Дядя, я порезался (джен)

Апрель, 1999 год, Стамфорд, штат Коннектикут.

— Ма-мо-му-мо-ма-а, ма-мо-му…

— Мо-ма-а… а-А!

— Леви, давай ещё раз. Вдох, ещё вдох, умница. Ма-мо-му-мо…

Детский голос дрожит, дыхание сбивается. Ребёнок с отпечатком скорби на бледненьком лице поджимает губы и хмурится, сидя на коленях провонявшего куревом долговязого парня.

Пожилой врач пододвигает стул ближе и берёт крошечные ладони маленького пациента в свои — морщинистые, сухие, прохладные.

— Не выдыхай раньше времени. Тяни последний звук, пока не начнёшь задыхаться, — логопед для наглядности шумно вдохнул через нос, надувшись, как нахохлившийся голубь. Леви смотрел на своего доктора исподлобья. Ребёнок пребывал в этом состоянии затаившегося недоверчивого зверька до тех пор, пока дядька не шлёпнул его бедру.

— А ну повторяй! — прошипел сквозь зубы Кенни. Мальчик насупился и последовал примеру логопеда.

Седовласый старик начал нараспев протягивать звуки, глядя в глаза Леви. Холодный свет пасмурного дня осветил щёчку и висок Аккермана-младшего, и его круглое, измождённое печалью лицо приобрело сходство со стареющей луной. Ребёнок сжал в кулаках ткань шорт, крепкие руки дяди уверенно придерживали за живот, чтобы племянник не упал.

— Ма-мо-му-мо…

— Вот-вот-вот-вот-вот!

— …му-мо-ма-а…

— Да! Хорошо!

— А-а!

Леви опустил голову. Врач видел перед собой только лохматую чернявую макушку и подошвы его ботиночек — настолько ребёнок обессилел.

Кенни раздражённо оголил зубы, оскалившись углом рта. Логопед приподнял бровь и отвернулся, встал, подошёл к своему столу и достал папку из ящика.

Леви Аккерман около полугода лечится от функционального заикания. Бедолагу привёз из другого города дядя, Кеннет Аккерман, и врач по незнанию принял его за старшего брата пациента.

Логопед как сейчас помнил этот день: холодным, очень тёмным ноябрьским утром, изрядно наследив грязью, в кабинет ввалился двухметровый парень. В руке, вытянутой перед собой, он держал бумагу с адресом и именем специалиста, а другую руку, заведённую за спину, цепко держал маленький мальчик. Ребёнок ни на миг не отпускал его пальцев, а дядя — всё-таки он его дядя, а не брат, — даже не собирался это касание прерывать.

«Малой заикается, — нагло сказал Кенни. — я плачу деньги, а ты делай дело». Пришлось кивнуть запоздало, неохотно, налепить сладкую улыбку дяденьки-доктора и позвать сесть на стульчик ребёнка. Да только его дяде, которому, как выяснилось, всего-навсего двадцать три года, не понравился такой расклад, и он сначала уселся сам, потом усадил племянника на себя.

У ребёнка невроз, в причине которого он не сознаётся. Скорее всего, дядю боится. Папы у мальчика нет. Мама, по всей видимости, сыном не интересуется, а иначе приехала бы сама. Какая мамаша отпустит дитя в другой город с дядькой сомнительного вида?

Очередное заключение о безуспешности лечения в журнале отметок пациента. Кенни с изрядным упорством возил сюда племянника на своём старом опеле, преодолевая несколько городов, регулярно и добросовестно выплачивая сумму за лечение. Так он и сказал сразу: «Говори, что надо делать, и я буду это делать. Лишь бы пацан заговорил как человек».

Но мальчик заикался. В том, что он выполняет все рекомендации, сомнений не было — его дядя не похож на тех, кто отваливает лишние деньги просто так, по глупости. Нет смысла спрашивать, делают они каждый день гимнастику или нет. По Кенниному лицу, искажённому тяготами, видно — делают.

— Ясно, — Аккерман-старший приподнял за подмышки, как котёнка, племянника и опустил его на пол. — То ли я дурак, то ли лыжи не едут, но за полгода мелкий и слова без запинок не высрал.

Логопед закрыл папку с документами и нацепил вежливую улыбку. Леви молча ждал возле двери Кенни.

— Когда он заговорит нормально, а? Или мы лечим его не в ту сторону? — Аккерман прошёлся пятернёй по своей шевелюре, откинув жёсткие волосы со лба назад. За окном темнело, как перед грозой.

Врач постучал ручкой по столу и встал напротив Кенни.

— У ребёнка функциональное заикание на фоне испуга. Обратитесь лучше к психоневрологу.

— Охуенно. Я сейчас выкинул пачку денег в нихуя, получается? Раньше сказать не судьба? Я похож на ёбаного Скруджа МакДака?

— Не материтесь при ребёнке. Возможно, его пугаете как раз вы.

Гримаса праведного гнева уродовала в общем и целом красивые черты лица Кенни. Он был как огрызающаяся собака на тренировке, готовая впиться в шею агрессору. Но логопед знал: это всё от бессилия.

Равнодушный родитель не стал бы тратить все деньги на бензин и лечение.

Логопед нажал на выключатель недалеко от своего стола — в кабинете стало темно.

Наверное, будь на месте Кенни мать ребёнка, она бы плакала от досады. Врач повернулся к Аккерману-старшему спиной и приоткрыл окно, впуская прохладный воздух с улицы. Гром раскатисто прогремел, молодая трава сильно нагнулась к земле.

— Д-дядя, п-пошли, — тихо сказал Леви. Кенни прошипел что-то вроде «Тч!» и, упираясь на кулаки, навис над столом логопеда.

