Арт-терапия (джен)

Северус Снейп откровенно скучал. Меньше всего ему сейчас хотелось проводить совещание с коллективом школы магии, снова вверенной в его надежные руки, и еще меньше — составлять отчеты для министерства. С куда большим удовольствием он бы нырнул в камин и оказался в новеньком, недавно приобретенном доме в Хогсмиде, где они поселились с молодой миссис Снейп.

Северус был убежден, что его скоропалительно наладившаяся семейная жизнь складывалась на удивление чудесно. И хотя некоторые… оговоримся, отдельно взятые некоторые… шептались, что молодая супруга ездит на двойном агенте, бывшем Пожирателе Смерти и темном маге верхом, кхм, в прямом и переносном смысле, Северус с негодованием отверг бы подобное предположение, если бы услышал. Жизнь была ровная и размеренная, даже алхимические склянки в лаборатории они обновляли строго по графику: раз в три месяца перебить всю посуду — это нормально. Подготовиться к такому было легко, это вам не Авада в лоб. Нет-нет, пока все складывалось очень и очень удачно.

В общем, Снейпу на школьной летучке было скучно, и он то и дело поглядывал на часы. Супруга, по всей видимости, давно вернулась из министерства и ждет, когда он, директор этой треклятой школы, закончит свои дела. Ну она же понимает… В субботу он поведет ее в маггловскую часть Лондона. В театр. Девочка будет рада, а потом, когда они вернутся…

— Северус, — голос Минервы резко выдернул его из блаженных мечтаний, — так ты согласен?

— А? Что? — Снейп оторвался от созерцания циферблата. — Согласен… А что там конкретно?

Минерва поджала губы. На ее лице отчетливо было написано: «Мы все, конечно, понимаем, молодость и все такое, но не до такой же степени…»

— Арт-педагогика, — пришел ему на помощь Флитвик, — для этих… этих… — он запнулся в попытке подобрать слово, но Снейп уже вспомнил, о чем речь.

— Для этих засранцев-метаморфов, — закончил он.

Северус всегда считал, что ему везло как утопленнику, хотя друзья были убеждены в обратном. Посудите сами: выпутаться из смертельной передряги, несколько раз избежать Азкабана, остаться при должности и почестях, жениться на молоденькой ведьме, и это при условии очень среднего возраста, внешности неординарной, но далекой от канонов красоты и, мягко сказано, скверном характере. Возможно, в целом окружающие были правы, но в частностях… К примеру, каким таким великим везением было то, что в школе, ко всеобщей радости, собралась разновозрастная группа детей с выдающимися метаморфическими способностями? И ладно бы они просто меняли цвет причесок и глаз или размеры носов и ушей по своему усмотрению. Ладно бы они разыгрывали друг друга в рамках своих курсов и факультетов. Пусть бы баловались. Но в последнее время шуточки переходили все границы, вплоть до попыток облапошить миролюбивое население Хогсмида. Вырастить банду продвинутых преемников Мундугнуса Флетчера Снейпу вовсе не улыбалось. Справиться с ними путем привычных отработок у завхоза не удавалось — наоборот, эти меняющиеся по сто раз на дню создания исхитрились довести старого сквиба до койки в больничном крыле, куда он слег с нервным потрясением. Отчислить их всех к дракклам тоже так себе выход. Не мог же Северус позволить, чтобы его компетентность как руководителя этой богадельни ставили под сомнение. Газетчики только и ждут, когда он облажается. Порой ему казалось, что он практически слышит лязганье челюстей многочисленных соратников Скитер.

Спасла их всех новая преподаватель маггловедения, выступившая с новым веянием: арт-педагогика, то бишь занять этих засранцев чем-то возвышенным и прекрасным.

— Таким деткам лучше всего подойдет театр…

Таким деткам, по мнению Снейпа, лучше всего подошел бы Азкабан. Со временем. Но не пока они находятся в зоне его ответственности, конечно же.

Великое искусство театра в магическом сообществе, откровенно говоря, не пользовалось популярностью. Да и зачем? Вылезать на сцену и кого-то из себя изображать? Есть масса возможностей развлечься с помощью сложных иллюзий, даже, как говорят у магглов — интерактивных. Сидеть и пялиться на сцену, по которой кто-то скачет в тоннах грима, декламируя заученный текст? Увольте. Хотя, лично он любил выводить свою ведьму в свет, девочке это доставляло удовольствие, да и, собственно, опера или там мюзикл какой были вполне приемлемым развлечением. Но вот театр… Впрочем, надо признать, у некоторых талантливых маггловских актеров что-то особенное иногда получалось. Энергетика какая-то, что ли.

