никакие концы света не стоят того, чтобы общаться с грязнокровками и предателями крови.

Мне хочется орать благим матом, но я пока держусь.

За гриффиндорским столом шумно — семейка Уизли прибыла в полном составе. Поттер окружен восторженными первокурсниками, Грейнджер снисходительно улыбается, глядя на обжирающегося Уизела. Я поочередно смотрю то на всхлипывающую мать, то на разъяренного отца. Здесь вообще остались адекватные люди?

Взгляд падает на рыжую Уизли, которая сидит, подперев рукой голову, и ковыряет ложкой свою еду. Ее не включили ни в круг фанатов Поттера, ни в круг празднующей преждевременные похороны семьи. Она встречается со мной взглядом и показывает мне язык. От удивления я захлебываюсь тыквенным соком, а Уизли смеется.

Мама заботливо вытирает мне рот салфеткой. Я закрываю лицо руками и молюсь, чтобы астероид врезался в Землю прямо сейчас.

Все еще за 9 дней до…

— Видел, как сраное Трио, взявшись за руки, дружно съебалось из Хогвартса, — я лениво растягиваю слова. Уизли морщится, какая нежная! — А как же ты, рыжая? Тебя не взяли?

— Сама не пошла, — огрызается она, пытаясь меня обойти.

Но я не даю ей этого сделать. Под непробиваемым панцирем безразличия всегда можно найти ту самую болячку, которая уже почти затянулась. А потом с садистским безразличием расчесать ее, расковырять до крови.

— Да неужели? Прошла любовь, и сдохли помидоры? — издеваюсь я. — Потти будет грустно без тебя.

Уизли почему-то серьезная. Мне хочется, чтобы она злилась, ругалась, сыпала проклятиями. Может быть, даже толкнула меня разок.

— Думаю, они и без меня справятся, — она улыбается. И в этой улыбке — все льдины и айсберги планеты. От холода по коже бегут мурашки.

— Справятся с чем?

— Покорение Австралии, спасение парочки жизней, — она загибает пальцы, — ну, знаешь, все эти геройские дела.

И смеется. Льдины с оглушительным звоном разбиваются на мириады осколков.

— Куда мне до героев, — говорю я.

— Вот и я о том же.

Уизли уходит, оставляя меня подыхать в вечной мерзлоте.

За 8 дней до…

Я снова спешу из замка с метлой в одной руке, и натыкаюсь на Полоумную Лавгуд.

— Здравствуй, Драко, — пропевает она.

Общаться с ней нет никакого желания, поэтому я собираюсь обойти возникшее препятствие как можно скорее. Но Лавгуд жестом останавливает меня.

— Чего тебе? — грубо спрашиваю я.

— Я хотела попросить прощения, — говорит она и улыбается.

Почему таких, как она, до сих пор не изолировали от общества?

— За что? — уточняю я

— За все! — Лавгуд делает рукой полукруг. — Понимаешь, Драко, если я хочу оказаться после смерти в волшебном мире с моей мамочкой, я должна попросить у всех прощения. Нельзя, чтобы кто-нибудь остался обиженным.

— Что, прямо у всех в Хогвартсе?

Она кивает.

— Двести восемьдесят два человека, включая преподавателей и домовых эльфов.

Я закатываю глаза. Нет, если ей так хочется верить в загробный мир, — пускай. Магглы, я слышал, тоже этим грешат. Но они-то совсем неразумные животные, им можно.

— Ну, удачи, — говорю я и снова пытаюсь ее обойти.

— Стой! — восклицает она, округлив свои глаза. Теперь Лавгуд похожа на рыбку. — Ты должен сказать, что простил меня. Иначе это не сработает.

В мою голову приходит просто отвратительная мысль. Ужасная в своей простоте и от того такая приятная.

— Ну конечно, — протягиваю я, наблюдая, как расцветает от улыбки ее лицо. — Ну конечно, нет. Я тебя не прощаю.

Это как отнять шоколадную лягушку у первокурсника, только лучше. Слегка оттолкнув ее в сторону, — от шока Лавгуд даже не сопротивляется — спешу покинуть замок.

Ветер силится сорвать шарф с моей шеи, но я затягиваю его потуже. Тебе придется постараться получше, старый пройдоха! Бреду по зеленому газону, усыпанному сухими листьями, эти гниющие мертвецы приятно шуршат под ногами. Луна таращится своими кратерами, и ни одно жалкое облачко не загораживает ей обзор.

Блейз спрашивает, зачем я каждый вечер сваливаю из шумной гостиной, где огневиски пьют вместо чая, разврат из темных комнат выплескивается в гостиную, и похоть лижет пятки подобно языкам пламени. Мне не хочется гореть со всеми в этом общем пожаре. Адское пламя охватило Хогвартс, я вдыхаю пепел вместе с воздухом, завтракаю тлеющими угольками. И только в небе, когда я кручу пируэты над квиддичным полем, ускользая от разъяренных бладжеров, запах гари и подожженных тел перестает меня преследовать.

