Секрет (гет)

Хинате семнадцать, и Неджи Хьюга — её наречённый. Только она никому и никогда об этом не говорит.

Это секрет.

Об их помолвке знает лишь верхушка клана: несколько старейшин, её отец и сестра. Хинату не удостаивают объяснениями, никому не приходит в голову спросить её согласия — её просто ставят перед фактом: она вступит в брак по достижении восемнадцатилетнего возраста.

Выбор, сделанный за тебя, — тоже выбор, пусть и весьма своеобразный. Можно быть частью системы, крутиться шестерёнкой в её слаженном механизме, но при этом не знать, как эта система устроена.

Хината знает.

Быть Хьюга значит с самого начала не принадлежать себе — с первого вдоха, расправившего твои лёгкие для крика. Быть Хьюга значит Хьюга родиться, выйти замуж за Хьюга, дать жизнь продолжению клана и умереть, унося с собой в могилу тайну всевидящих глаз. У мира шиноби свои секреты. И секрет Кеккей Генкай, отнявший у Хинаты и десятков подобных ей возможность выбирать свой путь и саму себя, — лишь один из многих: мелкое звёнышко в длинной цепи неприглядных вещей.

Когда в тишине комнаты звучит имя её двоюродного брата — не то имя, которое рассчитывала услышать, — Хината вздрагивает плечами.

Низкий поклон, волосы соскальзывают с плеч, занавешивая лицо, а в голове ни одной связной мысли. Чужие взгляды обжигают кожу, боль пронзает лёгкие на вдохе.

Хината молчит и терпит. Как и всегда.

Тем же вечером Неджи находит её на заброшенном тренировочном полигоне: поросшая бурьяном земля местами вспахана, одинокое дерево накренилось, обнажив пробитый бок. В воздухе разлит тонкий запах озона и безысходности.

— Это какая-то ошибка... — бормочет Хината, кусая свой расслоившийся ноготь. — Я поговорю с отцом. Меня должны были выдать за Ко. Как же так...

— Должны были, — нехотя соглашается Неджи, и его рот на мгновение замирает в странно-неприязненном изломе, — вот только Ко проиграл. И Токума — тоже. Они оба оказались недостаточно сильны для того, чтобы составить вам пару.

Хината цепенеет от шока, когда до неё доходит смысл сказанного.

Неджи… дрался? За неё?

— Это всё детали. Не берите в голову, Хината-сама, — добавляет Неджи, без труда уловивший её смятение. — Теперь вы моя. Если вам угодно, можете считать, что так предначертано.

А Хината смотрит на его сожжённые чакрой ладони и не может выдавить из себя ни звука.

Девочкам в их клане не прививают ложных надежд, их растят в строгости и послушании, с самого детства готовя к главному: ты можешь любить кого угодно, ловить чьи угодно взгляды, можешь даже думать о сладком и несбыточном, но ты всё равно исполнишь свой долг — станешь женой Хьюга, ляжешь под того, кого выберут для тебя старейшины, и родишь ему детей.

Ему — детей, а клану — воинов.

Никто не расскажет о многолетнем кровосмешении, не предупредят тебя и о том, что дети от таких браков не всегда рождаются здоровыми: когда всё подчинено высшей цели, любые средства и риски оправданы.

Хината молчит и делает так, как велено: тихая, удобная наследница, заточенная под нужды клана. Живет по инерции, словно бумажная птица, запущенная в полёт чьей-то рукой, — слишком слабая, слишком безвольная, чтобы сопротивляться встречному ветру. Она смотрит на Узумаки Наруто, пока тот делает шаги по собственному пути ниндзя, разбивая в кровь кулаки и колени, теряя друзей и находя себя, и всякий раз, случайно встречая его взгляд, захлебывается чистой, бездонной синевой чужих глаз. Смотрит в них и понимает, что на большее у неё нет ни смелости, ни чужого дозволения. Смотрит и уплывает мыслями в то самое, сладкое и несбыточное.

Девчонки много болтают: Сакура вздыхает по тому, кто сейчас далеко, у Ино новая диета и новая загадочная симпатия, Тен-Тен сетует на то, что её команда наполовину состоит из ненормальных, при этом, очевидно, причисляя к «нормальным» себя и Неджи.

Хината по большей части молчит. Робкая улыбка, тени румянца над скулами, а глаза как матовые зеркала — и что там, в глубине, за этой мутной росистой пленкой, никто не узнает.

