Убежище (джен)

Упитанный полосатый кот — окраса «дворовый полосатый» — деловито лез на полудохлую берёзу с тоненькими веточками. Добравшись до веток, которые ещё выдерживали его, но уже начинали прогибаться под его весом, он взгромоздился на одну из них и, непонятно как устроившись на ней, жалобно уставился вниз и тоскливо и грустно мяукнул.

Стоящие внизу на автобусной остановке люди задрали вверх головы.

— Кот! — констатировала очевидное школьница лет двенадцати с большим ярким рюкзаком.

— Чего он туда залез, интересно? — спросил стоящий с ней рядом парнишка примерно того же возраста в тёмной до половины расстёгнутой куртке.

— Ох, бедолага! — воскликнула крупная женщина лет пятидесяти в тёмно-синем пуховике и вязаной шапке, рядом с которой стояла большая хозяйственная сумка на колёсах. — Да как же ты забрался туда?

— Сейчас свалится, — авторитетно заявил усатый мужчина с открытой бутылкой пива, которую он неторопливо опустошал, ни капли этого не стесняясь.

— Кис-кис-кис! — взволнованно позвала женщина. Она буквально не отрывала от кота глаз, а он скорбно глядел на них всех и тихо и обречённо мяукал.

— Слушайте, он правда упадёт, — почему-то озабоченно оглядываясь, сказала вторая девочка, чья ярко-малиновая шапка резко контрастировала с её же зелёной курткой. — Его надо как-то оттуда снять!

— Давайте сманим его! — предложил мальчишка и тут же полез в свой рюкзак с изображением злорадно скалящегося черепа, и извлёк оттуда толстый кружок розовой колбасы с белыми кругляшами жира.

— Дай мне! — воскликнула первая девочка и, выхватив колбасу, подошла к дереву и, привстав на цыпочки, потянулась наверх. — Кис-кис-кис! — позвала она. — Иди сюда, котик! Смотри, какая колбаска!

Кот трагично вздохнул и, скорбно протянув: «Мя-а-а-у!», сжался на своей тонкой ветки, угрожающе закачавшейся под его весом.

Мужик с пивом скептически хмыкнул:

— Чо он, дурак? — спросил он, подходя к девочке и отодвигая её от дерева. — Положь колбасу на землю. И отойди.

— Не надо на землю! — вмешалась женщина. — Вы сами-то с земли стали бы есть? — спросила она возмущённо и, вытащив из кармана помятую упаковку бумажных платков, достала один и расстелила его на асфальте. — Сюда клади, — велела она девчонке — и, когда та послушно положила колбасу на салфетку, отодвинула её. И сама отошла. — Кис-кис-кис! — позвала она. — Спускайся, маленький! Тебя никто не обидит!

«Маленький», ветка под которым так и продолжала опасно гнуться, издал громкий протяжный звук и облизнулся. Однако с места не сдвинулся.

— Он боится, — уверенно сказала вторая девчонка. — Его надо ещё чем-то сманить… но у меня только кексы, — она вздохнула. — С черникой. Он не будет, наверное…

— Сейчас! — вдруг вскинулась женщина. — У меня есть сосиски… сейчас!

Она открыла свою большую сумку и начала рыться в ней, бормоча: «Да где же… да были же здесь… вот зараза! Когда надо, никогда… да что ж такое… да не надо мне это! Да ну что за… а!» — воскликнула она наконец и торжествующе извлекла из недр пакет с симпатичными тоненькими сосисками в натуральной оболочке.

— Не жирно коту-то? — с сомнением спросил мужчина, почесав свой небритый подбородок.

— Зато натуральные! — почему-то гордо сказала женщина. — Коты всякую дрянь есть не будут! — она достала две сосиски и положила их рядом с кружком колбасы. — Кис-кис-кис! — позвала она. — Иди сюда, кысонька! Иди скорей кушать! Смотри, какую я тебе сосисочку положила!

