Полчеловека (джен)

В «Дырявом котле» как всегда суматоха: посетители толпятся у входа в надежде, что кто-нибудь освободит столик; бармен бегает по залу, управляя летящими подносами с кружками пива; в воздухе витают стойкие ароматы алкоголя и печеночного пирога. На импровизированной сцене поет полная женщина, совершенно не попадая в ритм мелодии, что играет зачарованное пианино. По соседству от нас волшебники в министерских мантиях пытаются перепить старого гоблина — судя по его хитрой улыбке, уйдут они из «Котла» без золота в карманах. Я облокачиваюсь на холодную обшарпанную стену из кирпича и наблюдаю за бликами света в бокале со сливочным пивом.

— Парвати, твоя очередь! — Дин дергает меня за рукав платья. — Самое любимое воспоминание из Хогвартса.

Я перебираю в голове яркие события, но все они не годятся. Распределение, уроки Астрономии, первое «Превосходно» по Нумерологии… Тяжело обходиться чужими воспоминаниями, они никогда не приходят на ум в первую очередь.

— Хорошо, — наконец говорю я. — Вот вам мое воспоминание: Димитар, студент из Дурмстранга, спас меня от Гарри Поттера прежде, чем я умерла от скуки. — Все за столом смеются. — Мы с ним гуляли у озера, и Димитар подарил мне зуб хвостороги на шнурке — сказал, что убил этого дракона голыми руками.

— Фи, какая мерзость, — морщит носик Лаванда.

— Ты его никогда не носила? — интересуется Ханна.

— Конечно, нет, — фыркаю я. — Ужасная безвкусица. Валяется где-то дома среди ненужного хлама.

По правде говоря, я всегда считала, что это милый подарок. Но кому здесь какая разница, что я думаю на самом деле.

— Парвати, а мне казалось, его звали Дамьян? — говорит вдруг Лаванда. — Ты ведь мне потом все уши прожужжала.

Я равнодушно пожимаю плечами.

— Какая теперь разница, как там звали этого укротителя драконов?

Все снова смеются. А мне скучно. Но эти пятничные вылазки в бар — традиция, от которой мне нельзя избавиться. У меня теперь слишком много таких традиций и слишком мало времени для того, что нравится мне самой. Не помню, когда я в последний раз читала книги, изучала древние руны или плела браслеты — все это осталось в прошлой жизни, где мы еще были вдвоем.

Мы шумно прощаемся, я целую Ханну в обе щеки и обнимаюсь с Дином. Обещаю, что, конечно же, скоро встретимся снова, и вру, как рада была всех повидать. Холодные капли дождя стекают за шиворот пальто, а ветер проникает под кожу. Я торопливо бегу до своей квартирки — не решаюсь аппарировать после алкоголя, и вымощенная камнем мостовая плывет у меня перед глазами, а тусклые фонари мигают нечеткими бликами. Дождь барабанит по крышам и зонтам прохожих, смывая все яркие краски прямо в сточную канаву.

Я сбрасываю пальто в прихожей, а за ним и всю остальную одежду. Шлепаю босиком до кровати, оставляя за собой мокрые следы на скрипящем деревянном паркете. В нашей комнате царит полумрак, а холод пробирает до костей. Я лежу под двумя одеялами, на двух подушках — у меня теперь всего в избытке — но озноб бьет изнутри. Прошел год, и сколько их еще должно пройти, чтобы слезы перестали душить меня каждую ночь?

* * *

Сейчас полдень, но из-за низких свинцовых туч на улице вечные сумерки. Осень в Лондоне не прекращается в любое время года. Промозглая и суровая, она подобно дементору высасывает всю радость, шепчет на ухо колючим ветром, отбивает на сточных трубах марш каплями дождя, танцует голыми ветвями деревьев. Этот бесконечно печальный мюзикл повторяется раз за разом, и пасмурная погода не спешит покидать сцену. Кстати, встреча с настоящими дементорами сейчас не стала бы для меня трагедией, уверена — они пролетели бы мимо, перепутав меня со столбом. Живого во мне ничего не осталось. Чувствую себя пустым целлофановым пакетиком, который из стороны в сторону швыряет бродяга-ветер.

Я раздвигаю звенящие занавески из бамбука, проскальзываю внутрь, и в нос ударяет приторный аромат благовоний, которые Лаванда начинает жечь с самого утра. Ненавижу этот запах и этот проклятый салон предсказаний, но у меня больше ничего не осталось. Если быть честной, все это тоже не мое.