Ветер усиливался. Логопед закрыл окно и повернулся.

— Я напишу направление к психоневрологу, сходите, — мужчина вытащил бланк с тусклыми разметками и что-то в нём написал. — Возможно, в Дерби найдётся неплохой специалист. К сожалению, никого там не знаю.

Кенни уставился на бумажку, которую врач приблизил к нему, скользнув пальцами по столешнице. Какой-то специалист, какой-то диагноз, какой-то шифр… Опять.

Ебучая лямка, которую приходится тянуть с тех пор, как откинулся дед и залетела Кушель.

— Д-дядя, м-мы ско-оро? — жалобные нотки в детском голосе заставили Кенни схватить бумагу и, взяв за руку Леви, удалиться восвояси.

* * *

— Что врач говорит?

— Нихуя он не говорит. Дурная, у тебя манка сейчас убежит.

— Как ты это видишь?

— В зеркале вижу, блять.

Кушель варила кашу. Заболтавшись с братом, чистящим обувь перед зеркалом в прихожей, она забылась и перестала следить за приготовлением обеда. Девушка убавила огонь и оглянулась — ну да, в отражении огромного зеркала в простой грубой раме из дерева она видела своё мелкое отражение, кастрюлю, кусок кухни и крупным планом, конечно же, Кенни с губкой для чистки обуви в руках. Его руки испачкались в чёрном вонючем креме.

— Кенни, что за бумагу ты мне положил на стол?

Аккерман на секунду перестал елозить губкой по ботинку, криво усмехнулся отражению в зеркале и продолжил своё нехитрое занятие.

— Горе-мамашка, — он сделал ещё несколько грубых движений и вытащил из нагрудного кармана домашней футболки дешёвую сигарету. — Ты почитай для разнообразия, займись сыном.

Кушель уронила ложку в кастрюлю, и та потонула в горячей липкой субстанции. Пришло время злиться — на себя, на кашу, на грубость брата, на старую кастрюльку, выменянную дедом-евреем у такого же деда-еврея по соседству.

Смешались запахи горелой манной каши и сигарет. Кенни отложил ботинки в сторону и закурил перед зеркалом на табурете. Кушель подлетела к нему, вцепилась в широкие плечи и тряхнула его. В её глазах стояли слёзы.

— Овца, кашу с плиты сними, — выпуская дым сестре в лицо, надменно сказал Кенни. — Или сиськой будешь мелкого кормить сегодня?

Звонкая пощёчина и надтреснутый всхлип. Сигарета выпала изо рта, Кенни скосил на неё глаза и наступил, потушив. Кушель плакала беззвучно, как глухонемая.

В общую симфонию вони вмешался тяжёлый запах крема для обуви.

— М-ма?

Леви спал ночью плохо — опять обмочился, матери не сказал, не мог уснуть из-за липнувшей к ногам и пояснице простыне. Уснуть смог только к рассвету, а потому проспал до обеда.

Кенни вытер чумазой рукой слёзы нерадивой сестры, пачкая её глаза и скулы, оставляя похожие на мазут пятна. Завершающим жестом было примирительное похлопывание по щеке.

— Иди покорми пиздюка своим горелым хрючевом.

Кушель вытерла мокрый нос рукавом домашнего платья, занося следы от крема для обуви на ткань. Пятном больше, пятном меньше — разницы никакой. Это вообще халат матери. Жаль, она её почти не помнит. И отца не помнит.

Леви успел быстро, пока мама и дядя не видят, переодеться и наспех залить мыльной водой пижамные штаны. Но главную улику всё равно обнаружат, придётся терпеть либо подзатыльник дяди, либо истеричные завывания-причитания мамы.

Ребёнок подошёл к своему стулу и ловко на него вскарабкался. Мать поставила перед ним тарелку с горячей белой кашей и чай в кружке с ежихой и ежатами. Кажется, эту глупую посудину она выиграла для Леви, собирая крышки из-под молока. Акция была такая. По телевизору показывали.

Посередине тарелки таял в каше кусочек сливочного масла.

— Ты-ы п-плачешь? — Леви взял в руку ложку и зачерпнул с краю немного варева. Кушель обняла себя за плечи и помотала головой. — Что-о за п-полоски у-у тебя на лице? Ты-ы к-красилась?

По телевизору Леви видел рекламу штуки, где очень красивая тётенька касается ресниц щёткой из бликующей под софитами тубы, и её длинные ресницы… остаются длинными, но закадровый голос объясняет, что такой результат у неё благодаря этой брендовой вещице. У мамы тоже такая есть. В последнее время она красится очень часто, каждый вечер.

— Нет, мы с Кенни играли в индейцев, — слабо улыбаясь, правдоподобно соврала Кушель. Леви слышал, как дядя усмехается. — Доешь кашку, и с тобой тоже поиграем.

— Я н-не хо-очу и-играть в и-и-индейцев, — ответил Леви и отправил в рот ложку каши.

Кушель мягко потрепала по волосам сына и поцеловала его в темечко.

— Пойду-ка я проверю твою постель, мышонок, — Леви вздрогнул, когда мать произнесла эти слова так беспечно, будто для неё это как зубы почистить.

Мир Леви сузился до границ каёмки тарелки с манной кашей. Дядя закончил с чисткой ботинок, ушёл покурить. Шею кольнул край приподнявшейся на сквозняке занавески. Дядя курил рядом с этим окном и смотрел, как Леви возится с обедом.

* * *

Машина, раскачиваясь, рассекала вечерний туман. Утренняя смена окончена.