«Кысонька» приподнялся было — ветка под ним закачалась, и он в ужасе припал к ней, огласив окрестности жалобным мяуканьем.

— Во дурной, — сказал мужчина, осуждающе покачав головой. — Чего ты туда попёрся? — спросил он кота. Тот в ответ тяжело вздохнул и снова мяукнул, с тоской глядя вниз, на сосиски и колбасу. — Эх. Ладно, — он полез в висящий на сгибе локтя пакет с логотипом «Пятёрочки» и вытащил оттуда газетный комок. Развернул его — и достал… рыбью голову. Вяленую. И такую сухую, что кажется, её вполне можно было бы сжевать целиком. — От сердца отрываю, — сообщил он и, почему-то погрозив коту ей, положил голову на салфетку рядом с сосисками. — Настоящая вобла, — сообщил он коту с гордостью. — Астраханская. Спускайся давай!

Кот потянулся вниз, будто принюхиваясь, ветка под ним снова закачалась, и он, жалобно мяукнув, приник к ней всем телом и издал громкий протяжный звук.

— Ой, мамочки! — воскликнула женщина, протягивая руки вверх, словно хотела его поймать. — Миленький, держись!

— Автобус! — вдруг радостно воскликнул мальчишка.

И действительно, из-за поворота высунулся, наконец, единственный проходящий здесь автобус, и двинулся к остановке.

— Ну как же… — расстроенно вздохнула женщина, подходя к своей сумке и расстроенно оглядываясь на кота.

— Да слезет! — махнул рукой мужик.

— А вдруг нет? — женщина озабоченно вздохнула и опять посмотрела на кота.

— Ну а мы-то что сделаем? — разумно спросил мужик — и первым пошёл к остановившемуся автобусу. Остальные последовали за ним — и женщина, забираясь вместе со своей сумкой внутрь, бросила на кота долгий прощальный взгляд.

А потом двери закрылись, и автобус уехал.

Оставшись в одиночестве, кот медленно пополз по ветке назад — и, добравшись до ствола, ловко спустился вниз. Подошёл к салфетке с едой, всё обнюхал, брезгливым движением левой передней лапы отодвинул в сторону рыбью голову, затем сгрёб салфетку в подобие свёртка, подхватил его в зубы и бодро потрусил куда-то в дома.

* * *

Первым этот подвал отыскал Генри. Когда-то он был домашним котом — но его старик умер, и кота выставили на улицу, где он из белоснежного быстро превратился в серо-бежевое грязное нечто и, возможно, не пережил бы ту зиму, если бы не обнаружил в одном из заброшенных, но ещё вполне крепких домов, подвал. Дом стоял на пригорке, и, наверное, поэтому здесь всегда было сухо — а ещё подвал оказался завален старой мебелью. Здесь было два дивана, три кресла, три стола — правда, сломанных и кое-как составленных друг на друга — два комода, тумбочка и множество стульев и табуретов. Ещё здесь были вёдра и огромная куча тряпья. В нём-то Генри и грелся зимой: отопления-то здесь не было, а он всю жизнь провёл в тёплой квартире… Но всё равно это было, конечно, куда лучше, чем жить просто на улице.

Кормиться он ходил к большим домам — там старые женщины днём и вечером выкладывали разную еду на картонки, и Генри кое-что доставалось. Возможно, потому что он им, этим женщинам, нравился — но он больше не хотел жить с людьми.

Здесь же он встретил Толстого — того самого кота, что трусил сейчас к их подвалу с бумажным свёртком в зубах. Поначалу они приглядывались друг к другу, но постепенно, обнаружив, что имеют схожие взгляды на этот мир, начали вместе трапезничать — а потом, когда вдруг ударили особенно сильные морозы, Генри решил всё-таки пригласить нового знакомого в своё Убежище. Вдвоём спать оказалось куда теплее — а ещё Толстый научил Генри охотиться и рассказал, что по весне те женщины могут тебя поймать и намазать на холку какую-то редкостно вонючую дрянь, и нужно быть осторожным. Генри же ему объяснил, что это — вещь очень полезная, и его хозяин сам мазал его такой, и после неё ни одна блоха тебя донимать не будет, и они с Толстым сошлись на том, что, пожалуй, не стоит весной от этой экзекуции убегать.

