Здоровый дух (джен)

Азартным в их семье был Рабастан, а Рудольфус предпочитал роль голоса разума, но роль — это одно, а желание отдаться на волю страсти — другое. Впрочем, он никогда не позволял втягивать себя в сомнительные пари, принимая отстранённый вид и высокомерно отказываясь от участия в детских забавах. Он бы и дальше поддерживал имидж серьёзного волшебника, если бы не Азкабан, где самым страшным испытанием оказались вовсе не дементоры, а скука.

Первые дни заключения были посвящены проклятиям в адрес врагов, угрозам и просто ругани. Затем эмоции улеглись, и пришлось приспосабливаться к близости дементоров. А когда они привыкли, пришла она — скука.

В замкнутом пространстве, без возможности отвлечься на чтение или какое-нибудь рисование, видя вокруг день за днём те же каменные стены, получая на каждый приём пищи одну и ту же отвратительную похлёбку в алюминиевой миске, единственной отдушиной стали разговоры. И в первый год они болтали без остановки — о чём угодно, обсуждая всё и ничего, рассказывая друг другу о каждом мало-мальски запомнившемся событии из прошлого, делясь даже сокровенным — лишь бы не остаться в тишине. А потом темы иссякли, и она вернулась.

В тот раз их спас Долохов. Бросил всем вызов, можно сказать, заявив, что когда они обретут свободу, будут выползать из своих камер на трясущихся ногах, а он — выйдет гордо, твёрдо ступая…

Физические нагрузки им всем, кажется, были не по нраву. Квиддича и дуэлинга более чем хватало, чтобы быть в прекрасной форме, ну или думать так. Но в Азкабане не было ни мётел, ни тем более палочек, и даже простые прогулки — о них можно было лишь мечтать, и потому слова Антонина содержали зерно истины: без движения все они очень быстро превратятся в развалин.

Сначала в поддержку идеи Долохова выступила молодежь. Крауч, Мальсибер, Рабастан… Рудольфус не торопился высказываться, понимая, что разминка будет на пользу, но не желая соревноваться: в их семье порок азарта весь достался младшему брату. И всё же госпожа скука вынудила в конце концов уступить.

Не слышимое уху свободного человека, не видимое глазу охраны, каждое утро заключённых начиналось под молодецкое уханье Долохова, выпрыгивавшего к потолку с присядок, расцветало под тяжёлое дыхание отжимающихся от пола парней и продолжалось под одобрительный свист соревнованием на выносливость в отжиманиях или подтягиваниях на внешних решётках камер.

Рудольфус старался упражняться тихо; его камера была последней в коридоре, напротив была лишь Беллатриса, которая молча отворачивалась, не желая смотреть на разгорячённых мужчин, а потому остальные заключённые не могли видеть, чем он занимается. Показать слабость казалось стыдным, и Рудольфус старательно следовал всем рекомендациям Антонина, не афишируя этого — хотел догнать остальных, обрести силу молодых, и только потом… Но догнать не удавалось.

Когда под дружный счёт Мальсибер с Рабастаном боролись за звание лучшего спортсмена Азкабана, отжимаясь по сотне раз, Рудольфус едва дышал после третьего десятка. Возраст, Мордред бы его побрал, сказывался уже сейчас — из-за Азкабана. Потом он вспоминал Долохова — ровесника отца, и стискивал зубы, удваивая попытки.

Постепенно интерес угас; заключённые не совсем забросили тренировки, но соревноваться наскучило — предела выносливости они достигли и упёрлись в потолок: в отжиманиях победил Рабастан, в подтягиваниях — Мальсибер, а в прыжках с корточек Долохова так никто и не сумел обойти. Рудольфус же в турнирной таблице участия не принимал, но сам знал — он замыкающий…

— А я прав был! — орал Долохов, стоя на крыше полуразрушенного Азкабана и почти подпрыгивая от переполняющих его эмоций. — Слышите, лентяи?! Мы вышли с высоко поднятыми головами и на сильных ногах!

Тёмный Лорд с недоумением взирал на освобождённых соратников, с хохотом хлопающих друг друга по плечам.

Рудольфус расправил плечи и тоже улыбнулся.

Антонин был прав. Они бросили вызов Азкабану и победили.