Кенни Аккерман работал ночным грузчиком, а когда надо было подменить напарника, выходил утром. График сбивался, мордатый работодатель, сидя жирной жопой в доме на колёсах возле рынка, отваливал нехотя пачку денег за каждую ночь, приближавшую Кенни к паховой грыже.

Привычно подъезжая к дому, Аккерман увидел зелёный форд. Машина заняла законное место родного опеля Кенни.

Шестое чувство подсказало: «Не выходи из машины сейчас». Водительская дверь открылась, к калитке направился высокий, плотно сбитый блондин с позорным, похожим на пёрышко, чубом. Сквозь темень сгущавшихся сумерек Кенни разглядел Кушель, пригласившую во двор мужика.

«Та-ак, вот, куда мы ездим на блядки».

Вечер обещал быть долгим.

* * *

— Тэд.

— Кенни.

— Приятно.

— У тебя рукопожатие мокрое, вытрись.

«Кенни, это мой Теодор, мы встречаемся уже полгода, я тебе о нём говорила», — что-то такое проблеяла Кушель, потирая руки, как муха потирает лапки, усевшись на говно.

Аккерман-старший окинул взглядом ёбыря сестры с головы до пят. Широкий, как шкаф, блондинистый, с водянисто-голубыми глазами, большим прямым носом, выдвинутой вперёд челюстью. Мужик туповатый, но вроде как простой. Шмотки несложные: рубашка в клетку, обычные штаны, ботинки как ботинки. Вроде бы всё при нём, но язык не поворачивался назвать его красавцем или хотя бы приятным.

Но, наверное, девки на него вешались со старшей школы.

— Ты брат её, получается, — по-хозяйски обхватывая Кушель за талию, протянул Тэд. Для него сестра принарядилась: вытащила самую облегающую кофту, самую симпатичную юбку, накрасила глаза очень ярко.

Кенни рывком открыл окно возле дивана и высунулся на улицу, закурив.

— Получается, да, — стоять жопой к новым знакомым невежливо, но ебучий Тэд сразу не обрадовал собой Кенни. С ним что-то не то. — А ты, получается, потрахиваешь её полгодика? В курсах, что она с прицепом?

— В курсах, — пробасил Тэд. Кенни усмехнулся, выпуская дым. — Про сына знаю… Ленни, пять лет, вроде того.

Кенни кисло улыбнулся и затушил сигарету об железный выступ подоконника.

— Леви, а не Ленни, — Кенни резко закрыл окно и задвинул штору. Рука Тэда успела перекочевать ближе к паху Кушель. Примечательно, что присутствия старшего брата он не чурался.

— Какая разница. Ладно, зая, поехали, нас ждёт длинная ночь, — «ухажёр» Кушель взял её за руку и подтолкнул к выходу. — Приятно познакомиться, Кенни, бывай.

«Ну нет, не так быстро».

— С мелким кто сидеть сегодня должен? Куда ты попёрлась? — Кенни откинулся на диване, сложив длинные ноги в заштопанных носках на старый журнальный столик и включил спортивный канал. Футболисты на экране сновали по полю, болельщики гомонили. — Я ж не говорил, когда сегодня работаю.

Кушель сконфуженно заметалась между Тэдом, сцепившим её запястье, и братом, вальяжно развалившимся на диване. Подошвы её туфель шаркали по ковру.

Аккерман лениво опустил палец на кнопку пульта, повышающую яркость экрана.

— Я думала, ты отработал утреннюю смену, — виновато и торопливо стала оправдываться Кушель. — Леви сидит наверху, играет.

Кенни ничего ей не ответил. Он надменно смотрел в телевизор, слушая тараторящего диктора.

— Ты какой-то напряжный, Кенни, мужик, послушай, я тоже из простых, все мы не шубу в трусы заправляем, будь добрее, отпусти сестрёнку устроить личную жизнь, — Тэд говорил так, будто не наладить общение пытался, а отобрать в подворотне ключи, документы или просто доебаться. — Ленни взрослый пацан, может, батю обретёт…

— Валите, у меня футбол.

— Отлично. Бывай.

Услышав визг тормозов, Кенни выключил телевизор. В доме повисла гнетущая тишина. Гнетущая и тревожная.

«Играет он, как же. С обоссанными штанами играет?»

— Мелкий! — гаркнул Кенни на весь дом. Никто ему не ответил. — Мелкий! — Кенни рявкнул ещё раз. — Телёпай сюда! Дом из спичек соберём!

Почти сразу Аккерман услышал нерешительный топот детских ног. Кенни повернул голову влево, в сторону лестницы на второй этаж, и рядом с ванной наверху стоял, одетый в длинную майку и трусы, Леви. Лохматый ребёнок с интересом смотрел на дядьку, сидевшего в гостиной.

— Резче! — Кенни поманил племянника рукой. — Ты же заика и зассыха, а не глухой! Да не бзди, правда дом собирать будем.

Леви быстро спустился с лестницы и подбежал к дяде, запрыгнув к нему на диван.

— Мать кормила тебя? — спросил Кенни. Леви молча кивнул. — Не пиздишь? Честно? — мальчик сначала помотал головой, а затем снова кивнул. — Слава яйцам.

Пошарив по карманам, Аккерман положил перед племянником коробок. Леви выжидающе посмотрел на дядю.

— Ладно, сейчас притащу из наших запасов ещё пару штук, чтоб наверняка, да, пацан? — Кенни заговорщицки подмигнул и пошёл на кухню. Леви скромно улыбнулся ему.

Через два часа дружной кропотливой работы и матюков Кенни небольшой двухэтажный домик из спичек был готов. У постройки была типичная планировка, Леви даже приделал мансарду из сломанных спичек.

