О чем шумит Десна (гет)

Знамо ль тебе, что такое "Навий день"? Особый это праздник у древних славян был... праздник поминания усопших, да призывание их посетить землю бренную.

В этот день стар и млад ходили на кладбища к своим почившим родичам, совершая возлияния в память о них. Кто тризну творил, кто обряды выполнял, а кое-где и жертвы подносились.

Верил народ, что каждую весну мать сыра земля просыпается от долгого сна, молодеет, красит лицо цветами, пышет силой, здоровьем. Растекается жизнь по ее жилам и всё оживает: и поля, и луга, и тёмные рощи, и дремучие леса… пробуждаются и мертвые в своих могилах. Встают они из гробов и, незримые земным очам, носятся середь живых. Всё слышат, всё видят, что люди на земле делают, слова только молвить не могут.

А как не встретить, не угостить дорогих гостей? Как не помянуть сродников, вышедших из сырых, тёмных жальников на свет поднебесный. Услышат мертвые в навий день "окличку" родных и радостные придут на зов, разделить с ними поминальную трапезу. Лишь чужие навьи, брошенные, руки на себя наложившие или умершие без обряда и погребения в смятении и страданиях беспокойно мытарствуют вплоть до окончания цикла весенних праздников.

* * *

Расскажу тебе одну сказку, услыхала я ее от прекрасницы Десны. Благолепная взору река! Спокойная. Ее плавные воды плещутся у стен четырех древнейших городов, от того много каких тайн она ведает, много чего нашептать может.

Жила во Черниговщине девица — Олеся. Имя дали тако потому, что родилась она почти у самого леса. Иначе — Леся, то бишь "лесная", а первая буквица "О" значится — "рядом" али "около".

Почасту, в короткие и свободные от домовных хлопот минуты, сидела девица одинокой лебёдушкой на черемуховых берегах реки, прутиком на песке картинки выводила, да слушала, что чарующая Десна поет. Колени в рубаху кутала. А Десна слагала ей какие-то свои песни и плавно несла воды к Днепру.

Доброй девонька росла, ласковой, да уж больно жалостливой. Всех всегда жалела Олеся: каждую травинку жалела, каждую былинку. Чем могла помогала, вздыхала о чужой беде.

В густой дубраве, за коей вечер каждый пряталось багряное коло солнца, стояла лачуга ветхая, где жила Олеся с престарелым своим батюшкой. Последним дитятком его была драгоценным, а старших братьев — всех война поглотила и ничегошеньки от них не оставила, разве, что память из сердца еще не выветрилась.

Бывало, гуляет девица по лесу милому, родному, нет-нет да упадет око вострое на полянку одну заветную. А на полянке той с травой нехоженой, меж двух могутных дубов, сквозь молодую поросль крест виднеется наскоро сделанный да криво воткнутый — поржавевший, поистлевший давно, а у креста холмик небольшой наличествует.

Отец сказывал: нашел там себе последнее пристанище молодец доблестный — Устин, самому князю Игорю вой верный. Отбиваясь, все дальше уходили дружины Игоревы на север, а вороги, не отставая, преследовали их по пятам. В великом бою у горы Щекавицы настигли Устина стрелы берендеевы, да крепко застряли в дюжем тулове богатыря.

Долго обратно везли его к матушке, да не поспели: вельми сильно язвлен был. Ведал, что чуть-чуть ему осталося. И чтоб не возились с ним, как с дитятей малым, просил воды испить, а егда други то возвернулись — он ужо мертвый был: сам себя ножом в грудь пырнул. Испустил дух на самой той полянке, где ноне крест стоит. Там и схоронили его. Схоронили неглубоко. Некогда было могилу рыть, да и нечем. Дело осенью поздней было. Землю ужо морозцы первые сковали. Тем ножом да мечами ямку и выковыряли. В ней и схоронили Устина. Царствие ему небесное...

Слушала батюшку Олеся и так тоскливо ей становилось, что лежит он там один оденешенек, в землице сырой, забытый всеми, забытый богом. Вот и ходила она порой к безымянной могилке, да в порядок ее приводила. А на последок оставляла там то хлебушка кусочек, то водицы глоточек.

* * *

Как пошло от благовещения девице осемнадцатое лето — распустился Олесин бутон. Расцвела краса ее цветом пышным, буйным. Пора утех. О суженном поразмыслить. Но не думалось Лесеньке ни о ком, не гляделось на уношей. В мыслях только Устин обитается, аж самой страшно.

Вечерело однажды. Предзакатное солнце спешило спрятаться за пушистые шапки дубравы. И казалось, что это оно — солнце — зажигает своими последними лучами сложенные на опушках березовые костры. Они с треском вспыхивали, разгоняя от себя сгущающиеся сумерки, и хороводы девушек затевали песни и смех.

Тогда, как веселились Олесины подруженьки, хороводы водили веселые, яркие песни пели задорные, да в игрища играли смелые, бродила в унынии девица по брегу Десны — совет у нее до себя выспрашивала.

А Десна — дивная, чудная, мудрая, утопая в зелени юных трав и кустарника, углядела грусть в глазах птахи, вняла зову ее — сжалилась, да ответствует ей сторожненько...