Укротитель (джен)

Свет!

Барабанная дробь.

Ожидание. Предвкушение. Напряжение.

Пламенные хвосты прожекторов лижут овальными пятнами пурпурный ковёр арены и разноцветные ряженые золотом тумбы. Широкие лучи проваливаются в ячеи натянутой сетки, высвечивая её из черноты, напоминая публике об опасности. Ряды зрителей, невидимые в глухой темноте, сотрясают трибуны аплодисментами сильнее меди труб и фанфар, приветствуют зверя и блистающего улыбкой укротителя.

Укротитель совсем молодой, как и Лев, не набравший ещё полную силу. Зверь равнодушно оглядывает свои владения, пока Жан-Жак Леруа встречает публику, выставляет пальцы в приветственном жесте. Взмах рукой, блёстки переливаются, мерцают звёздами на изумрудном атласе костюма. Дикое неприрученное животное следует за движением руки, лениво обходит сцену кругом, демонстрируя мышцы, змеящиеся под песочной бархатной шкурой.

Жан-Жак Леруа снимает с плеча скрученный кольцом кнут; свист и оглушительный щелчок — будто выстрел. Лев занимает указанную ему тумбу. Ещё удар, и лев внезапно ловко перепрыгивает с одной тубы на другую и обратно по команде кнута.

Строптивое гордое чудовище исполняет трюки по одной лишь указке укротителя. Один за другим выполняет комбинации прыжков всё сложнее и опаснее, изумляет публику мощью и грацией, заключёнными в теле, так, что зрители вздыхают и задерживают дыхание, и хлопают в ладони, заполняя арену шквалом восхищения.

Щелчок кнута!

Лев по команде занимает место на высокой багряной тумбе.

Жан-Жак Леруа чиркает спичкой, и обруч вспыхивает. Языки пламени дрожат, тянутся выше, к высокому куполу, и музыка тормозит, замедляется, нагнетает напряжение пронзительными звенящими аккордами и воем симфонического оркестра.

Жан-Жак Леруа ведёт рукой в приглашающем жесте.

— Хоп.

Лев переступает с лапы на лапу, но остаётся на месте, подёргивая хвостом.

Свист плетёных ремней рассекает воздух. Щелчок! Самый кончик жалит тумбу точно рядом с массивной лапой.

В груди вибрацией зарождается рык. Раскатом грома низкий горловой рёв перекрывает лязг и дребезжание музыки, обрывает шум оваций, оглушая зрителей.

Грива сияет в золотом свете огня, ярче шитого блёстками изумрудного камзола дрессировщика, ярче самого пламени, но ещё неистовее горят тьмой полные ярости глаза, повергая в первобытный животный страх.

Капля холодного пота скатывается по виску Жан-Жака Леруа.

— Ал-ле, хоп, — уверенно повторяет он команду.

Лев встряхивает гривой и задирает верхнюю губу, обнажая кровожадные зубы.

Зрители ахают, охают, вздыхают — волнуются вместе с Жан-Жаком Леруа.

Жан-Жак Леруа улыбается. Может быть, лев — царь среди зверей. Но на цирковой арене может быть только один король. Он делает шаг вперёд, отступает от удара тяжёлой лапы, снова вперёд, замахивается:

— Хоп!

Лев недовольно рычит. Сильное гибкое тело собирается пружиной, звенит напряжением и взрывается энергией прыжка, выпуская вперёд несущие смерть когти. Мгновение.

Громада веса с лёгкостью перелетает сквозь портал, наполненный пламенем. И обратно.

Кажется, выдох облегчения зрителей можно ощутить наэлектризованной кожей.

Жан-Жак Леруа запускает руку в карман. В пальцах награда — ломтик сырого мяса, который он демонстрирует зрителям. Он зажимает его зубами, по подбородку стекает капля, оставляя кровавый след. Жан-Жак Леруа тянется вперёд, лицо обжигает горячим выдохом.

Капкан львиной челюсти захлопывается в миллиметре от белоснежных зубов. На волос от губы, перечёркнутой кривым шрамом.

Жан-Жак Леруа запускает пальцы в густую гриву, треплет мощный подбородок. И кланяется под гул восторга, налево, и направо, и прямо перед собой.

Он скрывается за кулисами, идёт за партнёром по представлению след в след, в полумрак, оставляя сцену хохочущим клоунам. Напряжение в тяжёлых плечах тает, пока он медленно проходит вглубь, в бытовые помещения, скрытые от зрительских глаз, тусклые, неизменно пахнущие опилками, пылью и стойким пудровым привкусом грима.

Отабек снимает поролоновую голову льва и песочного цвета перчатки.

Разворачивается и прибивает Жан-Жака Леруа к стене, удерживая за челюсть стальными пальцами, скалясь ему в лицо немного снизу.

Прямо тут, при полураздетых акробатах и полунаряженных жонглёрах, и всём честном хихикающем народе.

— Ещё раз щёлкнешь своим хлыстиком рядом со мной, — рычит он сквозь зубы, — и я запихаю его тебе в задницу. А потом. Голову. Тебе. Отгрызу.

— Это кнут, но если тебе больше нравится хлыст, то я могу и им…

Рука сжимает сильнее и поднимает Жан-Жака Леруа выше, так, что ему приходится встать на цыпочки.

Жан-Жак Леруа сглатывает и поднимает ладони в примирительном жесте.

— Понял-понял, никакого хлыста, — и улыбается, чувствуя, что хватка чуть ослабла. — Как тебе мяско?

Отабек смотрит в глаза, пристально, будто пытается взглядом пробуравить голову до самого подвоха в этом дурацком вопросе. Опускает взгляд ниже. Подбородок всё ещё вымазан кровью.

— Не распробовал.

И облизывается неуловимо, так, что нельзя с уверенностью сказать, не померещилось ли.