— Мы супер, да? — Кенни повторил ласковый жест, потрепав ребёнка по волосам. Леви взял в руки домик и подул, чтобы клей просох быстрее. — Куда поставить хочешь?

— Н-на по-олку, — проговорил Леви. Кенни ухмыльнулся.

Глаза племянника блестели. Он радовался, держа в руках спичечный дом. Маленькие пальцы ощупывали ребристые края поделки, впечатывая в память каждую деталь.

— Покататься хочешь, малой? — Кенни опустил ладони племянника вниз, чтобы хорошо видеть его лицо. — Наверх, естественно, не на машине уж.

— Я х-хочу н-на м-машине, к-как… — Леви запнулся, опустив глаза.

— Как тогда, когда в первый раз повёз к логопеду, что ли? — Кенни улыбнулся, Леви тоже, но мальчик стеснительно отворачивался. — Ничего, как-нибудь велик тебе купим. Будешь, как твой соседский дружок, по ебеням нашим рассекать. Хочешь велик?

Леви всё ещё отворачивался, но через силу кивнул, пряча счастливую улыбку. Кенни встал с дивана и усадил себе на плечи племянника.

— На старт, внимание, марш! Побежали! Держись, бля!

Помня о поделке, Кенни взял её в свою ладонь, убедившись в том, что Леви держится за него крепко обеими ручонками. Дабы скрасить отравленный любовником матери вечер, Кенни катал на себе племянника по всему дому, бегая по лестницам вверх-вниз, пока не услышал, как проворачивается ключ в двери. Аккерман-старший отнёс Леви в его мансарду, поставив спичечный домик на полку, как ребёнок и просил.

Пока он спускался вниз, Кушель уже стянула с себя кофту в обтяжку. «Ещё и лифак на размер меньше нацепила, чтоб сиськи выпирали, блядища». Девушка кинула на диван кофту, приступила к застёжке на юбке, но она была сзади, и Кушель было неудобно возиться с молнией.

— И как оно, нормально трахается, пока заёбанный брат с надорванной спиной в двадцать три года развлекает дома больного ребёнка? — Кенни подошёл к сестре со спины, и Кушель не вздрогнула, так она устала.

Аккерман-старший отпихнул её руки и сам расстегнул молнию на юбке сестры.

— Я тоже работаю, Кенни, — Кушель сняла юбку через ноги. Она перешагнула упавшую на пол ткань, как солевой ведьмин круг, и кинула её на диван — туда же, куда и кофту. — Сегодня брала Леви на работу, а рано утром ходила с ним к детскому урологу.

Кенни обошёл сестру сбоку, открыл злосчастное окно и закурил.

— Что сказал? — Аккерман-старший стряхивал пепел в траву, чувствуя кожей вечернюю прохладу. Кушель удерживала домашнее платье, прижав его подбородком к груди, пока снимала бюстгальтер.

— У него это нервное.

— Ясно.

— Он напуган, Кенни.

— Я понял.

Кушель нырнула в домашний халат и распустила волосы. Повеяло дешёвыми духами — то ли «Дикая орхидея», то ли пробник духов с другим глупым названием.

К кофте и юбке отправились колготки и трусы. Кушель сгребла всю снятую одежду в кучу и прижала её к себе, как младенца.

Радости большой любви не было в ней. Мисс Аккерман скорее выжатая как лимон молодая девушка в ожидании облегчения своих мук. Мужчины не торопились с ней сходиться, узнав о её жизненной ситуации.

Сколько бы она ни пыталась, как бы ни прихорашивалась, толку нет. Девушке всего двадцать лет, фигура — гитара, глаза — как небо грозовое, очень манкая, ладная. Но стоило заикнуться хоть раз о сыне и неоконченной школе, отсутствии образования и перспектив, как рвение завоевать красавицу у мужчин отпадало.

Кроме Тэда. Тэду всё нравилось. Со слов Кушель, конечно. Правда, благ материальных от него не прибывало, он ничего не покупал «своей женщине», не пытался понравиться Леви или, ну, мало ли, Кенни. Но вёл себя с Кушель очень уж по-собственнически.

— Как вы снюхались? — Кенни налил палёный коньяк в старый дедовский бокал, пузатый, со стёршимся напылением, якобы под цветы.

Кушель ткнулась носом в свои сцепленные замочком пальцы. Они с братом сидели за столом, по одну сторону, совсем рядом, их разделяла овальная жёлтая пепельница из оргстекла.

— Я рассказывала, — Кушель потянулась к своей пачке сигарет на подоконнике, но Кенни опередил её, вытащив одну штуку и открыв центральное окно настежь. Он помог прикурить сестре от спички и закурил сам. — Полгода назад он постричься зашёл. Я ему понравилась.

Кенни выпустил струю дыма и сел на своё место.

— Так сразу? — он стряхнул немного пепла в пепельницу и приложился к бокалу, скривился. Так себе пойло.

— Да, — Кушель шмыгнула носом и внимательно посмотрела на брата. Сейчас она была похожа на дорвавшуюся до запрещённых веществ студентку. — Он был настойчив.

Кенни подавил изжогу и махнул ладонью в воздухе, это означало: «Продолжай».

— Сказал, его мало интересует то, что я с ребёнком, — Кушель глубоко затянулась, выразительно помолчала и выпустила струю. — Говорит, это ладно.

Кенни горько улыбнулся. Такая же улыбка была у отца на военной фотографии, которую им прислали вместе с похоронкой.

