Такой же, как ты (джен)

То ноющее, паршиво-виноватое чувство, когда мучаешься из-за мыслей, а кому-то реально плохо. Но тебе от этого не легче. Хант прислонился к бетонной стене, в тени. Стена леденила спину даже сквозь куртку-кожанку.

Он смотрел на Лауду — обожжённого, обмотанного бинтами, очень энергичного Лауду. Тот выслушивал техников. Собранный, быстрый — у Ханта сдавило горло. Спина Лауды напряжённая, как у раненого хищника: только ждёт, чтобы разорвать в ответ.

Он не таков. Он вежлив. Рассудителен.

Он... предлагал отменить гонку в дождь. Хант стиснул зубы так, что челюсть заныла. «Смотри, смотри теперь — ты дразнил его? Твоя рука первая взлетела — за гонку? Он разбился, обгорел из-за тебя». Хант тряхнул головой. Волосы мазнули по щеке, и он вздрогнул. Сделал шаг из тени, сам не зная зачем — чтобы лучше видеть. Чтобы убедиться в чём-то очень нужном.

Слепящее солнце не щадило Лауду; техники отводили глаза. Лауда глядел сквозь них. Хант не знал, смог бы он также. Выйти в люди, взглянуть в глаза главному сопернику — тому, кто бросил в огонь, и признаться в... чём? Проклятье! В уважении? «Ты отправил меня туда — но ты меня вернул, — сказал Лауда. — Я лежал и смотрел, как ты гоняешь...»

Кулаки сами сжались в карманах. Джинса царапала кожу.

Хант смотрел на Лауду. Тот стоял, как хозяин, утвердив ладонь на кабине болида. Какой-то техник копался внутри. Разогнулся — и увидел лицо Лауды. Шарахнулся, как ужаленный, а на обожжённом лице и мускул не дрогнул.

Хотелось выскочить, впечатать кулак под дых этого неженки. Взять Лауду за плечо и отвести в ангар. Прикрыть собой. Сделать хоть что-то... Хант зажмурился, сдавил пальцами переносицу.

Его трясло от груза вины. Ники Лауду — от азарта.

Хант со свистом выдохнул сквозь зубы: чёртов мудак Ники, даже теперь ему нервы мотает. Ни повиниться ему, ни защитить, ни помочь. Вон — улыбается как череп. Предвкушает драку.

Лауда умел быть жестоким. Он любил быть жестоким — и к себе в первую очередь. Он улыбался, причиняя людям боль и выигрывая, расчётливый сукин сын.

Но Хант не привык чувствовать себя бессильным. И он всегда платил по счетам. Поэтому, когда сволочной журналист с обвислыми патлами, рисуясь, настаивал: «Вы надеетесь сохранить семью, Ники? С вашей-то внешностью?», а Лауда послал его к чёрту, каменея лицом, Хант улыбнулся.

Он улыбался, выходя из зала в толпе, подталкивая журналиста в подсобку... Он улыбнулся шире, услышав хруст чужих костей. Впервые в жизни ему хотелось сломать кого-то как куклу — до крови, до хрипа.

Он удержался. Вбил диктофон в окровавленную глотку и вышел... улыбаясь.

«Прости, Лауда, мне действительно жаль.

Я такой же мудак, как ты».