Время танцевать (джен)

Он волен взять

И поменять

Строку и с ней

Смысл темы всей

"Танец злобного гения" Король и Шут

— Тогда королева стала так горько плакать и жаловаться на свою участь, что человечек над нею сжалился: «Я тебе даю три дня сроку, — сказал он, — если тебе в течение этого времени удастся узнать мое имя, то ребенок останется при тебе», — старательно выговаривая слова сказки, произносит Ричард в камеру.

Его тёмные глаза лихорадочно блестят, словно он играет Гамлета на подмостках шекспировского театра, а не ведет давно умирающую передачу на детском канале. Этот канал уже месяца три корчится в агонии низких рейтингов — пока гадкие детишки счастливо проводят дни, уставившись в экраны своих навороченных телефонов.

Ричард улыбается — улыбается застенчивой кривоватой ухмылкой. На его нежном лице вчерашнего отличника она выглядит нелепо и чуточку чужеродно. Голос становится тише и ласковее, подражая женскому:

— Так, может быть, тебя зовут Румпельштильцхен?

И тут же голос взвивается вверх, поражая своей мощью и истеричностью одновременно:

— «О! Это сам дьявол тебя надоумил, сам дьявол!» — вскричал человечек и со злости так топнул правою ногою в землю, что ушел в нее по пояс, а за левую ногу в ярости ухватился обеими руками и сам себя разорвал пополам.

— Снято, — буркает Том. — Страсти-то какие... Как бы нас не засудили озабоченные религиозные мамашки за дьявола-то.

— Но это ведь братья Гримм, — вновь робко улыбается Ричард, — классика.

— Братья, сестры — один хрен, — кряхтит Том, небрежно смахивая листы со стола. — Рассказывай ты лучше в следующий раз про своего зайца.

Ричард поспешно встает, роняет сумку, смущенно наклоняется за ней и спрашивает откуда-то из-под стола:

— Прости, я не понял, про какого зайца?

— Ну про этого сэра Хвастуна, — откликается Том, с хлюпаньем допивая остывший кофе.

— Но сэр Хвастун был рыцарем...

— Рыцарь, заяц — какая разница?! — орет Том. — Вот останешься без работы, будешь знать!

Ричард, опустив голову, быстро выходит из студии под дождь. В ботинках почти сразу начинает хлюпать, а в наушниках плачущей скрипкой звучит партита Баха № 1.

* * *

Китти ругается, что в супермаркете опять нет молотого — только в зернах. И ругается, что у неё не получилось взять интервью у знаменитого сыщика. И ругается, что Ричард ничего не добился, а за квартиру надо платить.

— Ты ведь хороший актер, но почему-то тебя никто не замечает?!

— Наверное, потому что я хороший актер... — улыбается Ричард, быстро нарезая острым ножом салат.

— Очень смешно, — Китти просто вся трясется от негодования.

Коренастая, с нелепыми девичьим косичками и грубоватым лицом немолодой фермерши, она выглядит ужасающе неэстетично — Ричард хмурится и делает громче музыку, но покорно молчит.

А через три дня звонит агент. Актерский агент, конечно.

— Брук, есть роль! Ты должен пойти на кастинг. Как твои дела вообще?

— Неважно, — осторожно откликается Ричард и тянется за ручкой и блокнотом. — Что за роль?

— Ставят новую пьесу про похождения этого сыщика Шерлока Холмса и его друга доктора. Ну, помнишь, того, что в блог об их раскрытых делах писал?

— Да. Кепки, чертоги разума и двусмысленное отсутствие женщин, — хмыкает Ричард. — И что же, ты мне предлагаешь пробоваться на роль Шерлока? Боюсь, типаж не тот. Да и прототип будет против; я слышал, он тот еще засранец.

Китти нет рядом, поэтому можно позволить себе немного паясничания.