Так они прожили недели три или месяц — если и не в тепле, то, по крайней мере, не в холоде. А ещё они оба теперь могли, наконец, привести себя в полный порядок, вылизывая друг друга там, куда не могли дотянуться самостоятельно. И Генри почувствовал себя почти что счастливым — потому что его весьма угнетала та грязь, что ему приходилось таскать на своей белой шубке.

Ближе к весне к ним прибился и Хвост — чёрный кот, у которого от хвоста осталась хорошо если половина, а может и треть. Крупный, желтоглазый, он не доверял людям и не подходил к ним, пробиваясь охотой на птиц — в основном, голубей.

— Потому что крысы бывают отравленные, — авторитетно объяснил он, когда Генри как-то застал его за охотой. — Видел я, как коты потом умирают. Нет уж. Птица — это еда чистая… но надо ловить здоровых. Что глядишь? — спросил он, оскалив длинные белые клыки. — Домашний, что ли?

— Бывший, — признался Генри.

— Не умеешь ничего, значит, — констатировал Хвост и мотнул головой в сторону больших домов. — Там тётки кормят. Сходи.

— Знаю, — сказал Генри.

Приглядывались они с Хвостом друг к другу долго — и, наверное, это длилось бы ещё дольше, если бы по весне тот однажды не притащил в зубах маленького котёнка, такого же чёрного, как он сам.

— Поселишь его к себе? — спросил он, сажая котёнка на землю.

— Твой? — спросил Генри, обнюхивая котёнка. Он никогда прежде не видел таких маленьких кошек.

— Надо ему хозяев найти, — сказал в ответ Хвост. — Подрастить только ещё, а то дурак дураком… ты говорил, был домашним, — он сурово поглядел на Генри. — Научишь его, что там надо знать, чтоб не выкинули.

Котёнка тогда Генри забрал с собой — а после, посоветовавшись с Толстым, позвал к ним жить и Хвоста. Кот он был серьёзный и глупостей никаких делать не стал бы — а места там было много. Ну и будущей зимой втроём точно будет теплей.

Котёнка они через пару недель пристроили одной из кормящих тёток — она не смогла устоять, когда Генри, держа котёнка в зубах, притащил его к ней и положил возле ног. Расчувствовалась, разохалась — и хотя сразу и не забрала, но к вечеру явилась пораньше и стала искать, а когда Генри снова его вытолкал к ней поближе, взяла, погладила Генри и сказала:

— Ты не волнуйся.

Он и не волновался. Они все трое прежде, чем предложить ей котёнка, пришли к выводу, что она — тётка хорошая.

Лето им подкинуло хлопот: куда-то подевалась одна из окотившихся кошек, и им пришлось пристраивать уже весь выводок. Найти пять хозяев оказалось вовсе не так просто — тем более, летом, когда город несколько пустел. Приходилось целыми днями бродить по окрестностям, наблюдая за людьми и высматривая среди них тех, кто мог бы подойти. Иногда и ошибались: так, одного из рыженьких котят пришлось пристраивать аж трижды, а второго рыжего они так и не пристроили. Может, потому что тот особенно и не хотел, сразу заявив, что ему тут нравится, и ни к каким людям он не хочет. Так он и остался с ними, получив кличку Кусочек — потому что больше всего на свете любил поесть и вечно выклянчивал у всех «ещё кусочек». Но котом он вырос знатным: крупным, ловким и, как люди говорят, «ужасно милым». Так, по крайней мере, они восклицали при встрече с Кусочком — а он пользовался этим и таскал у них еду из сумок и пакетов. Ну и он же помогал пристраивать котят — по крайней мере, рыжих. У него это отлично выходило.