Рыжая Уизли привычно летает над полем. Я больше не раздражаюсь, когда вижу ее. Хогвартс превращается в обитель порока и разврата, больные ублюдки вращают безумными глазами, разрастаются как опухоль, отравляют школу изнутри. Я же неизлечимо здоров, просто до отвращения нормален. Мне кажется, что мелкая Уизли тоже еще не сходит с ума.

— Поиграем? — кричу я, поравнявшись с ней.

Вместо ответа она швыряет в меня квоффл с такой силой, что я почти падаю с метлы. Вызов принят!

Я долетаю до колец и готовлюсь отбивать мячи. Мне совсем не нравится это делать, я не командный игрок, поэтому ловец — идеальная позиция для меня. Уизли же неплохой охотник, я почти готов сказать, что она хороша. С удивительной для жалкого веника скоростью она виляет в разные стороны, и почти каждый раз умудряется меня обхитрить.

Когда мне надоедает быть мальчиком для битья, я отлетаю от ворот и спускаюсь вниз. Рыжая летит за мной.

— Это было просто отвратительно, Малфой! — доносится до меня ее голос. — Сама бы точно лучше сыграла, по крайней мере, рожу твою видеть бы не пришлось.

Она пикирует рядом, слегка запинается при приземлении и кубарем падает на землю. Метла трещит и ломается напополам. Я смеюсь, глядя, как она ругается под нос и отряхивает грязную форму.

— Как ты там говорила, Уизлетта? Прежде чем злорадствовать, исправляй свои недостатки, — ухмыляюсь я.

Рассерженная, она откидывает половинки метлы и подходит ко мне. Взъерошенная, влажные комья грязи растеклись по квиддичной мантии, рыжая коса растрепалась, веснушки горят алым пламенем, а в глазах — обещание скорой расправы.

— Опять драться будешь? — спрашиваю я и не могу скрыть улыбки. — Мы это уже проходили.

— Нет, Малфой, — она хищно сверкает глазами и подходит ближе.

В один момент мы настолько близко, что я чувствую запах пота вперемешку со сладким шампунем. Кажется, я почти любуюсь Уизли. А потому не замечаю, как ее руки оказываются на моей груди.

— Какого?..

Она проводит руками вниз, и я, завороженный, наблюдаю за грязными следами на моей изумрудной мантии от ее маленьких ладошек. С опозданием мелькает мысль, что надо бы оттолкнуть эту рыжую сучку, но я только хватаю ее за запястье и не даю отнять руку от груди.

— Теперь ты тоже грязный, Малфой, — говорит Уизли и кривит губы в улыбке. Комочки грязи с ее щеки падают вниз.

— Чтобы дойти до твоего уровня, мне придется нырнуть в лужу с дерьмом, — замечаю я.

Ее грязная рука приятно греет грудь. Удивительно, я так давно не позволял никому себя трогать, что эти прикосновения кажутся почти объятием. Уизли снова тянет ладошку, и я, наконец, отпускаю ее.

— Ты и так в этой луже, — она касается пальцами моей скулы и почти нежно проводит линию вниз. — Только вот моя грязь смоется простой водой. А твоя?

Уизли разворачивается, поднимает с земли обломки метлы и идет к замку, даже не оборачиваясь. Я кричу ей вслед:

— Рыжая…

— Шлюха? — перебивает она меня, обернувшись, и истерично смеется. — Доброй ночи, Малфой.

Я касаюсь пальцами щеки и чувствую шероховатость засохшей грязи. Теперь я в дерьме во всех смыслах, но это почему-то больше не кажется важным.

За 7 дней до…

На выходе из Большого зала меня ловит рыжая Уизли.

— Какого черта, Малфой? — она толкает меня ладошками в грудь.

От неожиданности я почти теряю равновесие, но хватаюсь за стену.

— Какого черта, Уизли?

Я слегка толкаю ее в ответ и она отшатывается от меня. Удивленно таращит свои глаза и снова делает шаг вперед.

— Ты! — Уизли тычет пальцем мне в грудь. — Подослал сову с метлой!

Глаза у нее безумные. Темные, полыхают огнем. И я горю заживо, охваченный этим пламенем, но с садистским удовольствием не спасаюсь бегством. Какая разница, мы же все равно умрем.

— Мне не нужны твои подачки, Малфой.

Она выплевывает яд мне в лицо, и тот разъедает кожу, я слышу это шипение. Покрываюсь волдырями изнутри.

— Пожалуйста, Уизли, — насмешливо говорю я. — Встретимся на поле.

И ухожу, оставляя эту фурию швыряться молниями в пустоту.

За 6 дней до…

Мы носимся над землей за снитчем, но поймать его в темноте практически невозможно. Неуловимый шар сверкает то там, то здесь золотым огоньком, а потом снова исчезает в вечернем сумраке. Надо заметить, что на новой метле рыжая летает еще лучше. Украдкой смотрю на ее счастливое лицо, которое вдруг становится сосредоточенным, — заметила снитч.

