something happened on the way to heaven (гет)

Хуже всего ей стало, не когда она узнала, что Габриэль — это Бражник.

Не то чтобы это не было ужасно; не то чтобы мысли о том, что это будет значить для Адриана, не проносятся у неё в голове в трагическом беспорядке. Не то чтобы — хоть она и понимает, что с её стороны это эгоистично — в ней ничего не надламывается от того, что человек, которым она восхищалась, оказался замешан в чём-то тёмном, чём-то скверном. Причинял вред её друзьям.

Но уровень адреналина у неё в крови зашкаливает, и она чувствует, что в состоянии справиться с тем, что Габриэль — это Бражник. Она не может изменить этот факт, но может постараться выйти из положения. Они с Котом могут всё исправить, прежде чем кто-либо ещё об этом узнает. Прежде чем Адриан об этом узнает. Она может поговорить с Габриэлем. Бражник всегда представлялся ей некой зловещей фигурой; Габриэль же — обычный человек, с которым она знакома, который, она не сомневается, любит Адриана, пускай и позабыл, что это значит на самом деле. Если ей удастся его вразумить, удастся до него достучаться, у неё получится положить конец террору, не разрушая никому жизнь. Она может всё исправить. Она может что угодно. Она ведь Ледибаг. Немного её фирменной удачи — и…

Кот Нуар вышвыривает Габриэля Агреста из окна. Тот приземляется в самую гущу папарацци, и на него направлена целая куча смартфонов. Между вспышками она различает только тень.

*

Хуже всего ей стало, не когда она увидела Адриана.

Хотя в тот момент её сердце определённо разрывалось от боли и сострадания.

Стоит Маринетт только на него взглянуть, как ей сразу становится ясно, что он знает правду об отце. Она так хорошо изучила лицо Адриана за время их знакомства, что убеждена, что ничто не может её удивить. Ни одно выражение не способно стать для неё неожиданностью, потому что ей известна каждая чёрточка, каждая деталь, и, если бы нечто новое открылось ей раньше, она бы испытала восторг, сравнимый с получением неожиданного рождественского подарка. Но она бы отдала всё на свете, лишь бы только никогда не видеть этого.

Это не кричащее выражение, оно не преисполнено драматизма. Будучи моделью, ему приходилось изображать множество эмоций — временами даже требовалась трагичность. Но сейчас всё иначе. Сейчас что-то дрожит за его практически безэмоциональным фасадом — нечто, что он всё ещё осмысляет, пускай и не способен воспринимать всё и сразу. С каждой проходящей секундой яд проникает лишь глубже. Он напоминает ей оленёнка из увиденной когда-то документалки — раненого зверя, который ещё не видит охотника, но уже знает, чем всё закончится.

Она забирает его с собой, не зная, как ещё поступить в этой ситуации. И пока они бок о бок шагают к её дому, она отдаёт себе отчёт в том, что даже не сомневается, согласятся ли родители принять его, позаботиться о нём, и бесконечно благодарна им за это.

Вся человечность, которой лишён Габриэль Агрест, заключена в его сыне. Но сегодня именно она разъедает его, словно кислота, и Маринетт обречена являться тому свидетельницей.

*

Хуже всего ей стало, когда она поняла, что прошло три с половиной недели, прежде чем она заметила, что Кот Нуар пропал.

Она ведь была так увлечена Адрианом. Заботилась, чтобы ему было комфортно. Присматривала за ним в школе, превратившейся в головоломку, где каждый не был до конца уверен, что о нём думать и какова его роль в деяниях отца.

Её неуверенность в себе отступила перед лицом трагедии, но в то же время Маринетт рада, что его приютила именно она. Её мотивы отчасти эгоистичны: за неделю совместного проживания она узнаёт о нём больше, чем за месяцы в школе, и теперь ей известны все те мельчайшие детали, которые скрыты от глаз общественности. Она бесконечно их ценит. С каждым таким открытием она убеждается, что сердце её не обмануло, что она влюбилась в нужного человека: даже несмотря на свои переживания и страдания, он продолжает оставаться безгранично добрым, чего вряд ли можно было бы ожидать от большинства её знакомых. Но дело тут не в одном эгоизме, потому что её родители добры ровно настолько же, а он заслуживает опекунов, которые оценят это его качество и сравнятся с ним по достоинству.

Со своей наблюдательной позиции она видит, какое это имеет значение.

Адриан никогда не был угрюм, но за недели, проведённые в её доме, он раскрывается, словно цветок. Всё до сих пор не просто, журналисты ещё досаждают, в школе пока бардак, но на неё снисходит озарение, когда она наблюдает, как он пьёт чай и болтает на китайском с её мамой или учится печь ягодный пирог с отцом. Она видит, как у него появляется стержень, когда он шаг за шагом, постепенно понимает, что иное мнение не будет тут же бездумно отвергнуто. Она видит, как высоко поднимаются его брови, когда он улыбается, когда кто-то спрашивает, как прошёл его день, с искренним желанием услышать ответ. Её родители дают ему то, что у неё было всегда: твёрдое осознание собственной значимости и веру в себя.