— Отнюдь, — смеется агент. — Сценариста этой постановки в кои-то веки посетила оригинальная мысль — они хотят добавить в пьесу еще одного героя. Злодея. Полноценного злодея, в смысле. Эдакого паука-кукловода, который якобы дергал за ниточки всех реальных противников Шерлока. Ну чтобы полноценный антагонист у детектива был. Понимаешь? Чтобы интереснее стало.

— Разумеется, — губы Ричарда трогает лукавая улыбка, идея сценариста ему нравится.

— Джеймс Мориарти — злобный гений и консультант. Они, конечно, хотят мрачного вида джентльмена с каменным лицом. Но стоит попробовать. Тем более что ты ирландец.

— И судя по всему, это единственное, что у меня общее с Мориарти, — откликается Ричард. — Но не прийти на кастинг было бы грешно.

* * *

Режиссер и сценарист смотрят на него как на идиота. Среди высоких, осанистых актеров, чьи лица подобны лицу Дона Корлеоне, а голоса густые и низкие, Брук и выглядит идиотом. Худой, по-женски миниатюрный; нервное округлое лицо...

— Черт побери, — бормочет режиссер, впрочем, не особо стараясь, чтобы его слова не были услышаны, — и это главный злодей?

— Злодей-консультант, — явно набираясь смелости, замечает в ответ Ричард. — И потом в жизни и не такое случается.

— Но у нас не жизнь! — отрезает режиссер. — Происходящее на сцене не должно вызывать сомнений, чтобы зритель понимал, где положительный, а где отрицательный герой. Надеюсь, такое понятие, как "типаж" вам знакомо?

— Герой-трикстер? — еще пытается спорить Ричард, вспоминая легконогого Дурака из колоды таро.

— Эпизодический антагонист — да, но основной — это чересчур.

— Не будь консерватором, Филип, — вмешивается сценарист, встает в драматическую позу и, откровенно рисуясь, продолжает, — когда меня вдруг осенило, что у рационального, светлого детектива непременно должна быть равновеликая тень... то почему бы ей не оказаться иррациональной?

— Здравая мысль, — весело произносит Ричард, но в его голосе чудится нотка иронии.

Однако сценарист, явно воодушевленный своим новаторством, лишь добродушно машет рукой:

— Посмотрим его в деле.

Ричард выходит на сцену одним из последних. Его явно решили помурыжить подольше, чтобы измотать и выбить из колеи. Режиссёр откровенно зевает, а сценарист больше озабочен эсэмэсками в своем телефоне, чем кастингом. Но для Ричарда это уже неважно. Всё неважно… Он остается один.

Перед невидимым залом, перед теми, кто внимает ему — в мыслях или наяву. Он говорит текст, почти застыв на сцене, — только двигаются руки, а потом в глазах что-то вспыхивает, и эмоции начинают плясать на лице. Он чувствует, что становится тяжелее дышать. Но как ни странно, это не мешает ему говорить — напротив, горячо и легко льются слова и странный смех. Губы кривятся презрительно, а зрачки то затягиваются томной, наркотической поволокой, то шало расширяются и искрятся безумием страшного шута. Он не видит, как замолкают люди, как вглядываются в него, как следят за его ломаными и одновременно скупыми движениями. Как их лица начинают невольно искажаться, пытаясь поспеть за сумасшествием его мимики.

Он один. Он всегда был один. Насколько же просто дергать их за ниточки! Куклы… детские куклы. Играет дудочка гамельнского крысолова. Он словно заново чувствует её в своих руках, касается своими губами. На ней так весело играть. С куклами так весело играть. Он давно это умеет — всегда умел. А слова… а что слова? Слова, слова, слова. Забавно.

Худые руки движутся в рваной пляске. Движутся и темные глаза. Нефактурное лицо. Негромкий голос. Джеймс Мориарти воплощается на сцене. Облекается в плоть и кровь. В светлую футболку из секонд-хенда и старые джинсы. Джеймс Мориарти пробует на вкус воздух зала театра, смех и дыхание зрителей. Джеймс Мориарти воплотился…

А потом водопадом окатывают аплодисменты. Ричард чувствует их кожей. Что… уже прошли месяцы с того момента, как он впервые заговорил голосом злодея-консультанта на кастинге? Правда? А ему кажется, что лишь мгновение. Может, нечто подобное чувствовали герои старых сказок, когда, побывав в гостях у прекрасного народа, где-нибудь в холмах, возвращались в человеческий мир и понимали, что прошло несколько веков? И, едва спустившись со стремян, тут же обращались в прах. Он, Ричард Брук, и есть прах. Конечно!