Вот так у них в Убежище и образовался прайд, к которому то и дело прибивался кто-нибудь несчастный, которому требовалась помощь. И не только в вопросе пристройства потомства — как сейчас Маркизе и её трём малышам, впрочем, пока слишком мелким, чтобы искать им дом.

Куда сложнее было отыскать хозяев потеряшкам. Сперва следовало разобрать, вправду ли те потерялись, или же хозяева их просто выставили — и тогда уж искать новых. Поначалу было сложно: никто их них, конечно, не умел читать, и хотя Генри знал, что люди, что-то потеряв, могут написать об этом другим людям и развесить эти записи вокруг, толку от этих бумажек было мало. Тем более что большинство из них висели на каменных столбах и стенах, и котам до них было не добраться. К счастью, иногда их вешали и на деревья — и туда уже забраться было просто. Прочитать написанное коты не могли, конечно, но вот запах чуяли — и, если им везло, они шли по нему до дома. Хотя бы часть пути.

Но этого, конечно, было мало. Вот если бы прочитать…

Ещё им помогали птицы. По большей части голуби, с которыми они довольно быстро наладили сотрудничество: мол, мы вас не ловим, а вы нам помогаете — рассказываете, где и когда видели вот этого совместно с человеком. Синицы тоже помогали — от них толку было даже больше: они могли оторвать объявление от столба и сбросить его вниз, чтобы коты могли рассмотреть картинку и обнюхать бумагу.

А потом Толстый встретил Ворона.

Совершенно случайно.

Они схлестнулись с ним за выпавший из чьей-то сумки пирожок — и Толстый ужасно обидно проиграл. И когда Ворон оттащил пирожок подальше и, кося на кота глазом, ловко начал его потрошить, доставая своим длинным клювом вкусно пахнущую мясную начинку, Толстый тоскливо вздохнул и уселся ждать, надеясь, что ворон оставит хотя бы тесто. Ну не ладилась у кота сегодня добыча! Никак. Всё из-за погоды: третий день лил дождь, и никто, конечно, не подходил погладить и поиграть с мокрым котом, все бежали мимо, домой. А в Убежище сидели две кошки с котятами и потерявшаяся болонка, которая сырых птиц есть не могла и вообще ничего не ела, кроме человеческой еды. Ей-то и предназначался тот пирожок, который Толстый упустил так бездарно.

— Коты это не едят, — сказал вдруг Ворон, перестав выклёвывать начинку.

— Коты всё едят, — возразил ему Толстый. — Но это было для Шуши.

— Шуша — это кто? — уточнил Ворон.

— Болонка, — вздохнул Толстый. — Третий день её хозяйку ищем. Сбежала, балбеска, и потерялась.

— Если кто сбежал — зачем его искать? — спросил Ворон.

— Так Шуша случайно, — ответил Толстый. — Глупая потому что. Испугалась чего-то — и как сиганёт. А когда очнулась — потерялась. Собаки иногда такие дурные, — вздохнул он.

— А вы причём? — поинтересовался Ворон, склонив голову на бок.

— Так жалко, — Толстый сделал крохотный шажочек вперёд. К пирожку. — Пропадёт же на улице. Домашние — они глупые.

Ворон некоторое время молча его разглядывал, а потом спросил:

— И как ищете?

— По-разному, — Толстый сделал ещё одни малюсенький шаг. Совсем незаметный. — Сейчас дождь — по запахам уже никак не найти… Если бы на всех объявлениях были картинки, — он вздохнул. — Или вот, — оживляясь, добавил он, делая ещё шажок, — если б хозяева всех в ближние ветеринарки водили. А то возят через полгорода — а мы потом поди отыщи…

— Объявления? — переспросил Ворон, склоняя голову на бок. — На что они вам?