— Ясен хуй, ему ладно, ему вообще похуй на Леви, он не хочет его воспитывать, — Кенни подлил себе ещё немного коньяка и тут же сделал глоток. Кушель послышалось «ух бля», но реагировать не стала. — Он же не собирается на тебе жениться, так, дырку нашёл и всё. Кстати, — Кенни затянулся ещё раз и потушил сигарету. — Если ты залетишь опять, я не вывезу ещё одного ребёнка. У меня хуй и кишки отвалятся, столько вагонов грузить не сможет даже слон.

Это оскорбило Кушель. Она встрепенулась и гневно стала прожигать Кенни глазами. Если бы взглядом можно было сделать разрез, у Аккермана на лице была бы резаная рана.

— Я не залечу! — она отобрала у только-только собравшегося пригубить ещё немного алкоголя Кенни бокал и осушила его сама. Её передёрнуло, она по-звериному прорычала. Кенни хохотнул.

— Да ну, — он взял бутылку в руку и поднял её поближе к лампе. Да, осталось не очень много. — Ты бы для начала на полный день устроилась, или каждый день бы стригла головёшки… А так выходит, что работаю я один, хотя рабочих рук в доме четыре.

Кушель поёжилась от холодного сквозняка. Она надавила пальцами на виски и опустила глаза.

— Мне не дают все дни почему-то, — в её голосе слышались слёзы, она перешла на шёпот. — Я объясняла ситуацию сто раз, не дают и всё. Как быть… Что мне делать? Говорят, если повезёт, через месяц начну работать чаще. В общем, не знаю, как что.

Две солёные капли упали на стол. Аккерман вытер их пальцем, соединив и сделав между ними дорожку.

— Кенни, — Кушель вцепилась в свои волосы, как отчаявшийся безумец. — Обними.

Кенни попытался заглянуть в лицо сестры, но она тыкалась ему в подбородок своей макушкой и ни в какую не хотела разгибаться. Он обнял её.

— Дедушка говорил, объятие — жест древний, как само человечество, — Кушель говорила тихо, пропитывая слезами жёлтую рубашку брата.

— Тебе есть, кого обнимать, — равнодушно ответил Кенни.

— Полгода назад я брала Леви на работу, — Кушель неожиданно сменила тему, и Аккерман стал вслушиваться. — В этот день пришёл Тэд. Леви сказал ему, что он похож на какого-то супергероя, я не знаю…

— Ты это вообще к чему? — Кенни отодрал от себя Кушель и промокнул ей нос двумя пальцами, собирая сопли.

Кушель помотала головой и рассеянно улыбнулась.

— Так, просто.

Они выкурили ещё по одной сигарете. Кушель сделала ломанное движение в порыве обнять Кенни, как самого главного человека в её жизни, но не стала. Аккерман высыпал окурки в мусорное ведро под раковиной и ушёл досматривать футбол.

— Спокойной ночи, — сказала Кушель, будто прощалась навсегда.

— Спокойной, — буркнул Кенни. Из-за света от телевизора его лицо выглядело выбеленным.

Он уснул на диване под возглас: «Гол!» Леви, спустившийся вниз попить воды, выключил телевизор и накрыл дядю куском покрывала, на котором тот сидел.

* * *

— М-ма, я н-не х-хо-очу к Т-тэду.

— Почему? Он купит тебе мороженое, мышонок.

— Н-не.

— А что ты хочешь?

— Ве-е-л-л-ло-с-си-п-п-пед.

Кушель красила ресницы, пока Леви ждал её, развалившись на кровати матери. Вчера он играл с мальчиком по соседству, Фарланом, у него красный двухколёсный велосипед с серебряными звоночками. Сосед очень добрый, он разрешил Леви покататься.

— А ты умеешь? — задорный мальчишка со светло-русыми волосами спрыгнул с велосипеда и встал в деловитую позу. Леви потрогал сидушку.

— Н-нет, — сознался Леви.

— Ты и ростом маленький, — Фарлан вздохнул, запрыгивая на сидение. — Но слушай, давай покатаю тебя! Садись на пассажирское!

Леви сел сзади своего новоиспечённого друга. Точнее, познакомились они вчера. Леви залез на самый высокий детский турникет, похожий больше на средневековый замок, и жилистого подвижного мальчугана в жёлтой кепке это впечатлило. Он забрался поближе к Леви и сходу предложил дружбу. «Хочу с тобой дружить! Можно?»

— Велосипед, значит, — Кушель отложила тушь и взялась за карандаш для губ. — Придумаем что-нибудь.

Леви завораживали движения мамы. Когда она красилась, в ней появлялось сходство с колдуньями из сказок.

Иногда такие сказки Кушель придумывала сама, даже рисовала иллюстрации, а Леви их все собирал и пытался срисовать, но получалось неряшливо, криво-косо.

— М-ма, — Леви подполз на животе к краю кровати и свесил руки. — Н-нарис-суй в-ве-л-лосип-пед.

Кушель подкрашивала губы бордовой помадой.

— Давай завтра, мышонок, — она сомкнула губы и прошлась выдвинутым стиком ещё раз по нижней губе.

Завтра?

— П-почему з-завтра? — Леви склонил набок голову, чтобы мама увидела его отражение в зеркале. Она улыбнулась и собрала косметику в маленькую шкатулку.

Кушель взяла в руки лицо сына и погладила его щёки большими пальцами.

— Сегодня будем у Тэда ночевать, — она ласково улыбнулась, но Леви помрачнел. — Чего ты?

Леви высвободился из материнских рук и вскочил на ноги, соскользнув с перины на пол.

— Т-тэд з-злой, — Леви погрустнел и прислонился к стене. Кушель вытянула к нему руки, чтобы тот к ней подошёл.