Какая-то экзальтированная девица суёт ему букет колючих роз и восторженно щебечет:

— Это было потрясающе! Мы с вами, Мориарти! Вы живы, мы верим! Распишитесь на блузке?

Грим на лице застывает неприятной маской. В волосах — бутафорская кровь. Всё правильно, отрицательный герой должен погибнуть. Добро и рацио торжествуют.

— Весьма впечатляюще, — раздается неприятный глубокий голос.

Какой-то темноволосый, кудрявый мужчина с лицом не то благородного лорда, не то выдры. Ах да, сам прототип главного-заглавного героя почтил присутствием спектакль!

— Вам тоже расписаться на блузке, мистер Холмс? — усмехается Ричард, но тут же смущается, и усмешка превращается в застенчивую улыбку. — Извините, погружение в образ и всё такое.

Мир вокруг кажется немного ненастоящим. Шерлок Холмс слишком высокий — выше актера, который его играет, — и смотрит на Ричарда откровенно сверху вниз.

— Интересно. Хотя и неправдоподобно получилось, — наконец бросает он.

— Отчего же? — Ричард невольно слишком резко вскидывает голову.

— Нет, спектакль хорош — зрителям обычно нужен один самый главный злодей. Но жизнь — это нечто принципиально иное: и люди куда чаще травят своих супругов таблетками, чем организовывают преступную сеть, — в голосе звучит скука, словно Холмс вынужден снова объяснять давно надоевшую задачу; но почему-то он продолжает стоять и пристально смотреть на Ричарда.

Тот пожимает плечами:

— Порою правда выглядит особенно неправдоподобно именно потому, что она правда.

* * *

— Тик-так, — говорят настенные часы с дурацкими мультяшными глазами. Маятник ходит туда-сюда и нервирует Ричарда.

— Клац-клац, — отвечает клавиатура ноутбука.

Газеты захлебываются хвалебными рецензиями: газеты чествуют нового героя — злодея-консультанта, люди с восторгом падают в его паутину, вслушиваются в его пугающе-ласковый голос. Как люди любят тени! Это ведь так увлекательно: вглядываться в бездну, сидя в безопасности зрительного зала. Смотреть в кривые зеркала, узнавать себя — свои тайные темные желания, эмоции, мысли…

Ричард обожает эпизод, когда он… когда Джим дирижирует этим невидимым оркестром. Танцует на сцене, разбивает якобы не разбиваемое стекло, чтобы добраться до королевских драгоценностей. Бутафорские, они сияют ярче настоящих — впрочем, так обычно и бывает. Ричард уговорил режиссера, что Мориарти должен быть одет очень просто. Ричард знает, как гипнотизирует зрителей его хрупкий силуэт в победном танце безумия, хаоса и вседозволенности. Ричард чувствует тяжесть короны и мантии и улыбается блаженно, словно качаясь в волнах посторгазменной неги.

А в гримерке, источая красоту и аромат, медленно умирают цветы в букетах. В чашку струится молоко из сливочника — молоко расплывается светлыми волнами, поглощая собою чай. Молока мало, а чая много, но это неважно — густой белый цвет всё равно берет верх. Ричард думает, что обычно всё так и происходит: неважно чего больше, куда важнее иное… Джеймс Мориарти смеётся. Джеймс Мориарти носит дорогие безупречные костюмы.

Китти возмущенно кричит:

— Ричард! Как ты мог? Ты потратил на эти брендовые тряпки весь свой гонорар! И зачем тебе эта булавка для галстука? Ты и галстуков сроду не носил!