Свет приглушен, и это мне на руку — никто не разглядит в таинственном полумраке отпечаток бессонной ночи. Леплю на лоб блестящую звезду, два маленьких месяца под глаза, распускаю длинные волосы и вплетаю в них серебристые нити — эта мистическая ерунда отлично действует на наших клиентов. Все наугад, в зеркало я никогда не смотрюсь.

— Прекрасно выглядишь!

Лаванда звонко чмокает меня в щеку, и я сдерживаюсь, чтобы тут же не стереть ее поцелуй рукавом. Эта жизнь дается мне тяжело, но я стараюсь как могу. Ведь у нее все это выходило легко и играючи.

— Паж Кубков — милый юноша, который принесет вам хорошие вести, — монотонно говорю я, переворачивая цветастые карты, — он лежит рядом с семеркой жезлов — вероятно, этот человек поможет вам в работе. И двойка мечей — ваши секреты вскоре будут раскрыты.

Полная женщина округляет глаза и слушает с интересом. Ловит каждое мое слово, кивает, утирает слезы дорогим шелковым платком. Малообеспеченные к нам не ходят, все эти гадания — развлечения для богатых волшебников.

Мне нужно сказать еще что-нибудь напоследок, но в голову, как назло, ничего не лезет. Я привыкла смотреть на эти картинки, считывать события и интуитивно додумывать сценарии жизни. Никакого третьего глаза или дара провидения у меня, конечно, нет. Зато я проработала с Лавандой бок о бок уже два года и заучила ее предсказания, запомнила пугающие интонации — привет, профессор Трелони! — даже руками над магическим шаром научилась правдоподобно водить.

— Вам нужно остерегаться высоких блондинов, — говорю наконец.

— Я так и знала! — восклицает моя клиентка и добавляет уже тише: — Ну, Малфой…

Забираю свои сикли и провожаю женщину взглядом. Извини, Малфой, кажется, я только что подпортила твою жизнь. Мне не жаль.

Вечером мы с Лавандой лежим на мягком ковре и пьем медовуху. Дела у нас идут в гору с тех пор, как мы переехали в Косой переулок. Когда к нам заглядывают знакомые, я прошу Лаванду с ними поработать — ненавижу эти скорбные лица и слова сочувствия. Медовуха согревает изнутри, успокаивает сильнее любого зелья. Мне часто говорят, что время — лучшее лекарство, но эти люди просто не пробовали упиваться до беспамятства.

Память — мой главный и безжалостный враг.

— Смешно, — говорит Лаванда и берет меня за руку. Ладонь горячая, словно она долго держала ее над свечами, которыми заставлена вся комната, — мы ведь мечтали, как будем работать вместе. Я, ты и… — она замолкает на секунду. — Не верится, что так все и сложилось. Профессор Трелони нами гордится!

Я киваю. Лаванда, наверное, меня не видит, но говорить совершенно не хочется, вместо этого я делаю приличный глоток обжигающей горло медовухи и ложусь обратно. Благовония вызывают тошноту, они смешиваются с ванильными духами Лаванды и едким запахом алкоголя, кружат голову, одурманивают рассудок.

Вскакиваю с пола и нетвердой походкой добираюсь до окна. Распахнув его настежь — ставни скрипят и отдаются головной болью в висках — я делаю глубокий вдох.

— Парвати?

— Я в порядке, — бросаю через плечо.

Ложусь на подоконник и высовываюсь наполовину на улицу. Ветер холодный, но освежающий, картинки перед глазами перестают мелькать. Я жадно дышу, глотаю ночной воздух и не могу насытиться. Мне тесно в этом салоне, руки Лаванды обжигают, привкус медовухи на языке становится слишком привычным.

Когда нам с сестрой было по семь лет, мама купила два платья: мне — желтое и блестящее, с бахромой и яркими вставками, я была в нем похожа на цветок; ей — красное, мягкое на ощупь, с крупными бусинами на рукавах. Красное я любила больше, но — что удивительно — смотрелось оно на мне просто ужасно.

Кажется, сейчас я все еще пытаюсь его натянуть, полностью игнорируя, что оно давно трещит по швам.

* * *

Сегодня у Лаванды день рождения, и это событие всегда проходит одинаково. Она зовет соседок по комнате из Хогвартса, все пьют эльфийское вино, обсуждают свежие сплетни и болтают о парнях. А потом Лаванда обязательно гадает каждой из нас — это традиция, никто не имеет права отказаться, даже Гермиона Грейнджер. Все знают, как скептично та настроена к предсказаниям, но надо отдать ей должное — по ее лицу этого никогда не скажешь.

