Сирень (гет)

Большой такой куст, прямо на помойке. Сирень. Цветки толстые, грубоватые, а пахнут убойно. И я все искал среди них пятилистник, и никак найти не мог. Все только по четыре лепестка. Пока ищешь — голова кругом идет, так она пахнет. Сирень эта.

Кругом остатки какой-то стройки, окружающая среда полустихийного рынка, крысы здоровенные носятся, остатки хлама из общежитий. И этот куст дурацкий невозможный. Я по весне всегда наламываю веток на букет, чтобы в ее комнате пахло удушающе, одурманивающе сладко. Чтобы она вспоминала меня чаще. Лучше — всегда.

Только сейчас — зима. Здесь, в общаге, окна тонкие. В одно стекло. Корпуса строили к летней олимпиаде, временно и побыстрее. Никто не рассчитывал в них жить зимой. Но они потом так и остались. На десятки лет. В комнатах холод. На кухне горит вечный огонь плит. Железные столики на колесиках, прямо из морга.

Нечеловеческий запах от мусоропровода. Удивительно облезлая грязь в коридорах. Тусклые лампы, шаркающие шаги. Соседи напротив — негры. «Ты будешь не живой!» — кричал тут как-то один из них. И грохот срываемой с петель двери.

Теплая водка так легко течет по горлу. Так отпускает все внутри. Жизнь становится легче. Надо увидится. Нам обязательно надо увидеться сегодня.

Стучу в дверь. Сонные голоса.

«Не открою. Не пущу», — заспанный, спросонья такой родной и милый голос. Она просто не понимает ничего, нам просто надо поговорить. Сейчас, когда в голове прояснело, я смогу тебе все объяснить. Только чуточку терпения и совсем немного слов. Но это важно сделать прямо сейчас, пока запал не пропал. Пока еще так близки на языке правильные слова. Дурашка моя, послушай, я же тебя люблю. Стекло под рукой тонкое и какое-то слишком хрупкое, что ли. Но это ничего, тут же недалеко всего. Ее окно следующее за кухней. Сейчас, вот пошире створку открою, а там — пара шагов. И обниму тебя уже, и ты меня выслушаешь.

Чёрт, подоконник такой узкий. И скользкий почему-то. С чего бы это? Ах, да, зима ж.. Асфальт еле припорошен снегом. Он должно быть очень жесткий, этот асфальт… Ты только подожди, я сейчас. А весной буду таскать тебе охапки сирени.

* * *

Вечно он так вот невпопад. Узкие раскосые глаза, черные как ночь. И нахально задумчивые. Вот зачем он мне тут? Другие девчонки давно уже нашли себе кавалеров с Большой земли. А пара даже местных отхватила. Вот здорово, повезло им, можно будет не переезжать никуда!

Нет, Машка, вот, конечно, нашла себе африканца. Это уж совсем не к чему, хотя дети иногда получаются красивыми. А иногда не очень. Разные, в общем. А говорят, однажды такой вот африканец, уехавши к себе, после пяти лет нашёл потом свою подругу-то, связался, женился. Я говорит, на дом зарабатывал, не готов был жениться, а теперь готов. Кто ж этих африканцев знает... Правда, говорят, у него там еще пара жен обнаружилась, но это ничего, все законно же. Так что подумаешь — несколько жен. Дом-то большой. Правда, я только одну такую историю слышала, так что это, видимо, редко бывает. Так что африканцы это не по мне, слишком экзотично. Но этот вот свой, с севера, мальчишка совершенно мне не нужен. За каким чертом таскается?

Нет, посидеть на ступеньках лестницы, покурить, пиво попить из горла — это, конечно, хорошо. С кем же еще посидеть-то? Поговорить вот с кем? Кто лучше поймет? Только свой вот. Он тоже знает, как мерзнут до онемения кончики пальцев в варежках, как устаешь от полугодичной тьмы с редкими всполохами зелено-голубого сияния, как скрипит под ногами который месяц снег. В детстве они спорили — а есть ли под ним земля вообще? И кому, как не своему, можно пожаловаться на странных местных аборигенов, отсаживающихся в метро, нагло ухмыляющихся в лицо, пишущих обидные слова на заснеженном окне автобуса. За что они так не любят?

Но этот дурачок рассчитывает на что-то большее. Вот ведь дурной. Ну как мы выживем вдвоем-то? Не хочешь же ты вернуться обратно в свой снежный город и опять жевать перловку с хлебом по воскресеньям? В большом мире, где нас угораздило родиться совсем не там, где нужно — теперь приходится грызть зубами все, что попадается под руку, чтобы закрепиться, чтобы не сорваться в пропасть бездонной полярной ночи. Нет уж, хватит, насмотрелась за свою жизнь. Не хочу обратно.