Никто не поймёт.

Даже Неджи.

Неджи…

Он, как и прежде, не особенно разговорчив, его движения выверены и сдержаны, почти экономны: ни одного жеста впустую, ни единой лишней эмоции на бесстрастно белеющем лице. Светло-стеклянный взгляд всё так же проницателен, неизменный шелковый полог волос стекает по спине. Всё те же стать, прямая до идеальности осанка и широкий, сильный разворот плеч. Выглаженные, застегнутые на все пуговицы одежды...

Но отчего-то этот Неджи — бесшумно ступающий рядом, укрывающий её своей тенью даже в самый знойный летний день — кажется Хинате незнакомцем.

Их расписания синхронизируются настолько, насколько это вообще возможно для двух шиноби: Неджи сопровождает её во время передвижений по деревне, они вместе тренируются, и миссии для них отныне — одни на двоих. За два месяца Хината так и не находит в себе смелости спросить, зачем он сделал то, что сделал. Иногда ей кажется, что они бесконечно далеки друг от друга, но на самом деле нет никого, кто был бы ей сейчас ближе, чем Неджи. Они разные и вместе с тем удивительно похожи — оба отвергнутые, чужие в собственном клане. Оба заложники долга, традиций и чьих-то ожиданий. Хината злится на него за то, с какой легкостью он принял навязанные им правила игры, и за то, что следует им со всей строгостью. Злится, но не может его ненавидеть.

Не умеет.

И в день её восемнадцатилетия, когда Неджи уводит её из суеты праздника на пустую террасу и там впервые берет за руку, оборачивая её пальцы спокойным уверенным теплом своих пальцев, Хинате почему-то очень хочется верить, что вместе они уж точно со всем разберутся. Что всё обязательно выровняется и снова встанет на свои места.

Что ещё не поздно всё исправить.

Хината ошибается. Ей уютно в собственном заблуждении, но оно не может длиться вечно. Всё меняется уже через неделю, когда Неджи замечает её неосторожный, слишком красноречивый взгляд, предназначенный не ему. Он ждет, пока не скроется из виду ярко-оранжевая куртка, а затем аккуратно берётся двумя пальцами за локоть Хинаты и поворачивает её к себе. Она вздрагивает и поднимает лицо — жар внезапного прикосновения гасится о прохладный льдистый блеск глаз, лишённых зрачков. Контраст выбивает дыхание, сердце сжимается от странного, незнакомого прежде чувства.

— Ваши детские привязанности глупы и бессмысленны, Хината-сама, — говорит ей Неджи, не спеша ослаблять хватку, — уже давно пора их отринуть.

А Хината смотрит на то, как медленно движутся его губы, выталкивая наружу горькие, обидные слова, слышит стальные нотки в обычно ровном голосе — и ей хочется закрыться от каждого звука, словно от пощечины.

— Как ваш будущий муж, впредь я не желаю этого видеть. Надеюсь, вы меня поняли.

Хината склоняет голову в слегка заторможенном кивке и больше не решается поднять взгляд выше: так и замирает им на уровне чужих ключиц, рассматривая их твёрдые, резковатые очертания. Глаза щиплет так, будто мыло попало, рука пылает ровным огнём от запястья до предплечья. Непонятно, что ранит и обижает её сильнее: то ли, что Неджи видит её насквозь, или то, с какой легкостью он только что отнял у неё сокровенное.

На вечерней тренировке Хината рассеяна, её реакции притуплены, а движениям ощутимо не хватает скорости.

— Не поддавайтесь! — Неджи делает глубокий выпад, рассекая ребром ладони воздух, и она не успевает уклониться — рука, которая ещё недавно горела от его прикосновения, теперь вспыхивает болью.

«Не поддаюсь, — хочется ответить Хинате, когда она, пошатываясь, отступает на шаг, — ты же видишь, что я просто слабая. Ты же все понимаешь, Неджи-нии-сан».

Неджи и правда всё понимает. Его удары точны: рёбра, грудь, плечо, снова рёбра. Он никогда не бьет в живот, и Хината уже знает, почему. Белые ладони мелькают, жаля кожу касаниями. Наказывая за каждый взгляд, за каждый всполох румянца на щеках, за каждое раняще-робкое, нежное «Наруто-кун».

Хината больше не уклоняется.