Мы лежим на пуфиках в салоне, по воздуху летают свечи, из приемника поет Селестина Уорлок, и Фэй смешно танцует, обнимаясь с пальмой в горшке. Гермиона слушает рассказ Лаванды о ее новом парне — сосредоточенно, как на уроке по Трансфигурации. Мне кажется, если у нее появится вопрос, она непременно поднимет руку. Кэлла, похоже, уже слишком пьяна — она лежит на спине, и глаза ее закрыты. Состав приглашенных не меняется никогда, и — за одним-единственным исключением — все из Гриффиндора. Но в этому году Лаванда приглашает еще и Луну, я уверена, она просто хочет сохранить четное число.

Пуфик прогибается под тяжестью тела, и я оборачиваюсь. Это Лаванда. Ложится рядом со мной, протягивает мне бокал с вином, глаза ее блестят в приглушенном сиянии свечей.

— Парвати, ты только не обижайся, — тихо говорит она. — Обещаешь, что не обидишься?

— Конечно, — я легко соглашаюсь.

Она теребит бахрому на пестрой подушке. Нервничает. Почему?

— Ты стала хуже работать, — говорит, наконец, Лаванда. — Я послушала твои предсказания… Паж мечей никогда не приносит в отношения разлад, и карта Дурака вовсе не сулит приключения.

Удивительно, но я думала, что будет достаточно просто зазубрить все значения карт. Мои клиенты никогда не жаловались, даже делились, что предсказания очень точны. Так какая разница, что им говорить, если они все равно смогут натянуть это на свою реальность?

— Я все понимаю, тебе сейчас тяжело, — продолжает Лаванда. — Но мне не хочется портить репутацию салона, особенно теперь, когда мы перебрались в Косой переулок, понимаешь?

— Ага.

Я правда понимаю. И удивлена, что она говорит мне это сейчас, когда позади целый год.

— Поэтому я решила, что тебе нужно отдохнуть, — осторожно говорит она. — Тебя заменит Фэй, я уже ее попросила.

— Что?

Кажется, я говорю громче, чем нужно, потому что на один миг все смотрят на нас с удивлением. Гермиона хмурится, но потом снова увлекает Кэллу в разговор, а Фэй продолжает танцевать.

— Ты обещала, что не обидишься, — шепотом говорит Лаванда. — Но так будет лучше. Для всех нас.

Меня не пугает, что теперь можно не приходить в этот салон каждый день. Не то чтобы мне когда-то нравилось лепить эти дурацкие блестки на лицо или говорить заунывным голосом. Я ненавижу благовония и сладкие духи Лаванды, ненавижу чертов магический шар, в котором всегда один и тот же фиолетовый дым, и приходится напрягать фантазию, чтобы сказать клиентам что-то хоть сколько-нибудь правдоподобное. Я ненавижу это место всей душой. Но дело не в этом.

Самое страшное, что мне теперь некуда идти. Я на развилке без указателей, и каждая дорога покрыта туманом с тех пор, как сестры не стало. Мой главный ориентир исчез, и как теперь найти верный путь, если я не могу найти даже себя? Она всегда говорила, что мы были единым целым — одной душой. Нам не нужны были слова, даже видеть друг друга было необязательно, она просто чувствовала, что мне нужна ее помощь. Как и я. И что теперь от меня осталось? Полчеловека. Нечитаемая формула, испорченное зелье, завядший без воды цветок.

— Ты правда не обижаешься? — говорит Лаванда и берет меня за руку. — Знай, что ты моя самая лучшая подруга, и так было всегда.

Смеюсь, чувствуя, как слезы обжигают щеки. Но Лаванда не видит и думает, что все хорошо.

Я сижу на подоконнике, пока остальные шумно обсуждают предстоящую свадьбу Гермионы. Мне здесь скучно, тесно, стены давят, горло жгут невысказанные слова, но в этой комнате ими не с кем поделиться.

За окном светает, улица укутана молочным туманом. Когда я уйду из салона, куда я пойду?

Луна подходит ко мне, ее сережки задорно бренчат при каждом шаге, фиолетовая мантия переливается в мерцании свечей.

— С такой видимостью будет очень сложно не заблудиться, — говорит она, выглядывая на улицу. — Но я знаю один секрет. Рассказать?

Я киваю.

— В детстве мы с папой расходились в разные стороны, закрывали глаза и крутились на месте, пока голова не закружится. А потом пытались друг друга отыскать, иногда натыкались на деревья или падали, но в конце концов все равно находились. Чувствовали то, что нельзя увидеть глазами, и позволяли этому себя вести. Главное, не останавливаться и не оглядываться назад, понимаешь? Иначе ты никогда не выйдешь из тумана.