Слежу за ее взглядом и тоже вижу золотого ублюдка. Мы несемся к земле с бешеной скоростью, за секунду почти преодолеваем все расстояние до газона, а снитч все летит вниз. Краем глаза замечаю, что Уизли затормаживает, но я сдаваться не собираюсь. Хватит с меня прошлой игры, когда она накидала мне квоффлов в кольца, как какому-нибудь пятилетке. Тяну руку, готовясь свернуть в сторону, и успеваю победно крикнуть, прежде чем торможу головой о землю.

И ныряю в обволакивающую темноту.

— Малфой?

Удары по щекам приводят меня в сознание. Я открываю глаза и сразу же подношу к лицу снитч.

— Поймал! — говорю хвастливо. — Ты даже с новой метлой не справилась.

Уизли почему-то бледная, смотрит испуганно.

— Ты в порядке?

Она дотрагивается пальцами до головы, и я шиплю от боли. Какого черта? Когда радость от победы уходит, я начинаю чувствовать, что неплохо приложился.

— Тебе надо к медсестре, — взволнованно говорит Уизли. — Ты врезался головой прямо в землю, кретин! Нельзя было свернуть?

— Цель оправдывает средства, — ухмыляюсь я.

— Ох, ну конечно!

Она злится, смотрит на меня с упреком. Но еще в теплых медовых глазах плещется тревога, и я купаюсь в ней, растворяюсь, как последний дурак.

— Эй, Уизли, — шепчу я и начинаю кашлять.

— Что? Не слышу.

— Наклонись поближе.

Она наклоняется, щекочет своими волосами нос, и мне нестерпимо хочется чихнуть.

— Тебе плохо? — спрашивает Уизли почему-то тоже шепотом.

— Мне пиздец, — отвечаю я.

А потом притягиваю ее свободной рукой и целую. От удивления она даже не вырывается, и на мгновение у меня в руках — два неуловимых снитча. Это удивительно. Мне кажется, я уже давно в полном дерьме, но из этой кучи навоза вдруг начинают расти цветы.

Губы у Уизли теплые и мягкие, я нетерпеливо углубляю поцелуй, касаюсь языком неба.

И получаю пощечину.

— Ты, наверное, спятил! — она вскакивает с земли и смотрит на меня с удивлением. — Думаешь, подарил метлу — и я сразу растаяла?

Мне очень больно, но смех все равно рвется наружу. Я издаю хрипящие звуки и глотаю губами воздух, вытирая слезы, смешавшиеся с кровью. Кажется, я рассек себе лоб.

— Ненормальная, — выдавливаю сквозь смех. — Как только с тобой Поттер связался?

Если бы я не валялся у ее ног с разбитой головой, то давно был бы проклят. Да я и так проклят всеми возможными богами, но мой ад нашел меня раньше смерти. Уизли, кажется, собирается с мыслями. Касается рукой своих губ.

— А ты целуешься плохо! — отвечает, наконец, она. — Машешь языком, как пропеллером. Худший поцелуй в моей жизни!

— Вероятно, последний, — ухмыляюсь я.

Она рассерженно шипит и становится похожей на кошку. А потом просто уходит с поля, оставляя меня одного. Я же давлюсь истерическим хохотом, истекаю кровью, не могу двигаться от боли, и перед глазами у меня мелькают ярко-красные огни. А в руке — снитч. И это перекрывает все страдания.

За 5 дней до…

Когда я открываю глаза, то вижу больничное крыло. И рыжие волосы Уизли, которая дремлет на стуле у моей кровати. Это такое милое зрелище, что я улыбаюсь, как последний дебил, и рад, что никто не видит этого безобразия. Она в бесформенном свитере с вышитой буквой «F», длинные волосы в небрежном хвосте, бледные веки с голубоватыми венками едва заметно подрагивают, тонкие губы приоткрыты. Я неудачно поворачиваюсь на кровати — и та противно скрипит.

Уизли вздрагивает и просыпается. Смущение в ее глазах быстро сменяется раздражением.

— Проснулся, — хмурится она.

— Проснулся, — соглашаюсь я. — Мило, что ты решила меня навестить.

Она криво улыбается и отворачивается.

— Просто хотела убедиться, что ты еще не сдох. Обидно было бы, знаешь ли.

Я ухмыляюсь.

— Приятно, что кому-нибудь было бы обидно.

— Не обольщайся, я бы закатила вечеринку в тот же вечер, — парирует Уизли, но глаза у нее горят каким-то новым для меня огнем. Не убийственным и беспощадным, а согревающим и теплым.

Я не верю ее словам, но спорить не собираюсь. Скажи она вслух, что переживает, и конец света наступит раньше. Вот и я ни за что в жизни не признаюсь, что рад ее здесь видеть.

— Представляешь, — говорит она, — Макгонагалл сняла с меня баллы за то, что я вернулась после отбоя. Какие вообще, к черту, баллы?

И смеется. Я смеюсь вместе с ней.

— Удивительно, — говорю, немного подумав, — всем в этом замке плевать. Продолжают делать обычные вещи, учатся, баллы зарабатывают. Для них апокалипсис — это легкая послеобеденная прогулка.

Уизли молчит.

— Мне страшно, — признаюсь я и чувствую себя вывернутым наизнанку, как старый свитер. — Я пиздец как боюсь умереть.