Вечером отец распоряжается подготовить для неё купальню. Маленькая старушка-служанка помогает Хинате вымыться, накладывает тонкий слой заживляющей мази на её кожу и расчесывает ей волосы, потяжелевшие прядями, глянцевито блестящие от воды. На самом деле, всё, чего Хинате сейчас хочется, — это упасть на что-нибудь мягкое, раскинув бессильные руки, и просто лежать, но она научена с благодарностью принимать чужую заботу и отвечать на неё улыбкой вне зависимости от собственного расположения духа.

Едва за её спиной задвигаются сёдзи родной комнаты, Хината со вздохом облегчения стягивает с себя одежду, оставаясь в одной нижней рубашке, гасит свет и, как мечталось, валится на разложенный футон. Сон уже начинает потихоньку сковывать тело и наполнять голову клочьями ваты, когда она слышит чужие шаги у самого порога. Бумажная перегородка с шорохом отъезжает в сторону, впуская внутрь знакомый, чуть размытый сумеречной мглой силуэт, — затем панели вновь шуршат, со щелчком вставая в пазы.

И воцаряется тишь.

От недавней вязкой дремы не остаётся и следа. Хината не очень понимает, что могло понадобиться Неджи в главном доме, а в особенности в её комнате, в такой час. Ей хочется его окликнуть, но он исчезает мгновением раньше, распадаясь на тени и тусклые осколки лунных бликов, и вновь возникает уже совсем близко: так близко, что край футона проминается под его коленями.

— Неджи-нии-сан?.. — дрожащим шёпотом зовёт Хината. — Что-то случилось?..

Слабый уличный свет сочится сквозь окна и пятнает чужое лицо, искажая его черты до неузнаваемости: правильные линии переносицы и скул кажутся острыми, будто по ним с нажимом провели резцом. Этот Неджи — чужой. И когда он смотрит на неё так, он её пугает.

— Хината-сама, — он сглатывает. Молчит несколько долгих секунд, собираясь с мыслями, — я заранее прошу у вас прощения за то, что сейчас сделаю.

— Что… сделаешь?.. — помертвевшим голосом спрашивает Хината.

Вместо ответа он склоняется над её лицом так, что прохладные пряди его волос падают ей на лоб и щёки, и целует — глубоко, торопливо, с силой вталкивая язык в её рот. Хината пораженно вздрагивает и упирается ладонью в чужую твёрдую грудь, даже не отталкивая — всего лишь пытаясь отвоевать себе хотя бы крошечное расстояние и право на вдох. Другая рука тщетно проскальзывает по одеялу, не успевая зацепиться за него пальцами: Неджи быстрее, и одеяло падает на пол прежде, чем Хината осознаёт, что вообще происходит. Ночной холод касается беззащитной влажной кожи, просачивается глубже, оседая колким инеем изнутри. Неджи практически лежит на ней сверху, его губы на её губах, его пальцы на её бёдрах, его волосы на её лице... Чужое желание становится осязаемым, и у Хинаты в горле застревает ком, туго сплетённый из горечи и слёз.

— Вы моя, Хината-сама, — в глазах Неджи плавится лёд, его дыхание сбито, привычное спокойствие полностью истаяло.

— Ещё нет, — наконец находит в себе силы возразить Хината, — день свадьбы ещё даже не назначен. Так нельзя, Неджи-нии-сан!..

Он подминает её под себя, наваливается всем весом, и слова иссякают, вытесненные безотчетной паникой вперемешку с тем самым странным чувством, от которого внутри все сжимается.

— Я обещаю вам, что не сделаю ничего, на что не дал разрешения ваш отец, — торопливый шепот опаляет шею, губы Неджи жалят хлеще его ударов. — Не бойтесь меня, Хината-сама.

Он говорит что-то ещё, но Хината уже не слышит.

В ушах начинает монотонно звенеть, потолок заволакивает предобморочной зеленью. Осознание внезапно и безжалостно — оно давит из Хинаты слёзы, заставляет её задыхаться. И почему-то только сейчас, в шаге от падения в черноту беспамятства, она чувствует на своей коже сразу десяток одинаковых пронизывающих взглядов.

И понимает: они все смотрят.