Она так поглощена всем этим и поначалу настолько счастлива, однако со временем ей начинает казаться, что она следит за происходящим со всё большего и большего расстояния. Ей некогда перевоплощаться в Ледибаг, но без Бражника это не так уж и страшно. Впервые за долгие месяцы она высыпается. И когда она первые пару раз вспоминает Кота Нуара, она рада, что тот не показывается. Она ужасно на него разозлилась и обложила парой ласковых после того, как он швырнул Габриэля в окно, однако у неё в запасе есть ещё несколько метких ругательств. Каждый раз, когда бы она ни взглянула на Адриана за эти три недели и ни увидела его опечаленным, она добавляет в свою ментальную копилку новые выражения.

Но возможности их озвучить так и не представляется.

Она снова начинает выходить на патрули — в конце концов, преступность никто не отменял. И после недель отдыха ей нестерпимо хочется размяться, полетать по городу на йо-йо, почувствовать умиротворение, которое охватывает её лишь почти в самом небе.

Кот не объявляется.

Злость на его поступок сменяется раздражением, вызванным его отсутствием. Он что, дуется? Или решил, что с геройством покончено?

В ходе патрулей она теперь скорее пытается отыскать его, нежели преступников. Безрезультатно, разумеется. Люди замечают, что она патрулирует в одиночку. Газетчики спекулируют, неужели неразлучные герои больше не работают вместе.

И когда проходит почти месяц, она знает, что что-то действительно не так.

Дело не в том, что Кот никогда не злился. Но он никогда не злился подолгу. Он не обижался и не держал зла. Она и раньше на него ругалась, и он никогда не таил на неё обиду. И ещё он не единожды выпрыгивал вперёд, закрывая её собой, и был готов погибнуть ради её спасения. Он бы не оставил её одну. Он бы не оставил. Не оставил.

Что могло значить только, что с ним что-то случилось. И что последнее, что она ему сказала, было… Она даже точно не помнит. Она знает, что назвала его эгоистом, может быть, даже дураком. Она почти уверена, что спросила, а помнит ли он вообще, что значит быть героем.

Потому что, как ни крути, её тогда волновала лишь судьба Адриана.

Она отправляется в библиотеку. Её не интересуют статьи о предстоящем суде над Габриэлем или даже старые вырезки о напарнике. Она ищет будничные заметки, описывающие то, что произошло с обычными людьми. С теми, чьи имена ей неизвестны. С подростками. С мальчишками, которые могли свалиться с велосипеда, или попасть под автобус, или слечь с пневмонией, и ей бы не было никакого дела, она бы даже никогда об этом не узнала, потому что и не желала знать. В перерывах между патрулями она допоздна рыщет в интернете. Она продолжает патрулировать. Потому что, если он вернётся, она должна быть там, ей нужно, чтобы он знал, где может её найти.

Каждый вечер она звонит ему. Он не подходит.

Однажды она звонит ему по видеосвязи без трансформации. Она знает, что рискует, и это слегка будоражит её, но она полагается на закон подлости: она делает то, что не должна, и поэтому, разумеется, именно сейчас он и возьмёт трубку.

Но этого не происходит. Закон подлости её подводит.

Тикки хочет помочь, но ей тоже ничего неизвестно.

Отчаявшись, она идёт к мастеру Фу, но и он исчез. Испарился. Бражник повержен. Она отдала брошь Фу после сражения, и то ли он решил, что на этом всё кончено, то ли просто отправился куда-то, чтобы вручить талисман достойному владельцу, — она понятия не имеет. Да это и неважно. Важно лишь то, что его тут нет, а значит, он не может сказать ей, где ей найти её чёртова кошака.

Через какое-то время мама приглашает её на разговор. Они волнуются за неё, говорит Сабин. Она почти ничего не ест. Она кажется отстранённой. Маринетт заверяет мать, что с ней всё нормально, что она знает, что сейчас они нужны Адриану больше, чем ей, и что наблюдать за всем, через что он проходит, трудно, но с ней всё в порядке. Ложь даётся проще, чем следовало бы. С каждым днём ей становится всё хуже, но она начинает прятать еду в салфетку, чтобы они думали, что она поела. Она говорит родителям, что гуляет с друзьями, когда на самом деле торчит в библиотеке. Она учится фальшиво улыбаться. И скрывает симптомы.

Она понимает, у кого подсмотрела эту фальшивую улыбку, когда однажды Адриан смотрит на неё слишком пристально, слишком долго. Но она отворачивается, и он ничего не говорит.

Она ходит на поиски как Ледибаг. Она ходит на поиски как Маринетт. Она не отвечает на звонки Альи. Та желает говорить лишь о пропавшем Коте Нуаре.