— Там картинки, — пояснил Толстый, снова делая крохотный, едва различимый шаг к пирожку. — Когда сходится, мы их женщинам у дома подкидываем. И потеряшку приводим. Они уже по телефону звонят. Но картинки не всегда есть, — он вздохнул и придвинулся ещё чуть-чуть ближе.

— Если нет картинок, есть описание, — глубокомысленно изрёк Ворон, отступая на шаг и придвигая пирожок к себе.

— Так оно буквами, — вздохнул Толстый. — Поди разбери.

— Разобрать можно, — сообщил ему Ворон. И склонил голову на другую сторону.

— Ты умеешь? — Толстый аж подпрыгнул на месте.

— Я много чего умею, — довольно ответил Ворон.

— Ты… ты мог бы нам помогать? — взволнованно спросил Толстый, даже позабыв про пирожок.

— Котам? — уточнил Ворон.

— Так мы же… мы с голубями работаем! — торопливо проговорил Толстый. — И воробьями. И с синицами тоже! Мы своих никогда не трогаем! — заверил он, но Ворон лишь рассмеялся хрипло:

— Я не боюсь! И я вам не свой, — добавил он, снова отступая на шаг и придвигая к себе пирожок. — Но могу поменяться, — вдруг милостиво предложил он. — На мясо. Хорошее мясо! — предупредил он. — Говядину. Или рыбу.

— Мы… мы найдём! — возбуждённо пообещал Толстый. — Только помоги нам, пожалуйста!

— Ну вот найдёте, — протянул Ворон. — Тогда приходи.

— Куда? — спросил Толстый, нервно обивая бока хвостом. — Где тебя найти? И как?

— Сюда приходи, — подумав, ответил Ворон. — Видишь ту берёзу напротив розового дома? Я на ней ночую. Иногда.

— Я приду, — горячо пообещал Толстый. — Завтра! Мы придём, — поправился он.

— Говядина или рыба, — напомнил Ворон и вдруг подтолкнул клювом пирожок в сторону кота — и, взмахнув широкими крыльями, взлетел.

Так у обитателей Убежища появился грамотный помощник. Его было не так просто отыскать — иногда Ворона приходилось караулить по нескольку дней — но с ним дело пошло куда быстрей. Теперь, если не удавалось отыскать хозяев, что называется, по горячим следам, а в развешанных объявлениях не было подходящих картинок, коты направлялись к Ворону — и он читал им те, в которых был лишь текст.

Как-то потерявшийся кокер-спаниель — чёрный, с длинной шёлковой, хотя уже и изрядно припылённой шерстью — рассказал им о приютах. Он сам жил в таком когда-то — а теперь вот заигрался, побежал за течной сукой и вот заблудился. И хотя он и охотничья собака, след он свой взять не сумел — то ли потому, что как раз пошёл дождь, то ли потому, что в городе так много сильных запахов. Домой его вернули уже через пару дней — хозяева обклеили объявлениями с картинками, кажется, полгорода, и сделать это оказалось просто — но идею про приюты не забыли. И тут очень птицы помогли — и воробьи, пожалуй, даже больше голубей. Ну и ещё синицы.

А вот с крысами у обитателей Убежища не задалось. Больно уж недобрыми те были: лишь злословили и издевались, да ещё и врали. Просто так! И хохотали после. Мол, чтобы коты людей разыскивали — вот уж дурость! Дуры. Злые дуры! Вот не зря на них Хвост даже не охотился! И Кусочка они тоже научили этого не делать никогда. Пугать только.

— Ты — то, что ты ешь, — наставлял Кусочка Хвост, когда тот был ещё котёнком. — Не годится порядочному коту тащить в рот всякую дрянь. Крыс не ешь — они заразные. И ядовитые порой — их люди травят. И не любят.

Кусочек внимал — и теперь, давно став взрослым, крыс только гонял, но есть — не ел.

