Маленькая Птичка большого полета (джен)

Маленькая Птичка (Кюджюбиркус), бывшая Шветстри Бхатипатчатьхья

____________________________________________________________

— Фиглярка! Дешевка калькуттская! — выкрикнула Фатима, одолеваемая бессильной злобой, а ее товарки даже слов не нашли, только шипели от возмущения, словно драные крысы. Что с них взять, с глупых индюшек! Индюшки и есть. Фатима поумнее будет, нашла словечки, пусть тоже глупые. Но нашла, потому и верховодит этими дурехами. Им ли равняться с Кюджюкбиркус, избранной Перчаткой самой Великой Богини?!

Не им, конечно.

К тому же Фатима тоже не больно-таки умна — поначалу-то циновкой расстилалась перед «великой Кёсем», за которую Кюджюкбиркус себя выдавала, и умоляла не гневаться на глупую (вот уж воистину глупая!) да ленивую гедиклис, от работы отлынивающую. И не захихикай так невовремя не менее глупая Мейлишах, сама Фатима ни за что не догадалась бы о подмене и не сообразила бы, что в драгоценном халате хасеки-избранной и с по-праздничному раскрашенным лицом выступает всего лишь Кюджюкбиркус! Та самая Кюджюкбиркус, с которой Фатима и словом-то переброситься посчитала бы зазорным.

Глупая Фатима! К тому же ленивая и медлительная — вон и оскорбления свои в спину Кюджюкбиркус выкрикнула, вовремя и у самой не нашлось нужных.

И Кюджюкбиркус, гордо шествуя прочь по коридору, позволила легкой самодовольной улыбке чуть изогнуть губы, подведенные соком перетертых ягод. Совсем чуточку. Даже случись навстречу кто — не заметил бы в выбеленном рисовой пудрой и накрашенном «под Кёсем» личике никаких изменений. Не лицо — личина, маска гордости и надменности истинной хозяйки султанского гарема, что бы там ни воображал о себе старший евнух, кызляр-агасы Мухаммед, или даже сама Халиме-султан. Хотя Халиме-султан — валиде, почтенная матушка султана Мустафы, да продлит всемогущий Аллах его годы, а Кёсем — всего лишь хасеки, любимая наложница, одна из многих.

Да только вот валиде лишь в том случае главнее хасеки бывает перед глазами не только султана, но и всего гарема, когда валиде умна. А Халиме-султан прожитые годы одарили разве что морщинами да скверностью характера, но никак не мудростью. Вот уж воистину — живое подтверждение того, что старость не снадобье от глупости. И пусть об этом не говорят вслух — во всяком случае, умные не говорят, а глупым быстро укорачивают их болтливые языки, — но знают-то все. От старшего евнуха, многоуважаемого кызляр-агасы Мухаммада, и до самых распоследних гедиклис, послушниц младшего яруса обучения в школе наложниц и одновременно безропотных служанок и девочек для битья, если вдруг потребуются таковые кому из более высокочтимых обитательниц Дома Наслаждений. А кто в Дар-ас-Саадет выше гедиклис? Да почитай что все!

Но как бы там ни было, любая распоследняя гедиклис знала, кто на женской половине Дворца имеет настоящую власть, а кто только видимость таковой. Любая, умеющая держать глаза и уши раскрытыми, конечно. В гареме секрета не скроешь — точно так же, как не утаишь кинжала под коротенькой детской холой.

Халимэ-султан глупа.

А вот Кёсем — умна. И Кёсем могла бы и заметить тень неподобающего выражения на лице нахальной гедиклис. Даже под толстым слоем краски могла бы. Да что там выражение! Эта праздничная роспись лица «под хасеки» вне стен учебного класса и без надзора строгой наставницы-калфу — уже само по себе преступление, за которое нарушительнице устоев и правил грозит суровая порка, и то и вообще могут с позором выгнать из дворца. Если встретится кто-то вроде Кёсем…