Охватывающая её тревога расплывчата, отдалённа, почти что терпима — до тех пор, пока она не начинает смотреть какой-то старый фильм с родителями и Адрианом. Один из героев говорит, что кошки обычно чувствуют, что умирают, и уходят подальше, и её прорывает. Она громко всхлипывает, задыхаясь, и всё её тело сотрясается в такт с этими всхлипами. Как колыбель. Биение сердца. Эхо.

Ей удаётся выдавить, что ей нужно побыть одной, и она поднимается в комнату. Но там не остаётся. Если она за это время чему и научилась, так это тому, как незаметно ускользать из дома.

На улице дождь. Ну конечно, там дождь. Она, честно говоря, даже рада, что идёт дождь.

Она не перевоплощается. Ледибаг привлекает внимание. Маринетт — всего лишь очередной загулявшийся допоздна подросток без зонта.

В конце концов она приходит к сделанной Тео статуе. А ведь она избегала её. Она избегала просматривать фотографии и новости; она изо всех сил старалась избегать всё на свете. Но вот они вместе, улыбаются, увековеченные в бронзе. Даже в это выдуманное мгновение они в первую очередь команда, а потом уж кто-то там по отдельности. Она знает, что Аристотель сказал, что целое больше, чем сумма его частей, но что прикажете делать частям, когда они больше не могут быть целым?

Она не чувствует себя целой. Скорее уж, бесцельной. Он бы оценил каламбур, если бы, конечно, смог спокойно смотреть на то, как она страдает.

Она садится рядом. Это, разумеется, не он, но выбора у неё, в общем-то, нет. Прислонившись к нему, она дышит: вдох, выдох, — и ей кажется, что в её лёгкие поступает больше кислорода, чем за все предыдущие недели. Она не испытывает умиротворения — в этом всё и дело, — но это всё, что она может себе позволить, чтобы подобраться к хотя бы крошечному на то подобию.

К тому моменту, как над её головой появляется зонт, она уже так долго сидит под дождём, что совсем его не чувствует.

— Маринетт…

Она открывает глаза. Зелёный взгляд. Адриан и зонт. Ситуация до боли знакома: она так отчётливо помнит, как влюбилась в него в тот момент — в свой первый день в роли героини, в день, когда встретила Кота. Тогда началось всё и сразу, и тогда же всё поменялось. И сейчас она вспоминает Габриэля Агреста, настаивающего, что он совершал свои злодеяния, лишь для того чтобы вернуть жену. Она никогда ещё так ясно не понимала, как можно отказаться от всего, что имеешь, только бы повернуть время вспять. Она хочет очнуться и вновь оказаться в том далёком дождливом дне, когда её геройское будущее с Котом Нуаром было ещё впереди.

— Маринетт, в чём дело?

Она опускает взгляд и качает головой. Намокшая чёлка липнет ко лбу и лезет в глаза.

— Я не могу… Не хочу об этом говорить.

По его лицу она видит, что он боится, что дело в нём — что он стал частью её семьи и это лишило её чего-то, о чём он не догадывается. Она хочет рассказать ему. Она не сомневается, что может доверить ему свою тайну. Но было бы нечестно рассказывать кому-то другому; по крайней мере, пока она точно не знает, что случилось с Котом.

— Может, тогда хотя бы вернёшься домой? Не хочу, чтобы ты заболела.

— Мне нужно с ним попрощаться, — говорит она, всё ещё прижимаясь к статуе. Это единственное, в реальности чего она уверена. Её мозг легко мог воссоздать образ Адриана с зонтом; не то чтобы она и так не подпитывается этим воспоминанием на постоянной основе. Но статуя жёсткая, холодная и гладкая; она обхватывает её руками, прижимается к ней щекой. Статуя существует.

Голос Адриана звучит сдавленно и неуверенно. Он перестал говорить так спустя неделю после ареста Бражника, насколько она помнит. Должно быть, он считает, что у неё крыша поехала, но впервые в жизни Маринетт искренне плевать, что о ней думает Адриан Агрест.

— Ты… знала его? Ты была его поклонницей?

— Он был моим другом, — выпаливает она яростно и печально. — Он и есть мой друг. Просто я… не знаю, где он. Я не знаю, что случилось с ним… после. — Никак нельзя сказать помягче «после того, как он вышвырнул твоего отца в окно за то, что тот оказался суперзлодеем». — Я думала, у меня будет… время всё ему рассказать.

Адриан долго молчит. Это её более чем устраивает. Она сидит у статуи и слушает шум дождя.

— Нам пора возвращаться, пока твои родители не поняли, что ты сбежала, — наконец говорит он.

Маринетт поднимается и целует статую в щёку. Она возвращается домой с Адрианом, и по дороге они не разговаривают. Она представляет, что он — это другой блондин с зелёными глазами, и она идёт с ним нога в ногу, идеально гармонируя, как и всегда.