Ночь. Напившийся мальчишка ломится в двери. Ну вот что за манера такая — напиться и лезть с разговорами? Что тут скажешь-то? Ни пьяному, ни трезвому тут не распутать ничего, так уж карта легла. Ты оставь меня в покое, дурачок. Не открою я тебе. И не стучи.

Он мнется немного под дверью еще, возмущается чего то себе под нос, смешно так, беззлобно, так ворчат большие и очень добрые собаки, когда хватаешь их за уши и устраиваешься спать прямо на их спине. А потом уходит. Еще бы — ну куда он денется-то? Теперь можно полежать и помечтать немного о будущем. Лариска сказала, что ее друг устраивает вечеринку. Он из местных. Там наверняка будут нужные люди. Хорошо бы познакомиться с кем-нибудь для начала… Надо будет у Люськи платье попросить. С тех пор, как она нашла своего вологодского, почти все ночи у него пропадает. Так что платье ей теперь точно не к чему пока. А мне родители последний раз деньги в прошлом месяце присылали, у них там опять зарплату не выдают, сбой чего-то. Мама сказала потерпеть. А я что, я и терплю. Только платья вот нет.

И вдруг этот грохот. Звон разбитого стекла, прямо с кухни, близко-близко. И полузадушенный вскрик. И нечеловеческий хруст костей снизу. Чёрт, это же не может быть… Это же не может быть он? Распахиваю окно — холодная черная ночь, почти как наша полярная, цепко хватает за горло. На асфальте, почти перед моим окном, нелепо раскидавши руки, еле заметная в тусклом свете фонаря фигура… Чёрт…

* * *

Нет покоя в нашей общаге. Ни днем, ни ночью нет покоя. Кажется еще только пару ночей назад наши горячие негры выясняли, кто кому и по какой причине должен по ночам открывать двери, и старший, кажется, Али его зовут, носился по коридору, размахивая огромным топором и вопя не своим голосом: «Открывай сейчас же, а то будешь не живой! Сейчас ты точно будешь не живой!»

И дикий грохот вылетаемой с петель двери. Как ни странно, после этого все затихло. Интересно, если спящего человека рубануть топором по голове со всей мочи — он сразу же умирает? И не производит при этом ни звука? А его сосед — что — сидит теперь над трупом в позе Ивана Грозного? И, молча открывши рот, беззвучно кричит от отчаянья?

Но, мысли мыслями, а спать однако хочется. Завтра опять на работу с утра пораньше; накануне до вечера пыталась сочинить очередную главу научной статьи. Какие, к черту, статьи, если не знаешь, где деньги на проездной взять? Раньше хоть стипендии хватало, а с этого месяца оплату за общежитие повысили, теперь стипендия в аккурат только эту оплату жизни в общаге и покрывает. Ее даже автоматически с карточки и снимают. Мы еще спорили с девчонками — нарочно они так сделали, чтобы копейка в копейку?

К урокам я на завтра не готова совершенно, дети в школе будут ждать, они всегда чего-то ждут, наивные, ну да ладно, по дороге в метро посмотрю, чего там у них..

Помню, после той негритянской ночной гонки по коридорам я наутро тащу неизменную пятилитровую кастрюлю на кухню, голову мыть надо, это единственное, пожалуй, достояние учителя — чисто вымытая голова, потом же еще на пары в универ бежать, да и статью сдавать скоро, надо научной понравиться, как-нибудь объяснить позаковыристее, почему главу в срок не принесла. Навстречу мне шлепает босыми пятками в кожаных шлепанцах сосед негр. Не тот, что в дверь ломился, а тот, что спал все это время. Идет, ухмыляется. Пижама эта дурацкая сиреневая на нем. С какими-то оборочками безумными.

— Национальный костюм, — важно выпятив грудь, объяснял мне он, когда я впервые его так увидела и не удержалась, спросила:

— Что это?

Да... Национальная пижама с рюшечками.

— Как спалось? — говорю.

А он мне, блаженно улыбаясь:

— Супер!

Я, уже теряя терпение:

— Али тебя ночью не разбудил?

Он, расплываясь в блаженной улыбке:

— Не-а. Если я сплю, меня никто разбудить не может. Даже дух смерти! Али напрасно поздно пришел. Я его не дождался, — и, гордо сверкая глазами, добавляет: — Пришлось ему дверь выломать.

Я, озадаченно:

— И как же вы теперь жить будете?

Он бесшабашно как-то машет рукой.

— А ничего, и без двери тоже можно! Али как раз недавно одеяло друзья подарили, и мы старым уже вход закрыли, приходи посмотри, как красиво вышло!

