Без пятнадцати полдень (джен)

Я никогда раньше не думала о смерти всерьез. Правда, совсем-совсем никогда. Знала, конечно, что все мы смертны и все такое, но какой смысл углубляться в эту тему, когда тебе только двадцать лет и все самое интересное еще впереди, где-то там, через несколько лет.

Забавно, это чувство все еще меня не оставляет. Будто это загадочное «впереди» все еще маячит передо мной, мигая яркими красками будущего. На прощание, ага.

Я выключила телевизор давным-давно, но голос диктора все еще гудит у меня в ушах, как надоедливый непрекращающийся звон. Я даже выдернула шнур из розетки, будто это могло чем-то помочь. У меня перед глазами еще долго будет маячить его серое обескровленное лицо и влажные глаза. Ну как долго, минут пятнадцать, или сколько он там говорил.

Казалось бы, новые методики в науке, ядерная физика, новейшее оружие — ха, ха и еще раз ха. Когда речь заходит о чем-то более глобальном, чем дележка природных ресурсов и территории, мы превращаемся в невероятно зарвавшихся никчемных бесхвостых крыс.

«Падение метеорита Виктория на Землю по оценкам ученых произойдет через 15 минут 48 секунд. С вероятностью 98,7% столкновение приведет к гибели большинства форм жизни на всей планете. Попытки избежать столкновения не дали результатов».

Я посмотрела на часы. Без пятнадцати двенадцать. Что ж, концерт назначен ровно на полдень. Под бой часов. Символично, надо же. Интересно, я успею хотя бы все это осознать? Понять, что мне остались считанные минуты. Понять, что вот-вот меня не станет. Совсем. Бесследно.

Что обычно принято делать в такие моменты? Звонить родным? Прощаться? Я даже потянулась было к телефону, но остановилась, так и не взяв аппарат в руки. А зачем? Все умрут вместе со мной, может, даже в ином мире увидимся, если есть вообще хоть какой-то «иной мир». Они ведь могут и не знать еще об угрозе, хоть это и маловероятно. Зачем издеваться, ведь, как известно, ожидание приговора хуже самого приговора. Зачем обрекать их на ожидание?

Надо же, на мои сомнения ушло целых две минуты. Удивительно, каким же ценным порой бывает время. Нет, не буду я никому звонить. Это уже бессмысленно. Написала бы записку — мне всегда было проще выражать свои мысли на бумаге, — но ее никто и никогда не сможет прочитать.

Я достала из бара бутылку шампанского. Это красивая бутылка — голубая, будто высеченная из камня, состоящая из граней. Да еще и на горлышке небольшая этикетка-открытка. Мне ее подарили еще полгода назад, а я припрятала до особого случая. Думала, в день рождения открою, если друзья придут. Или в Новый Год — его ведь принято с шампанским отмечать. Будем считать, что особый случай настал.

Бутылка открылась с тихим хлопком — ни брызг, ни летающих пробок, ни несчастных случаев. Я вообще довольно ловко управляюсь с таким делом — полезный навык, нечего сказать. Жаль только, что я так и не купила красивые бокалы на высоких ножках. Я ведь заглядывалась на них в магазине, даже наборчик выбрала, а денег пожалела. Сейчас бы пила из высокого бокала с маленькими белыми снежинками, а не из горла. Благородный же напиток.

Я сделала глоток шампанского. Получился слишком большой — у меня аж защипало в носу от пузырьков. Даже вкус толком не поняла. Вот ведь. Еще глоток, уже аккуратный и маленький. Хм, а вкусно. И земляничкой приятно пахнет. Не зря берегла — друзьям бы понравилось.

Особенно Максу, он же сладкоежка, насколько я знаю. И землянику любит. И меня, если ему на слово верить, конечно. Он же меня и на свидание звал… раза два, или три. А я так и не пошла, все отнекивалась. То месячные у меня, то кошка рожает. Уже и не пойду. А жалко. Хороший же парень. Могло бы что-то и получиться. Я ж даже не узнала, хорошо ли он целуется. Отвернулась, дура.

Я подошла к окну, с интересом разглядывая небо. На балкон выходить не стала — не хотелось покидать уютный защитный пузырь своей квартиры. В конце-концов, именно дома мы обычно чувствуем себя в максимальной безопасности. Вот только не в том случае, когда где-то за облаками притаилась неизбежная гибель.

А ведь ее даже не видно отсюда, этой мифичной «Виктории» — вот шутники эти ученые, и тут у них виновата женщина. Даже имя, суки, дать успели, а сообщить людям о том, что их скоро размажет на атомы, удосужились только за пятнадцать минут. Только и успеешь, что обнять любимую подушку, даже на то чтобы поистерить нормально времени не хватит.

Сказали бы за пару дней, я, может быть, успела бы исполнить хоть одну мечту из своего списка. Так бережно хранила, все дополняла, каждый год по пару пунктов дописывала. А нихрена же не сделала — ни с парашютом не прыгнула, ни кошку не завела. Когда-то я мечтала книжку написать, но дальше первой страницы так и не продвинулась. Так бы хоть стимул был бы железный. Пусть и не прочел бы никто в итоге.

Небо за моим окном чистое-чистое. И голубое такое, яркое. Даже облачка нет. Редко бывает такое красивое небо — хоть картины рисуй. Я даже фотографию сделала на телефон. Может когда-то какой-то уцелевший потомок найдет, посмотрит и тоже полюбуется небом. Кто его знает, какое оно у них потом будет, может, вообще никакого — я не увижу уже.

Появилась шальная мыслишка выложить фото в интернет с хештегом «умрем_красиво», но я затолкала

ее поглубже. Пошловато получилось бы. И как-то неэтично, что ли.

Будь у меня больше времени, я бы хоть поплакала. А так жалко тратить последние минуты на бессмысленные слезы. Еще и умру красивой, а не грымзой заплаканной с опухшими глазами и красным носом. Мне ведь есть что оплакивать. И жалеть есть о чем — что я сделать-то успела. Все откладывала. Момента ждала. Вдохновения. Удачного расположения звезд. Ну вот, расположились. Удачнее некуда.

Я все таки открыла список контактов на телефоне. Далеко на горизонте уже зажглось кроваво красное зарево, а небо начало стремительно темнеть, когда я нажала на звонок. Трубку взяли после третьего гудка, но я услышала только тишину. Звонкую и такую тяжелую, что я поняла без ошибки — знает. В ступоре, как и я.

Я многое не успела. По сути, абсолютно все. Мне есть о чем жалеть, есть что оплакивать и в чем раскаиваться. Но я знаю точно, что именно хочу сейчас сделать. Даже если это будет мой последний-последний поступок. Бездумно глядя в небо и глупо улыбаясь стремительно надвигающейся смерти, я шепчу, прижимая к уху трубку так, что слышу треск корпуса:

— Я люблю тебя, мамочка. Очень-очень люблю.