Она вдруг начинает громко хохотать.

— Всегда знала, что ты трус, — говорит Уизли.

И я теряюсь. Падаю на холодный мраморный пол, не в силах вздохнуть. Давай, рыжая, подойди и добей меня. Приложи меня черепушкой о мрамор, вытащи чертовы мозги, которые позволили мне говорить эту чушь, размажь их по полу.

Но она смеется, и я вижу, что ее глаза наполняются слезами.

— Я не хочу умирать, Малфой, — говорит она и задирает голову к потолку, пытаясь остановить слезы. — Я так сильно боюсь.

— Трусиха, — говорю я с нежностью.

Уизли улыбается и шмыгает покрасневшим носом, утирая слезы растянутым рукавом.

За 4 дня до…

Звезды мерцают на небе, как рождественская гирлянда. Совсем некстати вспоминаю, что праздника больше не будет, и расстраиваюсь. Странно делать вещи и осознавать, что это будет в последний раз: последний урок травологии, последний пендель малявке Криви, последний выговор от толстухи Спраут.

Последний раз я сижу у озера и кидаю камни, пытаясь заставить их прыгать по темной водяной глади.

— Ты все делаешь не так, — вмешивается Уизли. — Дай сюда.

— Ищи себе свои камни, — я ухмыляюсь.

Но она хватает меня и пытается разжать ладонь. Я сжимаю кулак с камушками внутри и чувствую, как те впиваются в меня. А еще чувствую, какая у Уизли мягкая и теплая кожа.

— Ну Малфой, — злится она.

— Ну Уизли, — я передразниваю ее интонацию и смеюсь. — Или после всего, что между нами было, я уже могу называть тебя Джинни?

Она смешно краснеет и поджимает губы, но руки моей не выпускает.

— Малфой, отдай камни.

— Назови меня по имени.

Она закатывает глаза и отпускает руку. Неприятная прохлада тут же поглощает кожу, и я еле сдерживаю расстроенный вздох.

— Ну что за глупости! — восклицает она.

— Хочешь эти камушки, Джинни? — я специально выделяю ее имя, а она почему-то снова мило краснеет.

— Дай мне эти чертовы камни, — цедит она сквозь зубы и добавляет: — Драко.

Я протягиваю ей открытую ладонь с камушками. Джинни сгребает их и кладет рядом с собой на землю, потом прицеливается и кидает. Сосредоточенная и серьезная.

— Смотри и учись, Малфой! Смотришь?

Раздается всплеск воды. А потом снова, и снова.

Я смотрю на ее лицо, освещаемое бледным светом луны. На морщинку между бровей, на то, как она прикусывает губу, нетерпеливо откидывает назад длинные волосы.

— Ага.

Джинни улыбается.

За 3 дня до…

— Какого черта, Малфой?

Джинни налетает на меня огненным вихрем, когда я захожу в Большой зал. Такие стычки уже становятся чем-то привычным. Будничная рутина: проснуться, поссать, умыться, столкнуться с разъяренной рыжей ведьмой.

— Что из того, что я сделал, «какого черта»?

— Какого черта ты не простил Луну?

Я расплываюсь в улыбке.

— Ты еще и улыбаешься! — шипит Джинни. — Зачем ты так с ней? Сложно побыть нормальным?

— У тебя странные понятия о нормальности, — замечаю я. — По мне, так верить в загробный мир могут только чокнутые. И Лавгуд чокнутая. А я — нормальный.

— Ты настоящая задница, — она вздыхает.

Блейз за ее спиной широко улыбается и выставляет два больших пальца вверх. Ну конечно, одобряет. Он стал таким неразборчивым в связях, что точно подцепил себе какую-нибудь ужасную болячку, которая пожирает его изнутри. Зато список учениц в Хогвартсе, с которыми он не спал, стремительно сокращается.

— Малфой, ты можешь просто сказать, что прощаешь ее, и не думать о том, насколько это нормально? — Джинни выдергивает меня из размышлений.

Я, конечно, могу. Но точно не буду делать ничего просто так. Продумав варианты в голове, наконец, говорю:

— У меня два условия: ты называешь меня Драко и идешь со мной в Хогсмид.

Джинни разевает от удивления рот, и это смотрится очень комично.

— Я не собираюсь ходить с тобой на свидания, — она выплевывает эту фразу с такой ненавистью, что улыбка сползает с моего лица.

— Это не свидание. Ты не в моем вкусе, — отвечает ей мое задетое самолюбие.

Я бы, конечно, в жизни так не сказал.

— А чего целоваться лез? — Джинни подозрительно щурится.

— Ты бы так головой приложилась, даже со Снейпом бы поцеловалась, — самолюбие не остается в долгу.

Я решаю прервать их диалог и добавляю:

— Все просто, это мои условия. Или соглашайся, или я пойду завтракать, пока Милли не сожрала всю еду.

Милли действительно уже поглощает то, до чего дотягивается. Вижу, как стремительно пустеет наш стол.

— Хорошо, Малфой, — она почти рычит.

Я щелкаю языком.

— Первый пункт.