Но Кюджюкбиркус не опасалась встретить Кёсем, и не только из-за уверенности в заступничестве Великой Богини, чья незримая длань реет над всеми посвященными ей перчатками. Не может властительная хасеки попасться навстречу сейчас — она в парильню пошла, хасеки-то, а это дело долгое. Кёсем хоть и не такая дряхлая, как Халиме-султан, но тоже довольно старая, ей за тридцать уже, а старые любят долго греться да париться. Пока разнежат тело на горячем камне, пока массажисты разомнут им каждую жилочку, пока счистят пастой из бобовой муки и специальными скребками размягченную паром старую кожу… Хорошая баня — дело долгое, встречи с Кёсем в запутанных коридорах и переходах дворца можно не опасаться до третьего послеполуденного намаза.

Кюджюкбиркус позволила себе улыбнуться чуть шире.

Папа-Ритабан тоже был умен, он бы тоже наверняка заметил неподобающее. И глубокой ночью, после ухода последнего зрителя, устроил бы воспитаннице суровую порку за несдержанность и неуместное проявление эмоций. Чувства — не для бродячих плясуний. Смеяться и рыдать от восторга должны зрители, самому же танцору невместно уподобляться необученным шудрам. Папа-Ритабан обязательно бы заметил, да. И постарался бы, чтобы тогде еще не Кюджюрбикус, а всего лишь нерадивая и глупая Шветстри, лишь по недоразумению носившая гордое имя Бхатипатчатьхья, не только на собственной шкуре прочувствовала всю непозволительность своего поведения, но и надолго запомнила преподнесенный урок.

Но Ритабан Бхатипатчат, хозяин маленькой труппы бродячих артистов, остался в прошлом. Как и его приемная дочь-шветстри, «белая женщина» — слишком белая для того, чтобы у папы-Рита, такого же нищего, как и его подопечные, не возникло желания продать ее подороже. Неправа Фатима — дорого обошлась заезжему торговцу живым товаром маленькая воздушная плясуньяс глазами, словно выточенными из прозрачного солнечного камня — папа Ритабан особенно восхищался этими необычайно светлыми глазами, называл их жидким золотом и говорил, что когда-нибудь они обязательно принесут ему много если не твердого золота, то серебра-то уж точно. Такие глаза и кожа светлая. словно топленое молоко… Нет,не дешевка какая-нибудь, а истинная шветстри, драгоценный лотос, неведомо как выросший на грязных улочках Калькутты.

Калькутта теперь далеко, и папа-Рит тоже, и это хорошо. А в благословенном Дар-ас-Саадет нет никого столь же глазастого. Ну разве что все та же хасеки Кёсем, но она в бане парится. Да что там

Султанский гарем — во всем Истамбуле, пожалуй, и то не сыщется таких глазастых! Слепые они тут совсем. Слепые и глупые.

Вот, к примеру, та же Фатима — она же уверена, что только что выкрикнула ужасное оскорбление, обозвав Кюджюкбиркус фигляркой.

Смешная, глупая Фатима! Разве может оскорбить похвала твоему мастерству? Это же высшее удовольствие — тем более из уст врага.

Ну ладно, не врага — не тянет маленькая злобная глупышка на настоящего врага не просто какой-то бывшей уличной танцорки, а самой «перчатки для руки богини», пусть даже торопливый и жадный папа-Рит и продал Шветстри заезжему торговцу раньше, чем тетя Джианна успела завершить ее тайное обучение. Фатима не враг — у перчатки богини не может быть собственных врагов. Но и не друг. Ибо друзей у перчатки не может быть тоже.

Все равно удовольствие — слышать, как не-друг тебя нахваливает, в беспримерной глупости своей полагая, что оскорбляет. Что может быть приятнее глупого недруга? И безопаснее.

Кстати, о безопасности…

Завернув за угол (все тем же размеренно-стремительным шагом, характерным для истинной Кёсем), Кюджюкбиркус тут же скинула высокие банные сандалии, подхватила их вместе с полами слишком длинного халата и бросилась бежать со всех босых ног. Теперь ее безопасность напрямую зависела от скорости. От того, кто успеет первым: опомнившаяся Фатима наябедничать одной из наставниц-калфу на непозволительную наглость Кюджюкбиркус, или же сама Кюджюкбиркус — положить на место драгоценный халат хасеки, позаимствованный ею на время безо всяких на то прав.