Мокрый жар языка касается ключицы — подступивший было обморок разом откатывается прочь, а между ног против воли разливается томительное влажное тепло. Жгучий стыд захлестывает Хинату так, что та пошевелиться не может: лежит, придавленная чужим большим телом, с заклейменной поцелуями шеей, с онемевшими губами. Лежит, уронив руки на простыню, и даже помыслить не смеет о сопротивлении, пока Неджи распутывает завязки на своих брюках и тянет вверх тонкую ткань её рубашки. Внизу живота ворочается отвратительно-сладкая тяжесть предвкушения, но Хинате проще умереть, чем признаться самой себе в том, чего она в действительности хочет.

Неджи нависает над ней, раздетый и совсем взрослый, с выбеленной полумраком кожей, с жесткими линиями обнаженного, посеченного шрамами торса.

— Я люблю вас, Хината-сама, — произносит он тихо, и по его лицу невозможно ничего прочесть в темноте.

Но в тот миг, когда он это говорит, Хината чувствует тепло и слабую пульсацию в своих ладонях: словно в них только что легло чужое сердце. Она ещё не знает, что ей делать с этой ношей, а в груди уже теснится знакомое: там рождается новый секрет — врастает прямиком в душу, занимая своё место среди остальных её тайн.

Одно её слово — и всё могло бы быть иначе.

Хината молчит.

Молчит и думает о том, как это было с её матерью. Любила ли она отца, или с ней поступили так же: лишили выбора и унизили, обесчестив до свадьбы. Чтобы уже не было пути назад, чтобы некуда и не к кому было бежать. Чтобы на того, другого, даже взглянуть больше не посмела.

Неджи берёт её, стиснув челюсти до скрипа, задевая её плечо дрожащими ресницами. Его ладонь на её затылке — чтобы было удобнее вталкиваться в её тело — и Хината чувствует, как он медленно двигается в ней, чувствует заполняющую её изнутри твердость, и ей хочется плакать от этого странного распирающего ощущения, смешанного с болью.

— Простите меня, Хината-сама… Простите… — Неджи дотрагивается раскрытыми губами до её груди, входит глубже, врезаясь в неё бёдрами, — и боль стягивает низ живота горячими режущими лентами.

Хината вскрикивает и в ужасе хватается за его плечи, сжимая пальцы на гладкой коже, не в силах ни оттолкнуть, ни притянуть ближе. Ей хочется сбежать от этих мучительных толчков и хочется, чтобы Неджи не отпускал её; хочется, чтобы он прекратил и чтобы не останавливался… И когда он снова целует её, Хинате так плохо, так больно и так невыносимо, что она уже сама не понимает, как отвечает, ловя чужое дыхание, кусая отзывчивые шероховатые губы.

Всё происходит быстро.

Боль не уходит окончательно, она напоминает о случившемся, даже когда Неджи отстраняется, забирая обратно жар своих объятий, снимая с её кожи все свои прикосновения. А Хината лежит неподвижно, прижав ладонью сумасшедше бьющееся сердце, и чувствует, как стекает по её бёдрам вязкое тепло.

Зрители разбрелись, не дождавшись титров, — они с Неджи остались вдвоём в этой тишине и темноте, едва разбавленной светом далекого уличного фонаря.

— Я солгу, если скажу, что не хотел этого, — вполголоса сознается Неджи, касаясь её губ подушечкой большого пальца. Ноготь поддевает мягкую уязвимую плоть, проскальзывает по слюне. — Не так, не при таких обстоятельствах… Но я желал этого, Хината-сама.

— Уйди, — тихо говорит Хината и поводит головой, избавляясь от его ласки. — Прочь.

Боль ядом расползается по венам и концентрируется в самом центре груди — раскидывает свои чёрные жалящие щупальца прямо под её ладонью.

Неджи уходит, не обернувшись, бесшумно задвинув за собой лёгкие сёдзи. Хината умеет хранить секреты, и в первую очередь — от себя самой. Поэтому она никогда и ни за что не признается себе: ей хотелось, чтобы он остался.

С наступлением заморозков с севера приходят промозглые ветра и тревожные вести: в воздухе повисает тяжелое ожидание грядущей войны. В деревне начата всеобщая мобилизация, клан занят подготовкой к боевым действиям, и заключение их с Неджи союза предсказуемо откладывается до мирных времен. Наверное, Хинате следует испытывать облегчение, но его нет и в помине.

Одна дивизия, одна колонна в строю, одна палатка в лагере, разбитом среди камней, и сражаются они тоже — как единое целое. Отбросив прошлое, не заглядывая слишком далеко в будущее: только бы выжить, только бы не дать погибнуть друг другу и товарищам.