Правда, однажды Толстому довелось встретить образованную домашнюю крысу, чистенькую, светло-серую и чрезвычайно воспитанную — и тоже потерявшуюся, впрочем, совсем рядом с домом, так что пообщаться им довелось от силы полчаса. Совсем другой зверь! Эх… но дикие такими не бывают.

Толстый поудобнее перехватил начинающий уже размокать у него во рту бумажный свёрток и потрусил быстрее. Зимой с едой всегда непросто — а в убежище сейчас, помимо них четверых, жила ещё Маркиза со своим мелким ещё выводком, потерявшаяся три дня назад жёсткошерстная маленькая такса Ефросинья и ручной хорёк Пафнутий, сумку с которым украли у его хозяина уже неделю как. Бедняга тогда так перепугался, что и не запомнил ничего, и очухался только когда его из сумки вытащили в какой-то незнакомой квартире. А потом опять куда-то сунули и понесли — и выбросили уже на местную помойку. Там-то его Генри и нашёл — и с тех пор они с ног сбились, разыскивая по всему городу соответствующие объявления. Но пока им не везло. В знакомым им приютам ни за какими хорьками никто не приходил — так же, впрочем, как и за подходящими по описанию собаками. Хотя Пафнутий им и про свой опознавательный знак рассказал — голубой ошейник с золотым сердечком, который похититель с него снял.

— Ты, может, помнишь, в какую ветеринарку тебя водили? — расспрашивал Ефросинью Хвост, но та только мотала головой и, трагически вздыхая, говорила, что её всегда возили на машине. Далеко…

Но они не опускали лап. Найдутся! Не старые хозяева — так новые. Найти бы объявления! Но что-то те никак не находились… надо было, видимо, снова искать Ворона. Вот только надо раздобыть ему говядины или, может, рыбы. Пожалуй, завтра им четверым надо разойтись по окрестным магазинам — и пусть Кусочек добежит до рынка. Он красивый — его там любят. Может, угостят…

Наконец, Толстый добрался до подвала и, спустившись вниз, застал на месте лишь гостей — Генри, Хвост и Кусочек ещё с добычей не вернулись. Разделив добычу на три части — одну сосиску Толстый отдал Пафнутию, вторая досталась Маркизе, а кружок колбасы перепал Ефросинье — он немного полежал с котятами, позволяя им по нему ползать и так отогреваясь. А затем, лизнув Маркизу в нос, отправился на остановку снова — там уже должны были собраться очередные люди.

Но до остановки Толстый не дошёл, встретив сразу за углом их дома со всех лап несущегося к ним Кусочка.

— Нашёл! — возбуждённо крикнул он, едва завидев Толстого. — Родителей Пафнутия нашёл!

«Родителями» своих хозяев называл сам Пафнутий — впрочем, потеряшки так нередко делали. Глупость, разумеется, но коты их не переубеждали. Ну, раз им так нравится, пускай.

— Где? — спросил Толстый, останавливаясь.

— Там, у метро! — Кусочек нетерпеливо махнул хвостом в сторону дальней станции метро. — Висит!

— А точно? — с сомнением спросил Толстый. — Ты сам видел?

— Видел! — покивал Кусочек. — Там тумба рядом — я залез и видел!

— И ошейник? — уточнил Толстый.

— С сердечком, — подтвердил Кусочек. — Побежали!

— Погоди ты, — осадил его Толстый и задумался. Хорёк — не кот и не собака, им кормящие женщины вряд ли заинтересуются. Особенно если они объявления не видели… надо было это объявление им притащить сперва — а после привести Пафнутия. А лучше параллельно. Да. Наверное.

Хотя ещё лучше было просто отвести его по адресу — если он там был, в том объявлении. Значит, точно нужно искать Ворона! Но сначала посоветоваться с Генри и Хвостом.

