Безнаказанность (джен)

Безнаказанность — прекрасное чувство. Но только когда ты обретаешь её вследствие своего ума, хитрости, даже удачи. А вот когда тебе её буквально навязывают — становится противно, а пользоваться ею совершенно не тянет.

— Давай, Нотт, твоя очередь.

Грубый голос прозвучал прямо за спиной, и Теодор передёрнул плечами, непроизвольно делая шаг вперёд и тем самым увеличивая дистанцию.

Очередь. Да, их всех выстроили в очередь, чтобы они безнаказанно пытали тех, кто находится в другой очереди. Студенты — студентов. Чистокровные — чистокровных. Слизеринцы — всех остальных.

— Круцио, — сквозь зубы произнёс он, не вкладывая в проклятие силы. Спорить было бессмысленно, защищать гриффиндорцев — почти опасно, отказываться — глупо. Но и пытать — противно.

Уизли заорала, и Теодор дёрнул рукой, обрывая пытку.

— Ладно, пойдёт, — скептически хмыкнул Кэрроу и приказал: — Следующий.

«Круцио!» звучало с удручающей регулярностью, как и крики. Дафна проклятие прошептала, Панси выплюнула, Драко процедил сквозь зубы, Грэг произнёс с ленцой, Блейз — заикаясь. И лишь в голосе Винсента присутствовало самодовольство. Они все непроизвольно повернулись, с удивлением смотря на новую версию сокурсника — жестокого и злого. Реакции гриффиндорцев тоже отличались. Кто-то кричал, кто-то стонал сквозь стиснутые зубы, Браун так завизжала, что от неё отшатнулись вообще все, помянув недобрым словом банши в её предках… И только Лонгботтом не проронил ни звука, чем вызвал вовсе не уважение, а раздражение у своих мучителей и остальных зрителей: всем хотелось поскорее прекратить всю эту мерзость и разойтись, а этот недоделанный герой решил повыделываться и тем самым продлил время «отработки». Ну и разумеется Лонгботтом тут же получил второе пыточное, но уже не от Драко, щадившего его, а от самого Кэрроу. И заорал.

— На сегодня достаточно, — довольный собой Кэрроу махнул рукой, отпуская студентов, и из кабинета моментально вымелись все — слизеринцы с гриффиндорцами, мучители с жертвами бок о бок протискивались в двери, благодаря Мерлина с Морганой, что экзекуция не затянулась.

Гриффиндорцы бросились влево, слизеринцы — вправо, а Теодор — к лестнице. Не хотелось никого видеть, аппетита тоже не было, так что он решил просто пройтись и проветрить голову.

Ему не нравилось всё, что происходило в Хогвартсе в этом году. Ему никогда не было дела до гриффиндорцев, он лишь посмеивался, когда Малфой брызгал слюной, возмущаясь и полыхая ненавистью; чёртов Поттер раздражал неимоверно, однако все остальные студенты факультета-соперника не вызывали ярких эмоций. И уж конечно Теодор не желал им зла. На седьмом курсе у них были все шансы прожить год в покое, ведь Поттер не соизволил явиться в школу… Но вместо него явились другие.

Тео с детства многое знал о Пожирателях смерти и Тёмном Лорде и конечно же был на их стороне — а как иначе, если его собственный отец носил метку. От папы Теодор видел только хорошее, как и от отцовских друзей, поэтому его отношение к Пожирателям смерти было предопределено. Однако Кэрроу — оба — отличались от привычной реальности. Если в начале сентября новые профессора вызывали удивление своим несоответствием занимаемым должностям, то теперь, когда в школьный обиход плотно вошли пытки в качестве наказания, и жертвы, и мучители были недовольны сложившимся положением.

Однако когда Теодор написал отцу, как и другие слизеринцы, обратившиеся к родным с вопросами, он получил чёткий и недвусмысленный приказ не высовываться. Кэрроу были на хорошем счету у Лорда, да и «будущих» Пожирателей смерти никто не подвергал пыткам, а потому жаловаться им по большому счёту было не на что. По крайней мере, взрослые считали именно так, а им нужно было просто принять новую реальность.

Отвратительную реальность.

— Нотт?

Теодор резко обернулся, уже держа палочку наготове и ругая себя за то, что позволил себе расслабиться, однако никакой опасности не было. В паре ярдов от него стояла Уизли с пустыми руками и терпеливо ждала, когда у него пройдёт приступ паранойи и он опустит палочку.