Дура! Они ведь совсем недавно знакомы, а она самонадеянно думает, что знает его. Какой неприятный голос. Ричард молча вставляет наушники — музыка органа обрушивается на него лавиной. Джеймс Мориарти любит Баха.

Лисичка на галстучной булавке холодно блестит бриллиантовыми глазами.

* * *

Ричард перебирает драгоценные вещицы — где-то за окном плавится в жарком июле вечно туманный Лондон. Он тлеет, сгоревшая шкура сползает, и обнажается нутро — нутро старого огромного города, переполненного людьми. Город разбух от человеческих страстей — город нравится Мориарти.

А Ричарду нравится, когда его зовут Мориарти. Эта квартира, стены и пол, пожелтевшие грамоты и актерские резюме — шелуха, что осыпается к ногам. А бриллианты блестят. Красиво блестят, сволочи! Все прошедшие дни где-то на Бейкер-стрит Шерлок играл на скрипке, Джон Ватсон строчил в блог: описывал дело за делом. Интересно читать. Ричард хмыкает, прокручивая страницу за страницей: жертва выбирает из двух капсул с ядом — забавно, черт возьми! Иллюзия выбора… Что есть жизнь, как ни иллюзия выбора?

Сегодня же Шерлок сидит в кресле напротив.

— Желаете чаю? — Ричард берет в руки фарфоровый чайник. — А я коротал время до спектакля за чтением блога о ваших похождениях, очень увлекательно. Всё-таки в пьесе многое пришлось сократить. Так оно вышло лучше — логичнее и правдивее.

Холмс вглядывается в его лицо, словно пытаясь что-то узнать, а потом наконец тихо говорит:

— Вы талантливый актер, мистер Брук.

— О благодарю! Очень лестно это слышать.

— Какова ваша цель?

— Моя цель? О чем вы? — темные дуги бровей изумленно, как-то по-детски приподнимаются.

— Чего вы хотите? — у Шерлока впервые скуку на лице сменяет некий призрак заинтересованности. Очень тусклый, полустертый, и всё-таки.

Но тут телефон хозяина начинает захлебываться музыкой.

— Я отвечу — вы не против? Вдруг нужна моя помощь, было бы грубо проигнорировать, — Ричард лезет в карман. — Ирэн, это вы?

— Так и знала! — вопит внезапно появившаяся на пороге гостиной Китти. — Ты еще и любовницу завел, гад!

Ричард устало морщит лоб — с этим пора заканчивать — и отходит к окну:

— Если у вас есть то, о чем вы говорите, тогда…

Шерлок небрежно бросает:

— Это не любовница. Вероятно, коллега, скорее даже деловой партнер.

Китти стоит, обиженно поджав губы, но в тоже время с надеждой глядя на Холмса.

— Хотя, — равнодушно продолжает тот, — возможно, они и переспали разок.

Она задыхается от гнева и выбегает вон, едва сдерживая слезы. Ну вот и прекрасно: одной проблемой меньше. Ричард поворачивается к Шерлоку.

— Вы очень «деликатны», — насмешливо тянет он слова, — впрочем, я вам даже признателен. И вы правы — это и впрямь по работе. Чай у вас остыл. Хотите еще?

Шерлок чуть усмехается в ответ:

— Предпочту услышать ответ на свой вопрос.

Ричард рассеянно ерошит темные волосы, потом дергает провод наушников на шее, словно проверяя, можно ли им удушиться.

— Всю жизнь я гнался за драйвом. Игра — забавная штука, эмоции — отличная вещь, мистер Холмс. Лучше, чем любые наркотики, — наконец он послушно отвечает, его темные глаза смеются. — И кстати, верно — это было один лишь раз… Секс. Не люблю плетки.

Холмс одобрительно кивает и встает.

— Спасибо за чай, мистер Брук. И если желаете расстаться с вашей девушкой, рекомендую отослать ей всё «забытое» у вас белье по почте. Это дружеский совет: не думал, что меня так заинтересуют театр и актеры.