— Посмотри, посмотри, — как-то обратила его внимание жена, вцепившись в руку во время пьесы. — Смотри, как играет! У него даже лицо изменилось…

Не то чтобы Снейп в принципе помнил лицо этого маггла, но был вынужден признать: действительно, что-то изменилось. Что ж, если к этому развлечению привлечь метаморфов, идея, может, окажется не так и плоха.

Беда в том, что драматургии в магическом мире не водилось.

— Ну а ставить-то они что будут? — скривился Снейп. — Из маггловского что-то? Вот скажите — откуда им знать, как выглядел Король Лир, к примеру? Или какой-нибудь там Король Эльфов Оберон? Половина из них эльфа видела только домашнего…

— Вот пусть посидят в библиотеке, поищут прототипы, — наставительно заявила Минерва. — Так и время свободное займут.

— Или пусть сами что-нибудь напишут, — совсем не вовремя влез под руку Флитвик, — например, на моем факультете есть очень талантливый шестикурсник. Полукровка, знаете ли…

О том, чего можно ждать от талантливых полукровок, Северус знал не понаслышке. Сам такой был. Да и пример недоброй памяти Тома Риддла особого энтузиазма не вызывал. Но стрелка на часах неумолимо двигалась. К тому же, посуду в лаборатории они били всего неделю назад, и Снейпу хотелось честно насладиться гарантированным семейным покоем.

— Да-да-да, — он рассеянно махнул рукой, — вот пусть и сочинит… что-нибудь историческое.

И попытался забыть об этом решении до утра. Право слово, думать, что ли, больше не о чем?

Зато шестикурсник Рейвенкло, которому профессор Флитвик сообщил о неожиданном и очень-очень почетном задании, никак не мог заснуть.

— Набросайте-ка что-нибудь историческое, — ободряюще похлопал его по плечу декан. — Что-нибудь из гоблинских войн… И чтобы это было связано с Хогвартсом, конечно.

Гоблинские войны манили юношу не больше, чем отработка у завхоза. Хотелось романтики, страстей… Вот то ли дело у великого маггловского драматурга Шекспира… О, да! Ромео и Джульетта! Отелло! Любовь, страсть, предательство, трагедии и слезы. И в конце чтоб все непременно умерли. Все и непременно! Начинающий драматург почесал в затылке: историческое и увлекательное, поди еще придумай… Времена Основателей? Ровена, Салазар и Годрик? Очень академично… Собственно, а почему бы не взять сюжет из, кхм, новейшей истории магической Британии? Тем более, эта история была связана с Хогвартсом более чем.

К полудню следующего дня юный гений принял окончательное решение. Да! Именно это. История, которая с легкой руки победителя Темного Лорда, самого Гарри Поттера, наделала много шума и вызывала у практически всех ведьм Британии трагические вздохи. Он самолично видел, как даже его прабабка, старая карга, смахивала слезу над затасканным номером «Ведьмополитена», где довольно бредовому описанию событий с патетическим заголовком «Я буду любить тебя вечно!» был посвящен целый разворот.

Драматург, конечно, не знал, что из-за этого произведения Снейпу в свое время пришлось уплатить штраф «за нанесение легких телесных повреждений и нарушение общественного спокойствия в публичном месте», сиречь в редакции. Не говоря уж о том, что за ним едва ли не целый год таскалась по меньшей мере треть женского населения — пока романтический герой самым подлым образом внезапно не женился и исчез со светских радаров.

Не будучи в курсе таких подробностей, юное хогвартское дарование призвало пергамент и дрожащей рукой вывело название: «Роза моего сердца. Драма в трех действиях из жизни Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс». Писалось легко и даже как-то весело. В процессе написания легкие отношения превращались в нешуточные страсти, нешуточные страсти — в душер-р-р-раздирающие страдания, герои выкидывали самые невероятные кульбиты, и к финалу абсолютно все счастливо и закономерно погибли.

