Все краски мира (джен)

Сказали — дорога моя

К океану смерти ведет

Повернула — теперь

Все пути мои вбок и назад

Акико Ёсано

Она и сама не помнила, как оказалась на пристани, Эшли почти бежала. Сейчас желание увидеть океан, погрузиться в мерные звуки прибоя, было острейшей, почти физической потребностью. Опустить ладони в прохладную воду, унять внутренний пожар. Вот уже два года, с тех пор как Эшли оказалась в приюте миссис Хиггинс, она приходила к океану почти каждый день, как верующий приходит в храм в минуты сильного смятения.

«Эта женщина не имела права так говорить, как бы она меня ни ненавидела». Миссис Хиггинс требовала, чтобы все воспитанники называли её «мамой». Но Эшли полагала, что миссис Хиггинс любит не детей, а власть над ними. Впрочем, ей удалось завоевать преданность некоторых воспитанников. «Стокгольмский синдром», — думала про себя Эшли и радовалась, что не относится к числу этих несчастных. «Главное — сохранить внутреннюю свободу, не позволить её манипуляциям проникнуть в душу». Ведь остался всего год до совершеннолетия. Тогда она отправится в свободное плавание и сможет забыть этот приют как страшный сон. «Может быть, даже удастся получить стипендию в художественной академии», — эта мысль всегда согревала её. Защищала от нападок, острот и наказаний, которые сыпались на неё, пожалуй, чаще, чем на любого другого из двенадцати детей. За то, что не посмеялась шутке миссис Хиггинс про поэтические способности малыша Билли, или наоборот, не сдержала ехидной улыбки во время одной из её напыщенных речей. «Эта маленькая ведьма» — так называла её воспитательница в моменты гнева, возможно, ещё и из-за внешности: рыжие волосы и зелёные глаза — классический облик ведьмы. Эшли такое сравнение скорее льстило. Ей нравилось думать, что она сильнее других ребят, устойчивее таких как Билли, который часто плакал по ночам, или таких как Сьюзен, которая попугайчиком повторяла за воспитательницей.

Но сегодня внутреннее равновесие было разбито, как и брошенная в порыве ярости чашка. «При такой дочери — не удивительно, что её мать покончила с собой», — грубая, примитивная манипуляция. И всё же, как Эшли ни презирала миссис Хиггинс, на этот раз её стрела попала в цель. «Неужели и правда это я не уберегла тебя, мама? Неужели это моя вина, что у тебя не оказалось достаточно причин, чтобы жить?»

Отец и старшая сестра погибли в аварии, когда Эшли было пять лет. Они должны были поехать в гости все вместе, но Эшли подхватила простуду, и мама осталась вместе с ней. Потом, в особенно тяжёлые дни, Эшли казалось, что и мама погибла вместе с ними, а с ней осталась лишь пустая оболочка, бледный призрак когда-то солнечной, жизнерадостной женщины. И всё же она сражалась с депрессией целых семь лет.

«Могла ли я что-то изменить?» — этот вопрос не одну ночь лишал её сна. В конце концов, Эшли пришлось признать, что она никогда не узнает ответа. Но признать — не значит смириться, и мысли об утраченном детстве по-прежнему отзывались колющей болью в груди. «С прошлым уже ничего не сделаешь. Я должна смотреть вперёд и не поддаваться на провокации. Только так я смогу выжить. Только так я сберегу живую память о близких».

Эшли ещё немного погуляла по пристани, стараясь отвлечься от тягостных воспоминаний. Внезапно сгустившаяся пелена тумана ускорила наступление темноты, и даже яркие уличные фонари терялись в плотном сумраке. Бросив об стену чашку, Эшли выбежала из дома как была, в платье, и теперь ей по-настоящему стало зябко. Короткие рыжие волосы стали тёмными от влаги. Надо было возвращаться домой, ведь если она заболеет, то не сможет ходить в школу. А остаться один на один с миссис Хиггинс — перспектива похуже, чем самые скучные уроки.