Ричард отвешивает нарочитый поклон, а потом вдруг быстро сокращает дистанцию и прикасается нервными пальцами к руке Шерлока:

— Спасибо. А мне, в свою очередь, позвольте подарить вам в благодарность — ведь именно вы вдохновили сценариста на создание сего спектакля — этот билет… в театр марионеток.

* * *

Теплый полумрак кафе в венском стиле. Романтические шапки молочной пены в кофейных чашках. Улыбающаяся Молли:

— Шерлок, Джон, не ожидала вас тут увидеть.

— Мы по делу.

За её столиком сидит парень, его лицо тонет в мягкой тени. Молли растерянно теребит в руках розу на длинном стебле, пока не укалывает палец о шип.

— Ой! — она быстро кладет розу на скатерть, чудом не задев солонку. — Это Джим, познакомьтесь. У нас тут вроде как… свидание.

Парень медленно поднимается из кресла. Скользит улыбка по тонким губам.

— Рад вас видеть, господа.

— Джим? — Джон хмурится. — Разве вы не Ричард Брук?

Шерлок молча подается вперед, крылья его носа трепещут — словно он гончая, взявшая след.

— Сегодня у меня настроение для Мориарти, — Брук понижает голос до зловещего шепота.

Сейчас он безо всякой театральной сцены пугает. На нем снова дешевая футболка и джинсы, но глаза шалые и блестят даже в томном полумраке.

— Мистер Холмс, вы не пришли на спектакль — я огорчен! — голос взвивается вверх. — Предпочли театру музей? И Вермеера?

Шерлок хмурится и молча идет к двери. Джон догоняет его:

— Тебе не кажется, что этот актер несколько увлекся? Мне не нравится его вид — послушай, Шерлок, я всё-таки врач. А у творческих личностей частенько психика расшатанная.

— Возможно, — бросает Холмс. — Или он просто придуривается — играет.

— Ты не знаешь? — с недоверием уточняет Джон.

— Скорее — еще не решил.

Вечером почтальон приносит на Бейкер-стрит конверт — там вновь два билета в театр и письмо, состоящее из пары строчек: «Если вам наскучили братья Гримм, позвольте предложить Андерсена — все сказки только для вас. С любовью, Джим».

* * *

Ричард смотрит в зеркало, за окном — дурманная июльская ночь. В зеркале криво усмехается шутовской улыбкой главный отрицательный герой. Пусть в комнате тепло, но поленья в камине трещат и искрятся — Ричард отрешенно бросает в огонь листы сценария. Пламя жадно заглатывает их, сминает и украшает пепельным кружевом жалкие остатки бумаги. Так лучше… Ричард стискивает пальцами голову, закрывает глаза — хочется тишины, так хочется тишины. И тут же сам гулко смеется.

Мориарти играет на струнах человеческих душ. Прекрасный актер — лучшая из лучших роль. Мориарти — гениальный консультант: дайте только маленькую зацепку, ничтожную идею, и он раздует пламя. Личный дьявол, которого можно вызвать по телефону.

В глазах темнеет, и Ричард быстро присаживается на табуретку. Он устал. Голова болит, тяжело и гулко бухает в висках — хочется прижать ко лбу графин с ледяной водой. Это всё бесконечный хоровод бессонницы. В ящике стола лежит пистолет. Ричард не поклонник оружия и поэтому брезгливо накрывает его салфеткой. С мечтательной кривой улыбкой гладит театральную программку — завтра премьера балета. Мориарти понравится.

* * *

— Поверить не могу, что мы с тобою пришли в театр, — вздыхает Джон, впрочем, скорее весело, чем обреченно.

Шерлок идет вперед, не глядя, натыкаясь на нарядных людей. Те бросают на его возмущенные взгляды, а Холмс не отрывает глаз от страниц томика сказок Андерсена.

— Ты же не думаешь… — хмурится Джон. — В таком случае ему бы не помешал психиатр. — И, помедлив, задумчиво добавляет: — Честно говоря, вам обоим он бы не помешал.