«Малец просто не привык ко мне, — уверял Кушель Тэд. — У него папаши не было, вот и морду воротит. Ничего, ко всему человек привыкает, зая».

С тех пор, как они вместе, Кушель надеется на счастливый исход. Что-то ей мешает до конца быть в этом уверенной, всё сомненье точит внутри.

Один раз получилось преодолеть горе. Получится и во второй.

Она выглянула в окно.

— Тэд приехал, надевай носочки и пойдём.

* * *

Всю дорогу на форде Тэд громко рассказывал Кушель, как он «уделал молокососов» из Юты в местном баре. Играли в покер на деньги, ему посчастливилось сорвать куш в сто долларов. Кушель игриво улыбалась и кивала соответственно контекстным паузам.

На заднем сидении Леви было неудобно. Солнце садилось, а дом Тэда был на другом конце города, там, где лесов и парков было куда больше. Так далеко Леви обычно не ходил гулять, очень уж мама переживала.

Тэд разговаривал громко, часто отвлекался от дороги, ругался на других водителей. Но самое мерзкое — перед выходом на автозаправку он схватил Кушель за коленку и стиснул. От этого жеста всё внутри Леви съёжилось.

Темнота опустилась на Дерби, когда Леви попал в дом маминого «друга». Пока что Кушель не просила называть его папой, но Леви бледнел от мысли, что его когда-нибудь заставят так его называть.

— Вон там мой ротвейлер, иди, Ленни, поиграй, — Тэд подталкивал Леви к закутку возле ванной, тёмной комнате, освещаемой зеленоватым торшером. — Собаку зовут Бо. Давай, а мы тут с мамой… поиграем.

До этого Тэд божился и клялся всем, чем мог, что Бо — отличный пёс, очень ласковый и, конечно же, любит детей.

Но Леви уже был знаком с Бо. И с Тэдом тоже.

* * *

Дом Тэда одноэтажный, с большими окнами, как в аэропорту. Но такие дома чаще всего показывают в документальных фильмах про серийных убийц.

Он заперся с матерью Леви в самой дальней комнате, и ритмичный стук в сопровождении скрипа кровати запускал маятник тревоги в детской голове. Пёс спал, и это отчасти спасло Леви от участи проснуться с обглоданным лицом.

Леви сидел на полу в прихожей, мечтая побыстрее исчезнуть. Испариться.

Полгода назад мама взяла его с собой на работу. В окошко Леви увидел свою подружку Изабель и хотел с ней поздороваться, выбежал на крыльцо салона красоты, где трудилась мама.

По лестнице поднимался высокий светловолосый мужчина с бледно-голубыми глазами. Он привязывал к перилам поводок.

— Что, малец, видал таких псов? — мужчина жевал жвачку, возвышаясь над Леви, как исполин. — Он у меня в боях участвует. Настоящий убийца! Круто, да?

Леви очень любил животных. Он сам мечтал завести кошку или собаку, но Кенни не разрешал, говорил: «Нам тебя хватает, крысёныш».

— Подойди ближе, не бойся, — мужчина присел на корточки рядом с облизывающимся псом. Недавно мама читала ему на ночь сказку «Огниво», и на весь разворот книжки была огромная чёрная собака с горящими жёлтыми глазами. Эта — похожа. — Не бойся, он не кусается.

Все детские инстинкты кричали: «Не подходи!», но…

…пёс набросился. Мощная пасть с острыми зубами, словно отдельно от самой собаки, подлетела к самому лицу Леви. Он увидел её свисающие складки во рту, большой язык. Жадные до крови глаза, как не собачьи. Пасть схлопнулась совсем-совсем рядом с носом, ещё чуть-чуть, ещё немножко, и нет лица Леви, только череп и блестящие кровавым блеском под ноябрьским солнцем мышцы.

А мужчина хохотом заливался.

Если бы не поводок, то всё. А если бы он порвался, что тогда? Тоже всё?

И смотрел Леви, как мама стрижёт эти жидкие белые волосы, краснеет от комплиментов хозяина собаки-убийцы. Сам ты убийца, а не собака…

С того дня все слова встали в горле рыбьей костью. Расплачиваясь на кассе, Тэд подмигнул маме Леви, а ему самому украдкой шепнул: «Это будет наш с тобой секрет. Маме не рассказывай, пёс у меня голодный».

Сказку «Огниво» теперь Леви не любил. Боялся. Заклеил в книге страницы с большой собакой, чёрной и страшной, чтоб не видеть.

Так бы и просидел до самого утра Леви в углу, обняв свои сбитые коленки, не услышь он в глубине дома крик матери.

Леви знал, что иногда тётеньки кричат и стонут, когда им приятно. Но грохот разбудил пса, Леви медленно, скользя спиной по стене, встал и, взвешивая каждый шаг, стараясь не издавать звуков, начал идти вперёд.

Крики стихли. Пёс уснул.

* * *

Не больше часа продолжалось мнимое спокойствие. А можно вообще называть спокойствием чувство, будто тебя похитили и скоро убьют?

Очень осторожно, держа в руке свои туфли, Кушель подкралась к Леви. Он хотел радостно воскликнуть, но она приложила палец к его губам.

* * *

— Д-дядя Б-боб? — Леви набрал телефон мужчины, с которым Кенни имел обыкновение грузить ящики по ночам. Он дал этот номер так, «на всякий пожарный». Телефон в доме нашла Кушель в комнате с ротвейлером, осторожно перетащив аппарат в коридор, не забывая следить за длиной провода.

Тем временем Кушель пыталась открыть шпилькой замок в двери.