Эшли повернула назад, привычно оглядываясь по сторонам в поисках вдохновения для новой картины. Конечно, картина это громкое слово для карандашных рисунков в альбоме. Но для Эшли рисование всегда было чем-то большим, чем хобби — способом жизни. «Реальная магия» — так она это называла. Когда рисовала, то чувствовала, словно погружается в тёплое спокойное море, словно попадает, наконец, из блёклой реальности в тот мир, которому принадлежит душой. Вот и сейчас, вглядываясь в туманную даль, она ощутила странное чувство. Словно реальность расплывается, как очертания людей и предметов, как граница между океаном и вечерним небом. Словно она на перекрёстке между мирами, и в этот момент, только сейчас, возможно всё — любое чудо. Чувство было столь захватывающим, что она шла и улыбалась своей странной фантазии.

Эшли заметила его сразу. В застывшем влажном воздухе любое движение привлекало внимание, а он ещё и светился странным сиреневым светом. Маленький сиреневый шарик, не больше мячика для пинг-понга, не то летел, не то плыл в густом тумане, выписывая сложные кривые. Когда он оказался совсем близко, Эшли обнаружила, что это что-то вроде мотылька, только с огромным количеством маленьких крылышек, которые издавали лёгкий мелодичный звон.

«Ну, вот и галлюцинации». Эшли почувствовала, как подкрадывается страх. Реальность порой казалась ей скучной, но воображение в отрыве от реальности представлялось ей совершенно бессмысленным. Она закрыла глаза и сделала три глубоких вдоха в надежде, что навязчивое видение исчезнет. Но чудо-мотылёк по-прежнему был здесь, зависнув на расстоянии вытянутой руки. Эшли даже почудились насмешливые интонации в перезвоне маленьких крыльев.

«Видение или реальность? Самый надёжный способ узнать это — поймать странное существо и показать другим». Это она и попыталась сделать, но тут оказалось, что сиреневый шарик отнюдь не желает быть пойманным. Стоило Эшли протянуть руку, и он проворно отлетел в сторону, вновь зависнув в нескольких метрах от неё.

«Так ты хочешь поиграть?» Эшли пришло в голову, что в кино, герои, побежавшие за каким-нибудь странным явлением, как правило, попадали в беду. Но уйти домой, так и не узнав, что это было… «В конце концов, я всегда могу остановиться, если почую что-то неладное», — подумала Эшли и начала охоту.

Несколько раз она была близка к успеху. Эшли даже показалось, что её пальцы коснулись мерцающих крылышек — тонких и, на удивление, холодных. Но девушку не покидало ощущение, что «мотылёк» играет с ней, позволяя приблизиться ровно на столько, чтобы она не потеряла интереса к охоте. Вот пустынная пристань осталась позади. Впереди — шоссе, а за ним — подсвеченные вечерними огнями дома и поздние прохожие. «Кто-то наверняка обратит внимание на светящийся сиреневый шар в воздухе. Если он и правда существует».

«Мотылёк» завис прямо над шоссе. Эшли протянула руку, уже готовая к тому, что он тут же отскочит. Но шарик послушно опустился в её ладонь. Тонкие лепестки, словно сделанные из фольги, переливались разными тонами фиолетовой гаммы: от густого тёмного цвета ночного неба, до нежной сирени. Но за этим свечением трудно было разглядеть центральную часть загадочного существа — или механизма? Эшли подумала о механизме не случайно: в игре света угадывался какой-то сложный порядок. Он захватывал внимание, гипнотизировал…

Громкий, резкий звук, похожий на визг, вывел Эшли из очарованного оцепенения. Она инстинктивно обернулась, и только успела увидеть квадратную морду автомобиля, летящего прямо на неё. Сокрушительный удар отбросил девушку на несколько метров. Острая боль пронзила тело всего на мгновение, а затем исчезла, вместе со всеми другими ощущениями. Эшли проваливалась в темноту, словно погружалась в глубокие воды. И последнее, что она видела, прежде чем свет окончательно померк — предательский сиреневый шар на фоне ясного звёздного неба.