Они поднимаются по лестнице. В их ложе уже сидит Ричард Брук, он в безупречном светло-сером костюме, на шее — галстук цвета слоновой кости, в глазах — откровенное наслаждение происходящим:

— Добро пожаловать, господа! Вы любите «Лебединое озеро»? Вот, доктор Ватсон, держите программку. Мистер Холмс, не стоит хмуриться — вас ждет три часа музыки Чайковского, — Ричард ведет себя очень мило, чересчур мило, так, что, кажется, даже сахар на зубах скрипит.

Он совершенно не похож на свой образ злодея Мориарти, но и на себя самого — неудачливого актера Брука со старых записей, найденных Шерлоком, — тоже непохож.

Джон старается поддерживать вежливый разговор, Шерлок же себя этим не утруждает, но Ричарда, кажется, сие совершенно не огорчает. Зрители приветствуют аплодисментами дирижера и оркестр, Брук тоже делает несколько хлопков и отрешенно замечает:

— Приятно порою, знаете ли, посидеть в зрительном зале — по другую сторону сцены.

Льются первые звуки музыки, Ричард прикрывает глаза и откидывается в кресле. Постепенно музыка звучит всё громче и всё тревожнее — он улыбается. Поднимается занавес, и актеры начинают танец.

Во втором акте черный лебедь крутит свое знаменитое фуэте. Ричард даже расщедривается на негромкое «браво» и вновь принимается легонько дирижировать в такт музыке, явно получая удовольствие. Часы идут. Оркестр играет. Всё возмутительно мирно.

Финальные поклоны, пустеет здание, растворяется среди своих коллег Ричард Брук. Джон задумчиво смотрит на Шерлока, который зачем-то расхаживает по фойе. Они последними выходят на улицу, сияющие фонари не могут дотянуться электрическими лапами до заднего двора театра.

— Ну и что это было?..

Шерлок молчит.

— Тогда будем считать, что мистер Брук решил разнообразить наш досуг, — пожимает плечами Джон и собирается выкинуть в урну программку спектакля.

— Дай сюда! — Шерлок быстро пробегает глазами по строчкам, задерживается возле напечатанных фамилий. — Ну конечно! Сегодня главную партию танцевала другая — срочная замена.

— С балериной что-то случилось?

— Разумеется, — Шерлок набирает в телефоне вопрос в поисковике. — Вот: скоропостижно скончалась молодая прима театра. За этим он нас сюда и привел! Накидал подсказок и смотрел, когда мы их увидим, — вот какой спектакль он смотрел!

От гнева у Холмса начинают ходить желваки.

— Ричард Брук всё подстроил? Хотя он, наверное, имел доступ в гримерки. Но зачем? Что-то личное или он… говорил, что «сегодня у меня настроение для Мориарти»… вообразил себя злодеем, твоим противником! Так, я звоню в полицию и скорую, — Ватсон достает телефон, мысленно в который раз зарекаясь отдыхать, если рядом Шерлок.

— Всё так, да. Скорее всего, — помедлив, откликается Холмс.

— Детектив Лестрейд? У нас тут человек предположительно совершил убийство, — Джон хмурится и, помедлив, добавляет. — Возможно, у преступника диссоциативное расстройство личности.

Перебросившись еще парой слов с Грегом, Ватсон нажимает "отбой" и поворачивается к другу:

— Так что произошло с балериной?

— О, весьма театральная история — очень в духе актерской братии. Если опираться на слова Ричарда Брука о сказках Андерсена, то отравленные пуанты…

— Почему ты так решил?

— Сказка «Красные башмачки». Она танцует, яд действует. Вероятно, это произошло вчера, никто толком еще ничего не понял, поэтому сегодняшний премьерный спектакль не рискнули отменить, произвели замену, — отвечает Шерлок и тут же нервно потирает подбородок. — Загадка была в программке! Брук дал тебе её в самом начале спектакля, если бы ты сразу её отдал — мне бы не пришлось три часа смотреть этот идиотский балет! Столько потраченного зря времени.