— Чего тебе? — грубо спросил Теодор, стараясь незаметно оглядеться. Гриффиндорцам было наплевать, что они не по собственной воле применяли пыточное, так что довольно часто их подстерегали жаждущие реванша пострадавшие. Но в этот раз Уизли была одна. — Мало тебе?

— Мало, — к его полнейшей неожиданности кивнула Уизли и сделала шаг вперёд.

— Что? — опешил Теодор.

— На прошлой неделе меня пытал Гойл, — спокойно продолжила она, делая ещё шаг навстречу, — и я сама даже встать не смогла. А неделей раньше — Паркинсон, и тоже было ужасно больно. — Глядя ему в глаза, она сделала последний шаг, оказываясь на расстоянии вытянутой руки, и наконец спросила то, ради чего пришла: — Почему ты не стал пытать меня?

— Забыла, как полчаса назад орала под моей палочкой? — отвернулся Теодор. Он старался не причинять боль, но…

— Если бы я не орала, нам обоим досталось бы.

Теодор судорожно вздохнул и шокированно уставился на неё.

— Ты… — слова не находились, но Уизли и так поняла.

— Мне не было больно, — подтвердила она, — я притворилась. Чем громче кричишь, тем меньше усердствуют мучители — это я сразу поняла. Пыталась Невиллу объяснить, но он упёрся…

— Идиот, — не сдержался Теодор.

— Идиот, — легко согласилась она. — Я объяснила, почему кричала. Теперь ты объясни, почему не стал пытать меня?

— А тебе не всё равно? Радуйся, что не испытала на себе всю силы пыточного, ну и в следующий раз задумайся, стоит ли нарушать правила…

— Было бы всё равно — не спрашивала бы, — прищурилась Уизли. — А правила я нарушаю не потому, что мне это нравится. Просто по-другому нельзя.

— Нельзя не нарываться на наказания? — опешил Теодор. — Уизли, ты же не тупая.

— Ну спасибо.

Но он проигнорировал сарказм.

— Пока баллы снимали да пальцем грозили — дело ваше. Но сейчас всё намного серьёзнее, неужели ты не понимаешь — это война…

— Не надо, — перебила Уизли. — Я знаю всё это получше тебя. Не забыл, это нас пытают? Но это вам нечего бояться: откажешься пытать — тебя самого пытать не станут. А мы если не будем бороться, можем…

— Та-а-ак, а ну-ка замолчи! — резко приказал Теодор, для острастки ещё и рукой с зажатой палочкой взмахнул. Уизли замолчала, с подозрением, но без страха глядя на него. — Ты с чего это взяла? Снова по-гриффиндорски выдаёте свои мысли за истину? Думаешь, нам это всё нравится? Как бы не так! Никто не хочет вас пытать, но откажись я — меня самого пыточным приложат, за сомнения и колебания. Время детских игр прошло, Уизли, вы, кажется, так и не поняли, насколько всё серьёзно.

— У тебя же отец Пожиратель? — неверяще произнесла она. — Кэрроу не посмеет…

— Есть порядок, — устало вздохнул Теодор. — Не так важно, кто чей отец, если соблюдать правила, то и грязнокровок не тронут.

* * *

Слова Нотта долго не давали Джинни покоя. Она была уверена, что с приходом к власти Пожирателей слизеринцы получили возможность творить что вздумается безнаказанно, но теперь присмотрелась… Нотт был прав. Поведение слизеринцев не так уж и изменилось. Хоть и приветствовались пытки, ни один из студентов не применял их вне уроков Кэрроу, а слова… это были просто слова. А ещё, и Джинни даже не сразу поверила, что правильно всё поняла, Малфой с Ноттом даже пытались их прикрыть.

В очередной раз пробравшись в подземелье после отбоя, Джинни с Невиллом писали на стене напротив кабинета Кэрроу оскорбления в адрес Пожирателей, когда из-за повороты послышались шаги и, не успели они скрыться, как вышли Малфой с Ноттом. Невилл отбросил кисточку, хватаясь за палочку, но слизеринцы резко остановились.

— Сэр, скажите, а кроме Круциатуса, есть ещё столь же действенные проклятия? — заговорил Малфой, обращаясь к кому-то за поворотом и явно преграждая путь.