Впрочем, нет — ведь если объявление сорвут, как часто люди делают, они пропали. Нельзя ждать, решил Толстый — и вместе с Кусочком побежал к метро, заодно выглядывая знакомых синиц. К счастью, те обнаружились возле одной из кормушек и охотно согласились долететь до станции.

Возвращался Толстый, зажав в зубах кое-как собранное кривой гармошкой объявление, весьма собой довольным. Вот теперь Пафнутий точно будет дома — вечером они пойдут с ним к тому дому, и Толстый подбросит объявление одной из женщин. А потом, чуть позже, и Пафнутий вылезет. Ничего. Вернут они его! Уже сегодня будет дома.

Ефросинью бы ещё пристроить… Голуби и воробьи пока обследовали все известные приюты, расспрашивая местных птиц, не приходил ли кто за вот такой собакой. Пока что безуспешно — а Генри всё расспрашивал её, пытаясь отыскать какую-то примету, чтобы отыскать хотя бы тот район, в котором та жила. Но ничего не находилось: район был новым, и ничего особо примечательного, что бы помогло птицам опознать его, Ефросинья не смогла назвать. И к ветеринару её возили на метро… а названия станций она, конечно же, не помнила.

Но ничего. Найдут. Прошлым летом вот нашли же дом для потерявшегося мопса — аж в области, как оказалось. И этот найдут.

Радовать Пафнутия Толстый пока не стал — кто его знает, вдруг от радости наделает каких-то глупостей? Тем более что других котов, кроме Маркизы, сейчас кормившей молодняк, в Убежище не было: Кусочек, едва показав объявление, убежал на промысел, а остальные пока не вернулись. Так что Толстый спрятал объявление в один из ящиков комода, что стоял в самом углу, и снова потрусил к своей остановке.

Очень уж удобное дерево росло там.

Подходя, Толстый с удовлетворением увидел, что люди снова собрались: здесь ходил всего один автобус, и делал он это не так уж часто. Разбежавшись, он лихо и уверенно буквально взлетел на берёзу, изображая, что сбегает от кого-то, и, добравшись до той самой ветки, что вполне его удерживала, но при этом прогибалась и качалась, особенно когда дул ветер, он устроился поудобнее и громко и протяжно замяукал, изобразив на своей пушистой мордочке испуг и удивление — мол, ой. Да как же я сюда забрался? Да тут же высоко! И страшно… ой, спасите!

— Мя-а-а-у! — протянул Толстый, глядя на задравших головы людей.

— Ну слезай! — сказала женщина в тёмно-жёлтой куртке и белой вязаной шапке, у чьих ног стояли соблазнительные пакеты с зелёным логотипом ближайшего большого магазина. — Что ты там? Слезай! Куда забрался?

— Мя-а-а-у! — повторил Толстый и немного приподнялся — ветка закачалась, и он вмиг приник к ней, словно в ужасе.

— Вот дурак, — сказала другая женщина, постарше, в тёмной куртке и шарфе, намотанном на голову. — Слезай! Смотри, что у меня есть, — она стащила свой рюкзак и вытащила из него сардельку. — Иди сюда, что дам! — сказала она, вытягивая руку с сарделькой вверх.

— Мя-а-а-а-у! — сказал Толстый и, вытянув было левую лапу вниз, вновь испуганно схватился за ветку и так замер, думая о том, что Пафнутия, наверное, пока можно не кормить: если повезёт, он будет дома уже этим вечером. А вот самому поесть бы надо… ну, немного. Половинку сардельки, например. А остальное отнести Маркизе: она кормит малышей, ей еды много надо. Чем лучше она будет есть — тем крепче и красивей вырастут котята, и тем проще будет найти дом для них.

Но это после. Сперва Пафнутий с Ефросиньей.

Толстый снова замяукал — и с удовлетворением прислушался к тому, как собравшиеся на остановке люди спорят, как и чем сподручней сманить его с берёзы.