— Д-да-а, э-это Л-Леви, — ребёнок от волнения накручивал провод на палец и нервно сглатывал. — М-мой д-д-дядя у вас?

Шпилька упала. Кушель чертыхнулась и зашарила руками по полу.

— М-мы с ма-а-амой в б-б-б-б-б… б… б… беде. П-п-помогите…

Первые лучи солнца стали пробиваться сквозь жалюзи. Храп Тэда стих, и Кушель застыла. От макушки до пят её прострелила ледяная спица ужаса.

Шпилька не желала быть найденной.

— Д-дядя?! Я-я! — Леви от переизбытка эмоций сорвался с шёпота на крик и Кушель рухнула на колени, чтобы зажать ему рот рукой. Она перехватила телефонную трубку и заговорила сама.

— Кенни, это я, — Кушель вдавила в себя трубку одной рукой и прижала к себе Леви другой. — Пиши адрес. Забери меня отсюда. Молю тебя, Кен, я могла быть сейчас мертва, я… я…

— Ребёнка спрячь, — буркнул Кенни на другом конце провода. — Попытайся вылезти через окно, хотя бы крысёныша выкинь, хуй пойми как, вообще не ебёт способ. Давай, сейчас подскочим с ребятами.

Маленькие ладошки вытирали с материнского лица слёзы. Кушель мягко обняла Леви и подняла его на руки, оценивая глазами, какое окно открывается наиболее бесшумно.

Очевидно, то, которое на кухне. Но через стену спит Тэд. Как-то он тихо спит… как бы не проснулся.

— Давай попробуем через это окошко, — Кушель отодвинула жалюзи трясущимися руками возле кладовой. — Не бойся, окно большое…

— М-ма, — Леви затрясло. — М-ма! Бо!

Прежде чем пёс успел кинуться на Кушель, она выкинула Леви в окно. Он упал на ровный, влажный от утренней росы газон.

Ничего конкретного Леви Аккерман об этом дне не помнил. Слышал собачий лай, звуки возни, борьбы, удары и крики. Хрипы.

Видел краем глаза, как ломают дверь Кенни и двое мужчин. А потом провал в тёмную негу. И всё.

* * *

— Что я могу сказать, — невролог передал в руки Кушель результаты анализов и проб для ознакомления. — У вас эпилепсия.

Леви болтал ногами в воздухе, пока мать пробегалась глазами по напечатанным словам на бумаге.

— Его же не трясёт, — тихо сказала Кушель, боясь, что Леви её услышит.

— То другое, — врач посмотрел на Леви и поправил халат. — У ребёнка, так называемые, сложные абсансы. Я дам вам брошюру, в ней всё написано.

Если бы Кушель могла после всего пережитого заплакать, она бы заплакала.

— Я выписал вам лекарства. Лечение входит в страховку, не беспокойтесь, — видя, как Кушель начинает мять в пальцах листок, врач решил её ободрить. — При нормальном лечении заболевание не будет прогрессировать, вы избежите тяжёлых форм. Всё будет хорошо, мисс Аккерман.

Доктор протянул ей платок — Кушель, казалось, вот-вот заплачет, но она отказалась и сложила лист бумаги вчетверо.

* * *

25 декабря 2000 года, Дерби, штат Коннектикут.

— С днём рожденья тебя! С днём рожденья тебя! С днём рожденья, наш Леви, с днём рожденья тебя!

Гурьба детей столпилась вокруг черноволосого мальчика в праздничном колпаке. В объектив камеры торжественно вошёл торт, который нёс Кенни. Ровно шесть свечек было зажжено.

— Загадай желание! Только крепко подумай! — закадровый голос принадлежал матери именинника. Кенни поставил торт перед племянником и вышел из кадра. — Как придумаешь — задувай!

Леви набрал полный рот воздуха, да так, что его щёки надулись. Он со всей силы выдохнул, задувая свечки. Дети, окружившие его, ликующе заголосили, захлопали в ладоши.

— Леви! — мальчик поднял взгляд в камеру и улыбнулся. — Ты уже посмотрел все подарки?

Ребёнок скромно кивнул.

— Ну скажи словами, — уговаривающим тоном попросила Кушель.

— Посмотрел, мама, — несколько нехотя ответил Леви. Девочка с огненно-рыжими волосами по правое плечо от именинника уплетала за обе щеки кусок торта и случайно испачкала праздничную кофту с Капитаном Америкой, надетую Леви, отвалившейся кремовой розочкой.

В объектив камеры время от времени попадал Кенни, разрезавший торт на куски и раздававший детям тарелки с положенной каждому порцией.

Кушель приблизила зум к лицу сына.

— А какой подарок самый классный?

Леви опустил ресницы и покраснел. Он помолчал, поковырял торт и, скорее всего, думал, что от него отстанут с вопросом.

— Леви Кеннет Аккерман, отвечайте на поставленный вопрос! — шутливо-строго потребовала Кушель.

Теперь к девочке с испачканным крошками ртом присоединился светловолосый мальчик, который тянулся через весь стол к добавке. Камера запечатлела длинную руку Кенни, передающую маленькому гостю ещё один кусок торта.

— Велосипед, — выпалил, наконец, Леви.

* * *

— Всё-таки как хорошо, что мы купили видеокамеру, — пропела на мотив незнакомой мелодии Кушель, меняя постельное бельё на диване брата. Она вложила в руки Кенни два уголка пододеяльника, сама взялась за противоположные.

Брат и сестра одновременно встряхнули одеяло. Обоих обдало лёгким ветерком.

— Пиздюк будет просто в восторге, когда лет через дцать я покажу ему все его записанные позоры, — Кенни отобрал у сестры одеяло и в два движения сложил аккуратным рулоном. Кушель осуждающе посмотрела на брата снизу вверх. — Как будто ты не хочешь сунуть ему запись, как он пиздит палкой крапиву в саду.