Да, вышло, конечно, красиво, слов нет. Старое, подпорченное молью и в некоторых местах плесенью, проношенное общежитское одеяло в казарменную серо-зеленую клетку развевается, как боевой флаг на шатре военачальников. Я заглядываю в комнату. Посреди неубранной кровати, поджав под себя ноги, сидит задумчивый Али. Встретившись со мной глазами, все так же задумчиво кивает мне:

— Видишь? Я сломал. Так обидно — этот подлец храпит, меня не пускает! А я тоже спать хотеть. Ну, и дверь ломаться. Совсем ломаться, — добавляет он, не скрывая улыбку и кивая подбородком на валяющиеся в углу щепки.

— Да уж, — задумчиво тяну я. — Не дверь и была.

И вот теперь опять. Что ни ночь, то светопредставление. На этот раз грохот со стороны кухни. Глухие удары плечом о дверь. Невнятное бормотание.

— Открывай! Поговорить надо! Срочно!

Да, дорогие мои, всем вам срочно поговорить приспичивает ночью. Ну, в общем-то, все логично — выпил, закусывать нечем, так хоть поговорить. Через некоторое время глухих стуков в дверь слышится визгливый женский голос:

— Не пущу тебя. Убирайся к чертям.

Ну и что-то менее разборчивое и более не печатное, для верности.

Стук продолжается какое-то время. Потом шаркают удаляющиеся шаги, а минут через пять звон разбитого на кухне окна — как теперь холодно то там будет! — глухой звук удара, и через минуту дикий женский крик. Чёрт, поубивали они там друг друга, что ли? Не африканцы, так северяне, кажется, точно вознамерились обязательно свернуть кому-нибудь шею… Через какое -то время тишину разрывает сирена подъезжающей скорой.

* * *

Никогда не думала, что поеду в этот большой город. Нет, иногда надеялась, может, на получение диплома. Ну, мальчишка у меня, конечно, не шибко умный. Но ведь и не дурак. И потом, а что ж не учиться-то? Поступил по квоте, наше государство завсегда помогает народам крайнего Севера. Да. А он у меня еще и не дурак. Смешной только. «Я, — говорит, — мама, цветы люблю. У нас тут рядом с общежитием куст такой растет. Сирень. Весной из неё такие букеты классные получаются».

У меня тогда еще сердце вздрогнуло. Влюбился, думаю. Бестолковый он у меня, вот что. Букеты. С куста оборванные. Ну кому они сейчас нужны-то? Кому он сам нужен? Выбирал бы сук по себе.

Я всегда думала, что поеду в этот город на вручение диплома. Даже деньги вон откладывала. Теперь вот и пригодились. Ишь ты, как вышло-то. Короче, не успела я. Он умер в больнице, не приходя в сознание. А мне ж с Севера-то долго ехать же, ну, не на самолете лететь-то? Мне ж еще на похороны надо денег отложить. Как чувствовала вот. Нет, мне еще профсоюз денег дал. Как раз на билет на поезд хватило. У нас хороший профсоюз, отзывчивый. И то верно ведь — не каждый год ведь хоронить сына ездишь. Вот оно как получилось-то. Я-то думала — раз он в город большой уехал — уберегла его. Это тут дети спиваются, бьются. Это тут у нас безысходность и безвыходность. Недавно вот школьники Новый год отмечали, девятый класс, набились в машину восьмером. И поехали. И кто ж им только машину-то дал? Ну, и слетели с моста. Под лед. Никто не выбрался. Я тогда думала — как хорошо, что мой далеко... А оно вот как вышло-то…

Девчонка та, к которой он ночью ломился-то, ничего себе, хорошенькая. Нос курносой кнопочкой. Чёлку завивает. Глаза красные. Я ей — ну чего уж. Так вышло вот, видишь.

Нам его здесь похоронить разрешили. На кладбище ентом, никак не запомню я, как называется. Южное, что ли… Это хорошо, он всегда хотел на югах побывать. Ну, хоть уж так. Я девчонке-то сказала — чтоб не убивалась сильно-то. Ей еще жизнь жить. О себе думать надо. На могилу только попросила ее сходить. Весной. И сирень эту ему посадить. Не все же ветки ломать. Она головой часто-часто кивала, думаю, выполнит просьбу-то мою. А то я-то теперь не знаю, когда и приехать смогу. Вряд ли у профсоюза еще деньги будут на посещение могил-то. Да и свои я все растратила. Но я попробую еще. Если понемногу откладывать, только каждый месяц, каждый месяц. Может, я как подумаю о нем, так рубль в копилку-то и положу. Глядишь, лет через пять и соберется на поездку нужное. Вот приеду, а там на кладбище сирень растет. Ну, если девчонка забудет, там наверняка где-нибудь рядом все равно куст расти будет. И запах такой грубоватый, убойный.