— Круциатус действеннее всех, — раздался голос Кэрроу.

Джинни с Невиллом переглянулись и бросились прочь. Ни Малфой, ни Нотт так и не сдали их.

— Нотт! — окликнула Джинни на следующий день. И, пока остальные студенты не разошлись, молча стояла с палочкой наизготовку. Но никто ничего не сказал; покосились и разошлись по своим делам.

— Чего тебе?

— Почему вы не сдали нас Кэрроу? — прямо спросила она.

— Вот заладила: почему да почему! Зачем нам это? Уизли, ты мне не враг, понимаешь? А я не настолько подлый, чтобы просто так делать девушке гадости. Пусть ты и гриффиндорка. Я не воюю с однокурсниками и тем более с девчонками!

Джинни молчала, и Теодор начал злиться.

— Ну? Что ещё?

— Спасибо, — просто сказала она и улыбнулась. Кажется, впервые — слизеринцу.

Улыбка преобразила её лицо. Теодор, разумеется, и раньше знал, что Уизли симпатичная, но никогда не думал об этом. Да и зачем? Как и остальные гриффиндорцы она просто ненавидела всех, кто носил зелёный галстук, не оценивая человека, а сразу зачисляя каждого слизеринца во враги. Но сейчас она смотрела на него не как на врага, в её глазах не было привычной холодности или злости. Она просто улыбалась, как могла бы улыбаться другу…

И Теодор почему-то смутился.

— Просто не нарывайся, — буркнул он и натурально сбежал.

* * *

«Мерлинова Уизли с морганиными улыбками», — злился Теодор, не в силах выбросить из головы состоявшийся разговор.

Отец говорил держаться подальше ото всех неприятностей, но и без наставлений Теодор прекрасно понимал, что нельзя даже смотреть в стороны идеологических противников: чревато последствиями. И он не смотрел годами. Игнорировал гриффиндорцев, даже когда они нарывались, не лез в разборки, даже когда весь курс втягивался в драку, не вступал в дискуссии с гриффиндорцами, даже когда ему было что сказать. Да он даже от квиддича отказался, чтобы свести к нулю пересечения с ними. Но тогда это грозило просто неприятностями, сейчас же шла война, и связываться с одной из Уизли…

Но не думать о ней он не мог.

* * *

Джинни привыкла считать слизеринцев врагами, но не потому, что ненавидела их, просто так казалось правильным. Но всё оказалось совсем не так. Она не могла не думать о Нотте. Он не был её другом, его даже к нейтрально настроенным равенкловцам или хаффлпаффовцам нельзя было отнести, и всё же он без колебаний помог ей с Кэрроу, защитил, не сдал, хотя мог…

Она знала, что не должна даже думать о Нотте, тем более сейчас, когда шла война и Гарри рисковал собой, чтобы победить… Но не могла выбросить его из головы.

Встречаясь в коридорах или сталкиваясь взглядами в Большом зале, Джинни не могла просто отвернуться. Это ведь нормально — кивнуть в знак приветствия. Но кивками дело не ограничилось. Губы словно сами растягивались в улыбке каждый раз, когда она замечала, что Нотт тоже смотрит на неё. И ей хотелось этого — его внимание льстило и поднимало настроение, становилось приятно от мысли, что она ему небезразлична.

Не сговариваясь, на отработках у Кэрроу они становились так, чтобы именно Нотт оказывался напротив неё, когда подходила очередь принимать наказание — а не нарушать правила ни у кого из них больше не получалось. И она кричала и выдавливала из себя слёзы, хотя совершенно не чувствовала боли, и видела, что даже не причиняя ей страданий, Нотт тяготится ролью палача и не может спокойно видеть её слёзы.

Хотелось подойти и сказать, что она не ненавидит его, что благодарна за всё, что он делает для неё, но Джинни боялась всё испортить. Они были по разные стороны баррикад, и она знала, что не сменит сторону сама, но так же не посмеет просить об этом его.

Оставалось лишь ждать и надеяться, что война скоро закончится, и когда они даже формально не будут врагами, они смогут…

Джинни помотала головой и вздохнула: слишком рано мечтать о будущем, сначала нужно победить, а уже потом можно будет безнаказанно наслаждаться жизнью.