Только бы победить.

И когда Неджи, всю ночь простоявший на посту, еле живой от усталости, возвращается в их палатку с первыми робкими лучами рассвета, Хината помогает ему раздеться и ложится рядом. У Неджи измученные, воспаленные от еженощного недосыпа глаза: красные ворсинки сосудов густо обрамили расплавленное серебро радужек, от внутренних уголков к внешним пролегли глубокие беспокойные тени. Он опускает потяжелевшие веки и касается её губ мягким, почти целомудренным поцелуем, а Хинате хочется, чтобы он взял её прямо здесь и сейчас, сильно и грубо. Как тогда.

Один час.

Лагерь просыпается, и беспощадное, слепяще-солнечное утро выдёргивает их из объятий друг друга. Шаги и голоса за стеной из брезента, треск костра, звон алюминиевых кружек и котелков.

Новый день и новый бой.

Хината смотрит на то, как Неджи поочередно застегивает крепления жилета негнущимися, слишком медленными пальцами, и на то, как он проводит ладонью по лицу — так, будто пытается стереть с него сероватый налёт утомления. Она ловит его взгляд из-под прямых ресниц и улыбается, ещё не зная, что этот день для него последний.

Неджи — гений. Он не может, не должен падать. Но он падает: бессильно и бесславно — на колени. Как надорванный лист, прибитый к земле первыми каплями ливня. Со своим последним вдохом он просит Наруто пожить и за него тоже. И Хината знает, что никто никогда не поймёт истинной сути этих слов.

Никто, кроме неё.

Окружающий мир больше походит на черно-белую фотокарточку: он двумерный, плоский. Застывший в моменте, лишенный красок и звуков — покрытый прозрачным слоем закрепителя. Неджи лежит у её ног, и на странно вытянутой шее не бьется ни одна жилка. Лунный камень чужих глаз поблек, взгляд остановился, растеряв и холод, и блеск. Мертвые тени не сомкнутых ресниц легли на щёки грязными отпечатками.

Хината хорошо помнит, как Неджи смотрел на неё ещё совсем недавно: как щурился, чуть откинув голову назад, приподняв узкий подбородок. Как тепло и спокойно ей было под этим его взглядом...

В горле вскипает горькое, удушливое.

* * *

Война окончена, но в воцарившейся скорбной тишине слово «победа» звучит слишком громко. Во всём, что происходит по возвращении домой, нет ни капли смысла. Заново отстроенный квартал Хьюга кажется игрушечным, из его картонных стен и разномастных черепичных кровель навсегда ушло прежнее вековое величие.

Неджи бы не понравилось.

Хинату больше не трогают ни старейшины, ни отец: вряд ли её начали хоть сколько-нибудь уважать, скорее просто оставили в покое на время. Замкнутый круг разорван, невидимая рука судьбы больше над ней не властна, и Хината впервые в своей жизни не знает, что ей делать дальше. Она подавлена и растеряна: словно ей, совершенно не умеющей рисовать, только что впихнули в ладони кисти и пестреющую красками палитру, благословив на творчество. Её, серость и посредственность, способную лишь на примитивное раскрашивание по номерам или чужим трафаретам — и то с огрехами.

Жить по инерции снова возвращается в привычку: Хината ходит на миссии, навещает сенсея Куренай по пятницам, покупает продукты, всаживает прицельные удары в дерево и рассеянно гладит шерсть большого белого пса.

— Ты точно в порядке? — спрашивает Киба, заглядывая ей в глаза. В голосе участие, а хищные прорези зрачков отливают тёплым сочувственным блеском. Во взгляде напарника есть и всегда было что-то ещё, но Хината ни разу не позволяла себе смотреть глубже: чужие секреты её мало волнуют, ей хватает своих.

Лицо Кибы слишком близко, его дыхание разгорячено совместной пробежкой, от смуглой кожи растекаются жар и густой мускусный запах.

Он один из немногих, кто по-настоящему дорог ей, именно поэтому Хината мягко отодвигается, впервые в жизни пряча не смущение, а его отсутствие.

Ночью ей снится Неджи.

Неджи со сдержанной линией неулыбчивого рта, с холодными глазами, лишенными всякого выражения. Неджи с горячими ладонями, с обжигающими губами, с пылающим для неё сердцем. Неджи, вращающийся в яростном вихре из чакры и воздуха. Неджи, сжимающий её пальцы в темноте, за занавесом скатерти, под прикрытием столешницы. Неджи, готовый отдать — и, о, Ками, отдавший! — за неё жизнь.