Меньше чем за месяц тихий рейвенкловский драматург и по совместительству режиссер стал самым популярным парнем в Хогвартсе, поскольку идея с театром понравилась, а пьеса оказалась до невозможности трогательной. За роль главной героини — прекрасной ведьмы Розы — передрались все девушки-метаморфы. Режиссер устраивал кастинги и каждые выходные ходил в Хогсмид с новой претенденткой, даже если у нее не было никаких способностей к перевоплощению. Наконец, два претендента на главные роли, давно примерившие на себя костюмы первых любовников, зажали незадачливого режиссера в слизеринских подземельях и доступно объяснили, кого ему нужно назначить на роль героини и как скоро собрать труппу.

После первой читки самый сообразительный из будущих звезд магической сцены осторожно спросил:

— А нам голову за это не открутят?

Все примы, субретки и даже комическая старуха в один голос заверили его, что такого просто не может случиться, потому что все очень трогательно и красиво. Но автор и постановщик пьесы все-таки задумался, после чего принял гениальное в своей простоте и предсказуемости решение — поменять имена действующих лиц. Запутать, так сказать, ситуацию еще больше. Отвести всякие подозрения. Единственным препятствием в постановке оставалось то, что, по мнению режиссера, никто не подходил на эпизодическую роль старшего Малфоя. Не хватало аристократизма.

Драко.

Драко Малфой не любил бывать в Хогвартсе, но приходилось. Во-первых, как участник новой министерской программы по психологической реабилитации и адаптации бывших Пожирателей, которую протащила и курировала неуемная молодая директорша, он был вынужден проходить принудительный курс маггловедения. Вдобавок, эта самая директорша была его личным куратором благодаря старым дружеским связям, а он ее определенно боялся, потому что при одном только воспоминании об этой даме его сразу же начинали мучить фантомные боли в районе носа, и почему-то вспоминалась покойная тетя. Во-вторых, старый друг его папаши, муж означенной дамы, при каждом его появлении нехорошо зыркал черным глазом и, кажется, непрестанно подозревал в дурных замыслах. Хотя у бедного Драко в отношении сей дамы не то что замыслов, а и мыслей связных не было. После каждого посещения замка он пребывал в очень и очень плохом настроении. Именно в таком настроении его и нагнало юное дарование с пафосным возгласом:

— Сэр! Вы именно тот, кто нас спасет!

Играть спасителя младшему Малфою доводилось крайне редко, он же не Поттер какой-нибудь. Поэтому он вытаращился на нахального шестикурсника и промямлил:

— В каком смысле?

— Вы сыграете Моргенштерна!

Слово «моргенштерн» почему-то напомнило Драко принудительный поход в маггловский исторический музей под ревностным наблюдением куратора. Это немедля вызвало у него новый приступ фантомных болей, а мысли о насильственной трансфигурации совершенно обескуражили.

— Парень, да ты с ума сошел, не собираюсь я никакую палку(1) в ваших глупостях изображать, — заявил Драко со всей серьезностью, но вырваться из цепких лап юного таланта оказалось не так просто.

— Это не палка вовсе, а ваш отец! Понимаете, роль эпизодическая, но важная, а назвать героя Люциусом мы никак не можем, потому что Люциус у нас Северус… Вот!

И автор гордо всучил оторопелому Малфою стопку пергаментов.

Вообще-то, Драко было трудно чем-то удивить и напугать, потому что за свою пока еще недолгую жизнь он успел повидать Волдеморта, сумасшедшую тетушку, несколько десятков разной степени мерзавцев, Поттера и разгневанную директоршу. Но пробежав глазами то, что оказалось в его руках, он понял, что все вышеперечисленное — цветочки.

— Вильям ты наш Шекспир, ты что, бессмертный? Из Гриффиндора небось? — поинтересовался Малфой и, услышав ответ «Роджер Ратленд, сэр, Рейвенкло», вздохнул. — Надо же, утиль опять ошибся…

Пожалуй, принять в этом бедламе участие стоило хотя бы ради того, чтобы увидеть рожу дорогого директора во время спектакля. В конце концов, он-то точно успеет смыться. И не от такого уходил.

— Хорошо, — с важным видом кивнул он. — Только почему Моргенштерн? Потому что на букву «м»?

— Нет, — возразил автор, — потому что «утренняя звезда».