— Драко, — говорит Джинни сквозь зубы.

Улыбаюсь и иду к столу Равенкло. Полоумная Лавгуд сидит в фиолетовом платье, спутанные волосы заплетены во множество косичек. Она поднимает глаза, смотрит вопросительно.

Громко прокашливаюсь и замечаю, как Джинни рядом со мной закатывает глаза.

— Лавгуд, я тебя прощаю! — торжественно говорю я и протягиваю ей руку для верности.

— Драко, спасибо, — тут же расцветает она и, вскочив с лавки, заключает меня в объятия.

От нее пахнет специями и детским мылом, и еще Лавгуд холодная, как мертвец. Я кисло улыбаюсь, а Джинни за ее спиной беззвучно хохочет. Ну ничего, в Хогсмид ей идти все равно придется.

Вежливо откланиваюсь и спешу к столу, драться с Милли за пудинги. Хогвартс пустеет с каждым днем. Признаться, я и сам думал уехать домой, родители собираются встретить конец света на нашей вилле во Франции. Мама писала мне про лазурное побережье, волны и прочую сопливую ерунду, но я не вижу ничего романтичного в том, что огромный кусок небесного тела разорвет нашу планету ко всем чертям.

Да и покидать Хогвартс не хочется, но я пока не думаю об этой рыжей причине.

— Что у вас с ней? — спрашивает Блейз, как только я сажусь за стол. И сально подмигивает.

— Мы не трахались, если ты об этом, — говорю я и выдергиваю из рук Милли пирожок.

Она пожимает плечами и берет с тарелки второй.

— А зря, — Блейз грустнеет. — Думаю, она горячая штучка.

— Что там с Дафной? — я пытаюсь перевести тему. — Вскрыл эту ракушку?

— Нет, ее жемчужинка пока вне досягаемости, — хохочет он. — Но у меня новая идея.

Предчувствую, что она мне не понравится. Блейз смотрит по сторонам, заговорщицки улыбается и наклоняется ближе ко мне.

— Я договорился потрахаться с Тео.

Я округляю глаза.

— Ты дебил?

— Ну, ты же знаешь о его ориентации. Давно хотел попробовать, но теперь точно время пришло.

— Ты дебил, — сокрушенно говорю я и кусаю пирожок.

Возможно, конец света не такой уж плохой исход для этой планеты.

За 2 дня до…

Хогсмид пустует. Дома наваливаются друг на друга, как пропитые алкоголики, глядят распахнутыми настежь окнами без стекол. Мы обходим мутные лужи, грязь неприятно чавкает под ногами, склизкая жижа облизывает обувь. Здесь больше никто не живет, или все очень умело прячутся, но кажется, что смерть уже оставила в Хогсмиде свое зловонное дыхание.

— Худшее свидание в моей жизни.

Джинни кутается в желто-красный шарф, вышагивает по грязи, пачкая свои старенькие ботинки. Я рядом с ней, наверное, выгляжу не к месту: в лакированных начищенных туфлях, дорогущем шерстяном пальто.

— Это не свидание, — напоминаю я.

— «Шапка-невидимка» тоже закрыта, — сокрушается Джинни, глядя на втоптанную в грязь вывеску.

— Технически, открыта.

Бывшая некогда популярным магазином одежды, «Шапка-невидимка» стояла с распахнутыми дверьми, выбитыми окнами, и мигающей лампочкой внутри.

— Зайдем? — предлагаю я.

Джинни смотрит на меня, как на идиота. Ну да, идиот и есть.

— Зачем?

— Пойдем, — я беру ее за предплечье и тяну за собой.

Она, конечно же, выдергивает руку, но все же идет следом. Магазин разворован: тут и там валяются тряпки, в прошлой жизни гордо звавшиеся одеждой, никого нет за прилавком. Остались висеть только костюмы для праздников, видимо, никому из жителей деревни такие не нужны.

Джинни замирает у манекена с пышным платьем из прошлых эпох: тяжелое, бархатное, изумрудно-зеленое, с черным корсетом и вставками из камней.

— У моей куклы в детстве было похожее платье, — говорит Джинни. — Всегда хотела себе похожее.

— Возьми его себе.

— У меня нет денег, — отмахивается она. — А воровать, как остальные, я не собираюсь. Да и куда его носить?

— В чем же ты интересно собралась конец света встречать, а?

Я легонько подталкиваю ее к платью.

— Да какая разница, в чем? — упрямится она. — Отстань, Драко.

— А как тебе этот костюмчик?

Достаю черный старомодный фрак, тоже бархатный. Мягкий, хоть и пыльный до жути. Наверное, подобный мог носить мой прадед на магические балы и приемы.

— Ужасен, как и ты, — смеется Джинни.

— Значит, мы оба шикарны. И платье тоже возьми, я оставлю здесь мешок галлеонов. Пойдет?

Она подозрительно прищуривается и отходит от платья.

— Нет, — говорит, вздернув конопатый носик, — не нужно мне это платье и твои подарки. Мы же не на свидании, правильно?