Неджи, так и не ставший ей мужем, навеки восемнадцатилетний.

Её Неджи.

Сон стремительно тает и ускользает, развеиваясь. Уголок глаза покалывает от спутанных мокрых ресниц, внутри груди тлеет боль от потери и несдержанного обещания.

Всё кончено.

Неджи мёртв. Его птица — настоящая, сотворенная из плоти и крови, одетая в осеннее оперение, — завершила свой полёт год назад и рухнула наземь, пронзённая в самое сердце. Птица Хинаты — бумажная, с потертыми мягкими углами и потерявшими четкость сгибами — уже никогда расправит свои тонкие шелестящие крылья.

Все, что она может, — это трепыхаться на ветру, чтобы после упасть кому-то под ноги, запутаться в траве и стать землей. С первым же ливнем.

Это она, Хината, должна была умереть там, под градом древесных кольев. Она, бесполезная, слабая и не очень умная. Не Неджи. В тот момент он тоже был глуп, раз так просчитался.

Хината плачет, кусая влажный угол подушки, и плач её больше походит на затравленный, бессильный вой.

Он обещал ей! Обещал, что так предначертано! Он даже слова своего не сумел сдержать…

Все видят в Неджи героя — скупую строку имени, выбитую в камне, набросок портрета в зале славы и скорби. Такой молодой, такая потеря для клана и всей деревни... вот и всё, что доступно глазу случайного человека, приятеля или даже друга — того, кто никогда не был по-настоящему близок. И только Хинате видна вся правда: никакой он не герой — всего лишь подставившийся под удар глупец… чертов лжец, отравивший её разум и тело.

Хината ненавидит себя, свой клан и весь этот новый, преувеличенно-яркий мир, воздвигнутый на трупах тех, кто никогда не сможет в нем жить.

Наверное, за эти месяцы на её лице слишком отчетливо пропечаталось страдание, потому что в один из дней Наруто встречает её после тренировки в лесу и, не глядя в глаза, предлагает стать его женой. Жизнь делает очередной виток, закольцовывается и снова обретает что-то, отдалённо напоминающее смысл.

Отец доволен Хинатой, кажется, впервые за все двадцать лет: он и не надеялся, что старшую дочь удастся так удачно выдать замуж, всё-таки Узумаки Наруто — герой войны, а в перспективе и Хокаге. Ханаби смотрит искоса, не поворачивая головы, и во взгляде этом всего по чуть-чуть: капелька тоски, оттенок сочувствия, маленькая, больно обжигающая искра осуждения.

В день свадьбы, мучаясь от жары и едва выдерживая тяжесть многослойных одежд, давая клятву Наруто, обещая ему любовь, уважение и честность, Хината лжёт. Голос предательски запинается на последнем слове, и маленький темный комочек секрета, запрятанного глубоко в душу, начинает биться и пульсировать.

И тогда ей впервые кажется, что любит она совсем не того, кому признаётся сейчас в любви.

Годы замужества идут, но с каждым из них Хината всё меньше походит на себя прежнюю: медленно отвыкающее от физических нагрузок тело, мягкий живот с ослабленными родами мышцами. Вместо куная в ладони — плоский разделочный нож для рыбы.

Усталость, безразличная ко всему душа, помертвевшая тишина дома после полуночи. Блаженное отупение.

Намывая посуду, укладывая спать своих голубоглазых детей, до рассвета лежа в постели, одна из сторон которой всегда остаётся холодной, Хината не может отделаться от мысли, что всё это — не её. Ненастоящее, чужое. Не её жизнь, не её мечта, не её судьба.

Всё, что у неё осталось из своего — это её тайна: единственная тонкая ниточка, ведущая в прошлое, полузабытое и потертое временем. Где ничего ещё не решено окончательно, где всё ещё возможно. Где Неджи и она — два беззаботных листа на одной ветке, купающиеся в солнечном свете. Такие похожие, но вместе с тем совершенно разные.

Несчастные и по-своему счастливые. Живые.

В свои тридцать Хината отпускает все секреты. Кроме одного: Неджи всё ещё её, а она, кажется, всё-таки его. Но Хината никогда и никому об этом не расскажет, ведь хранить секреты — это то, что она умеет лучше всего.