— Молодой человек, — Драко включил менторский тон, — похоже, в Хогвартсе стали плохо преподавать латынь. «Утренняя звезда» — это Люцифер, а не Люциус. М-да… Этак вы и заклинания путать будете. Если вы Северуса сделали Люциусом, то пусть тогда Люциус будет Северусом… Один хрен! — он махнул рукой. — Точнее, один император…

Конечно, до Северуса доходили отголоски театральных треволнений. Он был в курсе, что кто-то с кем-то подрался, не поделив роль, кого-то заколдовали, два главных героя нешуточно влюблены в главную героиню в жизни, но это мелочи, это всегда было, есть и будет. Главное, что дети заняты полезным делом, и никакого криминала. Даже младший Малфой подключился.

— Старается стать добропорядочным членом общества, — фыркнула на это юная миссис Снейп, совершенно безответственно отвлекая директора от школьных дел. Расслабился агент, нечего сказать. До самой премьеры лично не проконтролировал процесс.

И зря.

Нехорошее предчувствие возникло в последний момент, когда мелкие пакостники раздали всем зрителям пергаменты с программой. «Роза моего сердца. Историческая драма. Основано на реальных событиях».

— Говорят, дети досконально изучили все портреты реальных участников, — шепнула ему на ухо декан Гриффиндора. — С их способностями должно получиться нечто удивительное.

Занавес волшебным образом открылся, и на сцене возник не кто иной, как покойный директор Хогвартса, великий Альбус Дамблдор. Снейпу стало нехорошо. Альбус у засранца получился настолько похожим, что Снейп невольно вспомнил свое маггловское детство и на всякий случай мелко перекрестился под мантией.

— Я великий маг Негрус! — сообщил тем временем со сцены поганец, и Снейп понял, что над величайшим волшебником современности еще никто так не издевался. Никто! Даже Волдеморт! Зрелище обещало стать интересным, в некотором смысле захватывающим. На Снейпа накатило нервное веселье. По всей видимости, не только на него.

— Это почему же я — Афина? — шепотом спросила его Макгонагалл, недоумевая.

— Потому что ты — Минерва, — с трудом сдерживая смех, ответил Снейп, но явление нового персонажа вогнало его в некое подобие транса. Нет, герой был даже несколько похож, в частности длинными патлами и носом. Однако с такой же уверенностью можно было утверждать, что это Виктор Крам, скопированный с колдографии в недавнем выпуске «Квиддичского курьера».

— Мой единственный друг детства, Люциус, — подала реплику кислотно-рыжая героиня, и Северус понял, что засранцы, кажется, издеваются не только над Дамблдором.

— Интересненько, — протянула сидящая рядом супруга и покосилась на благоверного. — Кажется, это будет действительно историческая драма. Ну ничего так, похожа…

Героиня, конечно, была похожа на легендарную Эванс разве что волосами. Образ, судя по всему, создавался по словесным описаниям. Четверку Мародеров мелким негодяям тоже удалось более-менее испохабить. И если еще Джеймс Поттер, по пьесе — банальный Джон Смит, изображался по образу и подобию своего легендарного сына, то Альдебаран Вайт походил на реальный прототип, только в анимагической форме. Люпус, который Ремус, был, как и полагалось Ремусу, невыразительным и вялым. Предателя Петтигрю, видимо, никто не захотел играть, поэтому вместо него на сцену выпустили говорящую морскую свинку — к неописуемому восторгу Хагрида.

Сцена у озера не задалась вообще! Болван Джеймс (то есть, по пьесе Джон) не справился с Левикорпусом, и Северус (то есть, по пьесе Люциус) грохнулся на сцену головой вниз, в результате чего восхищенной публике сразу стало ясно, кого из двоих предпочитает героиня в реале.

— Ты, придурок конченный! — напустилась она на исполнителя роли Джеймса, одновременно пытаясь поднять своего второго партнера и стукнуть первого. — Не умеешь — не берись, кретин!

Спектакль уже грозил перерасти в хэппенинг, когда в зале раздался командирский голос директорши:

— Вот так и поступают настоящие гриффиндорки!