Луна как всегда говорит странные вещи — за столько лет бок о бок я к этому привыкла.

— Просто закрой глаза и почувствуй.

— Я попробую.

Совет кажется мне глупостью, но Луну обижать не хочется.

— Спокойной ночи. Вернее будет сказать — доброго утра, — она улыбается. — Береги себя, Падма.

Едва не роняю свой бокал и смотрю на Луну с удивлением. А сердце вдруг пытается выпрыгнуть из груди.

— Я не... — говорю так тихо, что сама не слышу свой голос. — Ты ведь знаешь, Падмы больше нет.

Луна смотрит на меня огромными голубыми глазами и печально улыбается. А потом уходит. Но боль, которую она пробуждает своими словами, остается. Как вообще можно двигаться дальше, если отражение в зеркале всегда напоминает о ней?

Когда я выхожу на улицу, туман укутывает меня в свое прохладное одеяло. Смотрю на вывеску нашего салона и уже знаю, что больше сюда не вернусь.

* * *

Джайпур — мой родной город — встречает меня толпами людей, голубым небом и вездесущим запахом специй. Дома из розового камня словно поцелованы закатом, на узких улочках царит настоящее безумие, а там, на горах, возвышается величественный Дворец ветров. Я стою на перекрестке, вокруг гудят машины и тук-туки, через дорогу перебегает старик с коробками в руках, на той стороне улице смеются дети, сидя прямо на асфальте. Лучи отражаются от распахнутых окон и слепят глаза, я будто на карнавале: девушки в разноцветных сари с бренчащими браслетами на руках, пожилые женщины в ярких платках.

В последний раз мы были здесь, кажется, в тринадцать лет. А после этого родители перебрались в Лондон: порт-ключи — дорогое удовольствие, как и маггловский транспорт. Я приставляю ладонь козырьком ко лбу и вглядываюсь в толпу, голова кружится от того, сколько всего здесь происходит за одну минуту.

Луна сказала, нужно просто закрыть глаза, и я закрываю. Толпа уносит меня от старой жизни, от разъедающих душу воспоминаний, от холодных дождей и промозглого ветра. Здесь нет никакого волшебства, только зной, запахи трав и пряностей, красивые женщины в радужных шелках. Рупии вместо галлеонов, засуха вместо бесконечных дождей, улыбки на смуглых незнакомых лицах вместо треклятого сочувствия друзей и трещины на старых выцветших домах взамен аккуратной лондонской архитектуры.

Я останавливаюсь напротив маленькой лавочки без вывески, но одного взгляда на нее достаточно, чтобы понять, чем в ней торгуют. У входа стоят пальмы в старых горшках, на пыльном подоконнике лениво жмурится черный кот со рваным ухом, а из маленькой светлой комнатушки пахнет куркумой, имбирем и тмином. Проскальзываю внутрь сквозь бренчащие занавески и осматриваю полки, забитые холщовыми мешками со специями. Здесь — океан всевозможных запахов, и я в них мгновенно теряюсь.

У прилавка стоит женщина в красном сари, ее гладкие седые волосы струятся по спине до поясницы, руки украшены блестящими золотыми браслетами, а шею обвивает металлическая змея. Несмотря на седину, выглядит она довольно молодо.

— Намасте, мой прекрасный цветок, — говорит женщина с улыбкой, и ее английский так хорош, что я замираю на месте от удивления. — Долго же ты добиралась до родных земель.

Я хмурюсь.

— Вы меня знаете?

Не хотелось бы встретить знакомые лица в Джайпуре, ведь именно от них я сбежала из Лондона налегке, оставив даже всю одежду. В этом мире не должно остаться места для болезненных воспоминаний.

— Я знала, что ты придешь, — улыбается она. — Мне нужна помощница, без магии с этим магазином сложно управляться. Но, конечно, не маши палочкой у местных перед лицом, они не поймут.

— Вы колдунья? — спрашиваю я удивленно.

— Зови меня Каришма, цветочек. Тебе ведь нужна работа?

Взмахом палочки она отправляет мешки с кориандром на верхнюю полку, и я наблюдаю за этим, завороженная, словно никогда в жизни не видела волшебства.

— А как мне тебя называть? — спрашивает Каришма.

И по ее глазам я вижу — она и так знает. Просто дает мне возможность решить самой.

— Падма, — говорю я, и голос мой дрожит. — Меня зовут Падма.