— Браво, — раздается негромкий смех. — Но зачем же так грубо, Шерлок? Ты ничего не понимаешь в искусстве, мой ледяной логик. Ведь мы наслаждались самим Чайковским!

Голос становится глуше, но от этого слова слышны лишь отчетливее:

— А театр — возможно, лучшее, что создал наш дурацкий мир.

И Ричард Брук выходит из темноты, присаживается на старые садовые качели. Он кажется неестественно бледным в полумраке, и он больше не выглядит как Ричард Брук… Он Джеймс Мориарти.

Во всяком случае, он сам в это безоговорочно верит.

* * *

Качели из резного дерева тихо скрипят, подчиняясь движениям Ричарда. Летняя ночь даже в столице пахнет полевыми цветами. Шерлок и Джон Ватсон вглядываются в его лицо, точно пытаясь понять. В глазах самого известного детектива Британии светом рампы расплывается осознание. Как восхитительно чувствовать это!

Мир наконец-то обретает четкость. Резкие линии силуэтов, завороженные взгляды зрителей. Хорошо. На языке — вкус чего-то особенного... Ричард не сразу понимает, что это кровь. Она капает на когда-то безупречный галстук цвета слоновой кости и расплывается неровными пятнами.

— Кто разбил вам лицо? — устало спрашивает Джон Ватсон.

— Меня допрашивали, — чуть пьяно улыбается Ричард, — в казематах нашего высокого британского правительства.

Он смотрит сквозь них — словно дым застлал темные глаза. Доктор Ватсон не видит его зрачков, но уверен, что они огромные и безумные.

— Многое же вы успели за сорок минут, — в сторону замечает Джон.

Но Шерлок почему-то не спешит поддержать его, а глухо говорит:

— Джон, представь на секунду: злодей-консультант действительно существует…

— Что?! — от изумления Ватсон невольно переводит взгляд с Ричарда на Шерлока. — Он безумен, но ты-то в здравом уме! Ну, во всяком случае, большую часть времени.

— Я знаю твои аргументы, — лихорадочной скороговоркой откликается Холмс. — Во время моих предыдущих расследований никакого спектакля еще не было — никто толком даже не знал обо мне до твоего блога. И актера Брука никто не знал. И Мориарти еще не придумали — пьеса не была написана. Но вопрос в том: кто её действительно написал?

Шерлок прикрывает глаза, голос его вдруг звучит оглушительно громко в полумраке томной июльской ночи:

— Это вы… вы написали эту пьесу, Ричард Брук! Сами написали, чтобы сыграть главного злодея, не так ли? Вы всё время дергали за нитки всех этих людей. Вы и есть Мориарти.

Ричард Брук проводит пальцами по разбитым губам, размазывая кровь, и молча улыбается. Мокрые волосы падают ему на лицо. Петля наушников пугающе тесно оплетает худую шею.

— А пытки в британских казематах — тоже реальны? Опомнись, мы меньше часа назад были втроем на спектакле. Так что это невозможно. Мориарти — выдумка, его не существует!

— Да неужели? — внезапно с издевкой откликается Ричард. — Искусство, жизнь — есть ли грань?.. Мне нравятся сказки, Шерлок, а тебе?

Джон вновь достает свой телефон.

— Да где же скорая?!

И, словно отвечая ему, откуда-то издалека доносится плачущий вой сирены.

А Холмс смотрит на Брука не отрываясь.

— Это так смешно, — улыбается красными губами Ричард. — Смотри на меня, Шерлок, смотри... Ты такой же, как и я.

Его шепот вплетается в звуки мягкого, шуршащего листвою ветра. И Холмс внезапно в два прыжка оказывается рядом с Бруком, трясет его за плечи:

— Кто ты? Кто ты, черт возьми?!

Из упавших на землю наушников едва слышно, точно через гущу воды, звучит Россини. Кровь капает на замызганную, когда-то белую рубашку. Темные глаза спокойно и весело смотрят в искаженное лицо Шерлока — зрачки огромные, словно чернильные пятна:

— Ну, ты же любишь загадки — отгадай.