Джинни направляется к выходу. А я остаюсь, чтобы взмахом палочки уменьшить и платье, и костюм, и убрать все в безразмерные карманы пальто. Чувствую себя Санта Клаусом, который готовит подарки к Новому Году. Но у меня повод серьезней, чем у этого старого маразматика.

Я догоняю Джинни, когда она уже подходит к «Кабаньей голове».

— Там люди, — говорит она и машет рукой в сторону старого трактира.

Из грязной кирпичной постройки действительно доносятся голоса. А еще нестерпимо пахнет навозом и спиртом.

— Если леди угодно, — кривлюсь я.

— Да, ты будешь там явно не к месту. Драко, — каждый раз она выделяет мое имя так, что не дает мне забыть — я вынуждаю ее обращаться ко мне таким образом.

Надеется, что ли, на остатки совести? Смешная.

Мы заходим в убогую комнатку, и в лицо нам бьет запах пота вперемешку с алкоголем. Как ни странно, почти все столики заняты галдящей публикой очень нетрезвого вида. Если бы у меня была спичка, одним взмахом я бы спалил это захудалое заведение, настолько оно проспиртовано. Брезгливо отодвинув стул, сажусь за него, стараясь ни к чему не прикасаться.

— Ты бы себя видел, — хохочет Джинни. — Я возьму нам выпить.

Я кисло улыбаюсь и наблюдаю, как она подходит к стойке и общается с огромным бородатым стариком неприятного вида. Он, кажется, рад ее видеть — его заплывшее лицо разглаживается, улыбка оголяет нестройный ряд кривых и черных зубов. Я рад, что Джинни быстро возвращается к нашему столику, потому что привлекает слишком много внимание пьянчужек.

— Что это? — спрашиваю я, кивая на стаканы с мутной жидкостью. У одного из них трещина идет по всей стенке, но жидкость странным образом не вытекает.

— Медовуха, — весело отвечает Джинни.

У нее явно хорошее настроение после разговора с этим старым мудаком. Он мне не нравится, я ему, кстати, тоже, — бросает на меня свои испепеляющие взгляды, натирая мутное стекло бокалов. Пошел ты, старый говнюк.

— Стаканы чистые? — брезгливо спрашиваю я.

— Мерлин великий, просто пей!

Джинни делает глоток и с грохотом ставит стакан на стол, потом вытирает рот рукавом растянутого свитера — на этот раз с буквой «G». Я подчиняюсь и пью — медовуха сладкая и крепкая, мгновенно согревает изнутри.

После первого бокала я облокачиваюсь локтями на грязный покосившийся столик, стараясь не думать о своем пальто. После второго — салютую старому мудаку за стойкой, пока тот полирует стаканы и буравит меня взглядом. Он отворачивается и больше не смотрит на наш столик. Джинни растрепанная и слегка покрасневшая, улыбается. Хочется убрать ей за ухо дурацкую прядку, которая то и дело падает на глаза, но я сдерживаюсь. И наблюдаю, как Джинни снова и снова сдувает ее наверх.

— Когда я выпью, с тобой не так уж и плохо, — весело говорит Джинни.

— Когда я выпью, ты раздражаешь меня намного меньше, — это снова мое задетое самолюбие.

— Хорек, — как-то по-доброму говорит она и чокается о мой стакан.

Я задумываюсь, и как назло в голову не приходит никакого подходящего оскорбления.

— Рыжая…

— Что? — перебивает она и громко смеется. — Опять шлюхой назовешь?

Вообще-то я не собирался, но сказать это уже не успеваю.

— К твоему сведению, Малфой. Ох, простите, Драко! — она кривится, когда произносит мое имя. — Я еще ни с кем не спала. Твои обвинения абсолютно бессмысленные.

— О.

— О? — передразнивает Джинни. — Все, что ты можешь сказать?

Я смотрю на нее с любопытством. Медовуха явно развязала рыжей язык, потому что такой болтливой она со мной еще не была.

— Если не хочешь умереть девственницей, могу это исправить, — ухмыляюсь я.

Она удивленно смотрит на меня и делает большой глоток.

— Фу, — говорит Джинни наконец, — нет, Драко. Даже если бы ты остался единственным человеком на планете, этого бы не случилось.

— Многое теряешь, — я пожимаю плечами и тоже делаю глоток.

Она смотрит на меня пристально, оценивающе. Потом начинает смеяться.

— Ты просто псих, — говорит Джинни и встает из-за стола. — Пойдем?

Покинув эту дыру, — я еле сдерживаюсь, чтобы не показать владельцу средний палец на прощание — мы бредем по заброшенной деревушке. Унылая луна подглядывает из-за облака, следует за нами по пятам, как шпион. Показываю ей язык.

— Шарф забыла! — вдруг останавливается Джинни. — Вернемся? А то замерзну.

Я снимаю свой шарф с правильными цветами, накидываю ей на шею и притягиваю к себе. В лунном цвете глаза Джинни темные, почти черные, и блестят опасным огоньком. Тут либо с разбегу бросаться в эту пучину, в надежде, что все-таки останешься в живых, либо удирать со всех ног. Выбор, конечно, очевиден.