Снейп одобрительно кивнул, воскликнул «браво!» и демонстративно захлопал. Его тут же поддержал долго сдерживавшийся Хагрид, и зал взорвался овациями. Ушибленному головой герою под шумок удалось уползти за кулисы, и пьеса продолжилась. Снейп с видимым удовольствием наблюдал, как автор-постановщик нещадно истреблял абсолютно всех действующих лиц. В результате на него снизошло озарение. Во-первых, он понял, что ему не нравится Эванс. Не та, что на сцене, а вообще. Как-то странно, что он столько времени угрохал непонятно на что. А во-вторых, вся душераздирающая история оказалась полной глупостью. Нет, что те четверо были идиотами, он никогда и не сомневался. Только зачем же он к ним так серьезно относился? По молодости, видимо. И рыжая девчонка совсем не идеальна. И Люциус (то есть, по пьесе Северус) в исполнении своего сынка был точно таким же молодым болваном, как и его папаша в свое время. Преисполнившись благодушия, Снейп с довольным видом смотрел, как автор безжалостно расправлялся с героями (особенно воодушевил момент, когда Блэка — по пьесе Вайта — в анимагической форме утащило в озеро щупальце гигантского кальмара), и радостно ржал, особенно когда в финале появился великий маг Негрус с первокурсником, который, похоже, упросил взять его в постановку. Первокурсник изображал Гарри, судя по нарисованному на лбу шраму. Исполнитель роли Альбуса пространно втирал обалдевшему от счастья первокурснику о великой силе любви, когда директор, загоготав, громко спросил:

— Не, а он-то откуда взялся, если все умерли?

— Наверное, это Лонгботтом, — предположила заплаканная Минерва.

— Не, — возразил Снейп, — Лонгботтомы еще в начале второго действия с Астрономической башни упали.

— Может, величайший маг его из ничего вырастил, — озвучила свою версию сообразительная миссис Снейп. — Как гомункула, — и тихо добавила, — что недалеко от истины.

Северус Снейп не соглашался с супругой строго раз в три месяца, поэтому не стал ломать заведенные традиции. Тем более, миссис Снейп, как и в большинстве случаев, была права.

Однако, несмотря на практически всеобъемлющее состояние просветления, что-то его все-таки мучило и долго не давало заснуть.

— Послушай, дорогая, — тихо позвал он боевую подругу жизни, — не притворяйся, я знаю, что ты не спишь. Я что, действительно тогда выглядел таким дураком?

У миссис Снейп на этот практически риторический вопрос было по меньшей мере три ответа. Первый: «Ты еще меня спроси, помню ли я великий лондонский пожар». И в этом она была совершенно права: откуда ей знать, выглядел ли дураком ее муж в то время, когда ее самой еще в планах не было? Второй вариант предполагал ответить: «Откуда же мне знать, я в голове твоей не копалась. Залезть?» Развитие событий было увлекательное, но миссис Снейп прекрасно знала, что ничего хорошего в голове своего благоверного она не увидит, а портить себе настроение делами давно минувших дней не хотела. Третий вариант был тоже максимально приближен к правде жизни: «Конечно, ты выглядел как полный идиот со своей Лили!» Но миссис Снейп, несмотря на молодость, была на редкость умной женщиной. Поэтому она выбрала четвертый вариант. Прижавшись к супругу как кошечка, она проворковала на ушко: «Ну что ты, дорогой, ты никогда не выглядел дураком. Даже когда в Гарри тараканами швырялся… Ни-ког-да… ты всегда был умным».

— Всегда? — чувствуя себя дурацки счастливым, переспросил Снейп.

— Естественно — всегда!

Юная продолжательница дела Риты Скитер быстро призвала Прытко-Печатающий-Планшет и, в восторге выпучив глаза (еще бы, не каждой молодой корреспондентке доверят брать интервью у звезды, корифея, основателя всемирно известной труппы «Метаморфы и Анимаги», драматурга Роджера Ратленда!), на одном дыхании выпалила:

— Скажите, сэр, кто больше всего повлиял на вас в процессе становления вашего творчества? Можете назвать кого-нибудь?

— Разумеется, — сначала вальяжно, затем слегка поежившись, ответила звезда сцены и литературы. — Директор Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс, Северус Снейп. Он не только разрешил нам заняться любительским театром в стенах школы, но еще и никого не убил после нашего блистательного дебюта!

(1) Моргенште́рн (нем. Morgenstern, букв. — «утренняя звезда») — холодное оружие ударно-дробящего действия в виде металлического шарика, снабжённого шипами. Использовался в качестве навершия палиц или кистеней.