Кушель заливисто засмеялась. Кенни улёгся, подложив под шею свёрнутое одеяло.

— Всего год прошёл, а я…

— Хорош.

— Ладно.

Кушель легла рядом, прильнув к брату со спины. Они дышали в такт друг другу. Раздели их сейчас — и произойдёт что-то нехорошее, взрыв, потолок упадёт, земля разверзнется…

Кенни шевельнул головой в ответ на мягкое случайное касание руки сестры — она хотела обняться поудобнее, а получилось задеть щеку с проклюнувшейся щетиной.

— Не ссытся и ладно. Теперь так пиздит, что хуй заткнёшь.

— Кенни.

— Чего.

Аккерман-старший заёрзал. Кушель приподнялась на локте, нагнетающе возвысившись над засыпающим братом, как чудище.

— Где ты взял велосипед?

— Украл.

— Ладно.

— Да?

Кушель легла назад и почесала лодыжку об простыню.

— Да. Тебе можно всех объёбывать. Никому больше нельзя.

Кенни зевнул в кулак и закрыл глаза. Хмыкнув под нос, Кушель похлопала его по спине и села, всунув ноги в махровые синие тапочки.

Её прекрасный сын родился двадцать пятого декабря, в один из самых светлых дней в году. Обычно семьи в этот день собираются и никуда не расходятся, но на день рождения Леви родители отпустили своих детей — хотя бы на пару часов.

Кушель дала себе обещание документировать как можно больше моментов, связанных с Леви и Кенни. Видеокамера или фотоаппарат — не имеет значения. От её родителей ничего не осталось, будто их и не было, будто их родила даже не бабка, а дед.

Так пусть как можно больше доказательств о существовании любимых у неё останется.

Кушель сделала несколько наклонов головой вправо и влево, хрустнув шеей. Потянулась, как кошка, зевнула.

Осталось заглянуть к Леви. Наверное, конструктор свой новый подаренный собирает, никак спать не ляжет.

Звон откуда-то снизу. Звенящая тишина после. Кушель и Кенни вскочили со своих мест и наперегонки, мешая друг другу, побежали на звук — это с кухни.

Картина, которую они оба никогда не забудут: Леви стоит солдатиком перед ними в дверном проёме, из ладошки, ещё такой маленькой, торчит кусок стекла от разбитой кружки, осколок окровавлен, но под брызгами видна ежиха эта неуместная, и подле таких же маленьких ног — много мелких фрагментов кружки. Ежата на них будто расчленены. А крови так много, так много…

Не помня себя, Кушель бросилась к Леви, вытянувшему шею и смотрящему в никуда. Из его рта доносилось: «Клёк-клёк-клёк», а нижняя губа подрагивала вбок, скользя по зубам.

Кенни выдвинул ящик из кухонной тумбы, тот открылся с лязгом. Аккерман-старший шарился в аптечке, швыряя из стороны в сторону ненужные препараты.

— Солнышко, посмотри на меня, — Кушель обхватила лицо сына, но тот, как под чарами, не реагировал на неё. — Маленький, солнышко моё, проснись…

В грудь женщины упёрлась согнутая в локте окровавленная рука. Кушель вытащила осколок и кинула его к остальным. Рана обильно кровила, и мисс Аккерман сняла полотенце со спинки стула, туго обвязывая ладонь сына.

— Иди сюда, — сквозь зубы процедил Кенни, держа в пальцах таблетку. Он надавил на щёки племянника и впихнул ему между зубов пилюлю. — Ишь, давай, жуй, грызи ты её уже… Сучонок, давай…

— Отойди, — Кушель налила в свою кружку воду из-под крана и поднесла её к ненормально двигающимся губам сына. Часть жидкости пролилась на запачканную кофту, но часть попала в рот, смывая таблетку, донося её к горлу.

Мать и дядя смотрели на ребёнка неотрывно. Под тапком Кенни хрустнули мелкие осколки от разбитой кружки.

— Врач говорил, что можно что-то колоть при тяжёлых случаях, — голос Кушель сорвался, она кинулась к выдвинутому ящику. — Как эта штука называется?

— Я ебу, что ли? — Кенни легонько бил по щекам Леви, но добился только того, что ещё немного воды стекло по его подбородку.

— Это попробую, — Кушель отломила колпачок с ампулы и набрала прозрачную жидкость в одноразовый шприц из общего пакета для «неотложной помощи».

Кенни отступил на шаг, давая дорогу сестре. Она сгорбилась, задрала рукав кофты ребёнка и неумело, но уверенно воткнула иглу в вену. Наверное, в вену. Пусть это будет вена.

По мере введения возможного спасительного лекарства, Леви обмякал как бы сверху вниз. Лицо расслабилось, стало сонным, перемотанная полотенцем рука повисла плетью вдоль тела.

Если бы Кушель его не подхватила, он бы упал.

Кенни ударил ногой мешавший стул и взялся за виски Леви, не давая его голове запрокинуться. Он смотрел на его перевёрнутое личико, обескровленное, влажное от холодного пота. Кушель впилась в Леви клещом, как будто вросла в сына и ни за что его не отдаст.

Так они простояли несколько мгновений, пока взгляд именинника не стал осмысленным.

Первое, что он увидел — лицо дяди вверх тормашками. Кушель облегчённо рухнула головой сыну на грудь, прошептав что-то на иврите.

Леви и Кенни смотрели друг другу глаза в глаза очень долгим взглядом.

— Дядя, я порезался.