— Надеюсь, ты не собираешься меня целовать, Малфой, — говорит она, а сама смотрит на мои губы.

— Нет, конечно же, — отвечаю я.

И целую.

Слегка касаюсь ее губ, позволяя отстраниться. Но Джинни не отталкивает, хватает меня за ворот пальто и притягивает ближе, от такого простого движения мне напрочь сносит крышу. Она выдыхает, и я ловлю ее горячее дыхание, целую нижнюю губу, провожу по ней языком. Джинни на вкус — сладкий мед, ее губы мягкие и податливые, язык горячий, нетерпеливый. Я вспыхиваю моментально, как спичка. И целую, кусаю ее губы, обнимаю за талию, прижимаю к себе с такой силой, что — я уверен — скоро сломаю все ее кости.

Вдруг Джинни отталкивает меня. Делает шаг назад. Луна сбегает, не в силах смотреть на мой позор, скрывается за грузным облаком, и в темноте я почти не вижу лица Джинни.

— Спасибо за шарф, — говорит она хриплым голосом.

— Ага.

Мы идем вдоль пустынного Хогсмида. Мне кажется, что сердце в моей груди сейчас превратит все внутренности в кровавое месиво.

За 1 день до…

— Что это тут у нас? — я выхватываю из рук Джинни пергамент. — Письмо от Поттера?

— Отдай немедленно!

Она вскакивает с трибуны и тянется за письмом. Замечаю красные глаза — точно Поттер. И чего тебе не сидится в своей Австралии, мудак?

— Держи, — я отдаю письмо, и Джинни выхватывает его, попутно толкая меня в грудь. — Нашла, из-за кого ныть.

Она комкает письмо и убирает его в свою сумку. Хмурится, смотрит вдаль — там, за лесом, бледное солнце, похожее на незрелый апельсин, крадучись покидает небо, оставляя грязно розовые разводы.

— Я не ною, — угрюмо говорит Джинни.

— Заметно, — ухмыляюсь я. — Глазищи красные.

— Из-за ветра.

Пожимаю плечами. Мне не понять всех этих страстей по Поттеру, вечно из-за него кто-то ноет. Блейз прав — то, что мальчик-которого-хер-убьешь подохнет вместе со всеми, радует несомненно. Возможно, только ради этого и стоит столкнуться с космической херней.

— Просто раздражает, — говорит вдруг Джинни, — если ты уехал, зачем писать, что скучаешь?

Я закатываю глаза. Ненавижу, когда девчонки плачутся в жилетку, потому что жилетка из меня никакая.

— Чего тогда с ними не поехала? — спрашиваю, чтобы перевести тему.

— Я им не нужна, — отмахивается она. — Им втроем лучше. И так было всегда: у каждого есть кто-то особенный, кроме меня. Рон, Гарри и Гермиона всегда были вместе. Луна с Невиллом. В общем, я как пятая ножка для табуретки, понимаешь?

— Ага, — мне смешно от ее сравнения. — В таком случае, я тоже пятая ножка.

— Добро пожаловать на свалку мебели, — Джинни хлопает рукой по трибуне.

— Шли его в жопу, — предлагаю я и сажусь рядом.

— Уже.

Беру ее за руку, но она выхватывает ее и кладет в карман.

— Это уже перебор, Малфой.

Я смеюсь, как дурак. И молюсь, чтобы время остановилось.

Тот самый день

— Не могу поверить, что действительно его надела, — говорит Джинни.

— Мы выглядим великолепно, — отвечаю с уверенностью.

Со стороны, наверное, мы как застрявшие не в том времени в этих старомодных костюмах. Фрики из прошлого века. Плевать — она так хороша, что я не могу отвести глаз и любуюсь, как последний кретин.

— Ты же не оставил за него денег, да?

— Разумеется.

Она смотрит на меня с неодобрением.

В Хогвартсе — настоящий хаос. Сектанты из Равенкло молятся Мерлину в надежде, что он спасет нашу планету. Лавгуд обвесилась талисманами и амулетами и теперь восседает в главном зале, как маленький божок, заверяя всех и каждого, что может передать весточку на тот свет. Слизеринцы устроили глобальную попойку с оргией. Не удивлюсь, если даже Дафне отсутствие кольца на безымянном пальце больше не мешает предаваться разврату. Тупые гриффиндорцы закатили свою вечеринку с метлами на квиддичном поле, что делают хаффлапаффцы — мне неизвестно. Да и вряд ли бы эти дебилы придумали что-нибудь хоть немного интересное.

Сбежать из замка было самой лучшей идеей.

— Кажется, у меня корсет развязывается, — говорит Джинни.

Я разворачиваю ее спиной и смотрю на безумное переплетение веревок. Как вообще разобраться, что здесь нужно подтянуть? Наугад тяну несколько шнурков, завязываю узелки.

— Лучше?

Она кивает, но не поворачивается ко мне — смотрит на закат, который кровавой кляксой расползается по горизонту. Атмосферно, ничего не скажешь. В свой последний раз солнце решило пустить нам пыль в глаза.

Я прижимаюсь губами к шее Джинни, слегка обнимая ее за плечи. Она вздрагивает от моих прикосновений.

— М-малфой? — ее голос слегка дрожит. — Сдурел?

— Я не сделаю ничего, что тебе не понравится, — тихо говорю я ей на ухо и слегка прикусываю мочку.

Джинни нерешительно убирает мои руки со своих плеч, но я не даю ей этого сделать.

— Позволь мне показать тебе кое-что?

Я разворачиваю ее к себе. Джинни краснеет, глаза ее блестят, и дышит она часто-часто. Беру ее руку и слегка целую запястье, потом выше и выше.

— Тебе понравится.

Она упрямо мотает головой, но руку не отдергивает. Я притягиваю ее к себе и целую в висок, потом ниже и в уголок губ. Слегка касаюсь ее нежной светлой кожи, вдыхаю аромат волос. Джинни закрывает глаза и ничего не делает: ни отталкивает, не притягивает к себе. Без алкоголя в крови ее смелость испаряется.

Я тяну ее вниз на плед, она открывает глаза и смотрит на меня испуганно. Загнанный олененок.

— Я слышал, что первый раз для девушек всегда неприятный, — говорю я ей на ухо, и она вздрагивает от моего шепота. — Я не хочу причинять тебе боль, хочу сделать кое-что приятное.

Джинни делает глубокий вдох, смотрит мне в глаза. И от ее взгляда по моей коже бегут предательские мурашки. Она позволяет увлечь себя на плед, и я шепчу согревающие заклинания — ноябрьский вечер слишком холодный. Джинни лежит на спине и смотрит испуганно. А мне очень хочется доказать ей, что бояться нечего. Поэтому я целую ее запястья, глажу по волосам. Когда я касаюсь ее губ, она отвечает на поцелуй, и он совсем не похож на прошлый, алкогольный. Джинни целует нежно и осторожно, легко касается меня языком. Но даже этих целомудренных прикосновений достаточно, чтобы я возбудился до предела.

Слегка касаюсь ее груди, — надо было не зашнуровывать ее корсет, а наоборот, разорвать все чертовы шнурки — провожу рукой по талии. Джинни запускает руку мне в волосы, и я готов замурчать как кот.

Чертыхаюсь, когда не могу добраться до ее ног из-за многочисленных юбок, и Джинни смеется, прерывая поцелуй. В то время что, вообще не трахались? Залезть деве под юбку точно было тем еще испытанием.

Когда я касаюсь Джинни там, она вдруг становится очень серьезной и замирает. Отвлекаю ее поцелуем, лаская кожу через трусики, и чувствую, как она выдыхает мне в губы. Мокрый кусок ткани быстро становится лишним, я стягиваю его, чтобы дотронуться до влажных складок, и задеваю нужное место, потому что с губ Джинни слетает тихий стон. Она слегка двигается в такт движениям моего пальца, и это заводит так сильно, что я готов кончить себе в штаны.

— Нравится? — тихо шепчу я.

Она не отвечает, прижимаясь ко мне сильнее, выгибается в спине. Дышит часто-часто. Жмурится, целует беспорядочно — куда дотянется. А потом с ее губ слетает сдавленный стон, и она с силой сжимает мое плечо. Я убираю руку, поправляю подол платья — словно ничего и не было.

— Ох, — она говорит хриплым голосом и смотрит на меня затуманенными глазами, — это было… Ох.

— Пожалуйста, — я целую ее в висок.

Все еще тот самый день…

Мы лежим на траве, смотрим на небо. Оно чистое — ни облачка — и звезды моргают нам своими яркими глазищами. У нас билет на самые лучшие места этого заключительного представления, и мы сами — как главные герои, в своих костюмах. Поддаюсь порыву и беру рыжую за руку, она вздрагивает от моего прикосновения, но ладошку не вырывает.

— Представляешь, если ничего не случится? — нервно смеется она.

У меня в голове проносится весь тот хаос, что творился в замке последние дни: тут даже массовый Обливиэйт не поможет. Вот вытянется лицо у Блейза, если вдруг окажется, что это все розыгрыш. Тупая маггловская шутка. Или Поттер, несмотря ни на что, все-таки нас спас?

Минуты тянутся непозволительно долго. Может, перед смертью время всегда останавливается? Я то и дело подношу к глазам часы, — отцовский подарок на шестнадцатый день рождения, стоит, наверное, как вся Уизеловская Нора, — и слежу за минутной стрелкой. До двенадцати всего ничего, несколько сотен секунд. Циферблат смеется надо мной, скалит зубы-числа, то быстро перескакивает через деления, то застывает на бесконечные мгновения.

Мы вздрагиваем от хруста веток неподалеку. Я хватаю палочку свободной рукой и приподнимаюсь на локте. Это всего лишь тупица лесничий, поэтому можно выдохнуть спокойно.

— Ребятки, а вы чойта тут лежите? Холодно же! — басит Хагрид и хмурится, видя, что я держу Джинни за руку. А потом чешет свою немытую косматую голову и выдает: — А это… конец света-то будет?

Я в ожидании смотрю на чистое-чистое небо и, кажется, уже знаю ответ.