Случайно попавшийся навстречу ученик евнуха — совсем мальчишка! — дернулся было наперерез (бежит — значит виновна, задержать, а в чем вина и как наказать, старшие потом разберутся), но тут же шарахнулся к стене, разглядев халат бегущей. Халат хасеки — знак высшей милости султана. Вот и замер несчастный евнух, не знает, что делать, таращит глаза в ужасе. Хорошо, что молоденький и не очень-то пока еще уверенный в собственных правах и обязанностях. Повезло. Пока. И лучше не думать о том, что если ее поймают в столь неподобающем одеянии — наказание вряд ли ограничится поркой.

Впрочем, это если поймают.

А для того, чтобы не поймали, нужно как можно скорее покинуть этот участок дворца — здесь слишком близко от Розового павильона и слишком велик риск наткнуться на кого-нибудь из тех, кто вправе не только задать ненужный вопрос, но и ответа потребовать. И пусть большинство обитателей Дома Удовольствий заняты подготовкой к вечернему празднику, но ведь всегда может найтись какая-нибудь лентяйка, от забот отлынивающая — вот как та же Фатима и ее подружки, к примеру.

Сердце колотится в ушах храмовым барабаном, или это топочут преследовательницы? Вот же злобные глупые твари! Ну догонят — и что? Молча и безропотно побить себя Кюджюкбиркус не даст, будет драка, будут вопли. Сбегутся старшие. Всех же потом и накажут! В том числе и за то, что своими детскими выходками отвлекли от важных дел. Кому от этого будет лучше? Фатиме, что ли? Да и царапины от ногтей заживают долго. Особенно на лице. А уж Кюджюкбиркус постарается, чтобы там было чему заживать. Ногти у нее хорошие, острые, покрытые прочным лаком, как раз вчерашнее занятие пригодилось.

Поворот. Еще один, пыльная портьера, восемь ступенек вверх и сразу направо, там еще одна занавесь отделяет маленькую нишу с узким оконцем — не оконцем даже, а просто вертикальной щелью для доступа воздуха. На первый взгляд кажется, что в такую не пролезет даже хорек. Вот и прекрасно, что так кажется.

— Она не могла далеко убежать! Ищите!

Отделенная тонкой занавеской ниша — слабое укрытие, ненадежное. Голоса и топот совсем близко, скоро и сюда доберутся. Как следует выдохнув и вывернув голову набок чуть ли не до хруста в шее, Кюджюкбиркус протиснулась в узкую щель. Иногда быть маленькой и тощей не так уж и плохо.

Воздушное окошко выходило во внутренний дворик — крохотный, словно тандыр в небогатой семье, и такой же раскаленный. И — хвала Аллаху! — совершенно пустой.

Впрочем, как всегда в это время дня — кому же охота заживо и по собственной воле превратиться в хорошо прожаренную лепешку-чапати? Кюджюбиркус давно держала этот дворик на примете как лучший из возможных путей отхода. Аллах — он, конечно же, всемилостивый и всемогущий, и без его участия ни единый волос не упадет с головы правоверного, но хорошая перчатка богини никогда не доверит заботу о своей безопасности кому-то постороннему — пусть даже и самому Аллаху. Впрочем, он и сам отлично это знает — иначе зачем прописал Небесным Каламом в священной Книге судеб именно такую судьбу и такой характер маленькой калькуттской циркачке? А уж богиня знает тем более — богиня все и всегда знает про свои перчатки, даже недоделанные. Так что Кюджюкбиркус просто послушна их воле, вот и все.

Пробежать два десятка шагов по узкому карнизу до крохотного балкончика, а потом еще два раза по столько же по перилам внутренней галереи — сущий пустяк для бывшей воздушной плясуньи. Джутовая веревка намного тоньше, а натягивал ее папа-Рит порою на куда большей высоте. Галерея была не круговая, заканчивалась неприметной лесенкой и крохотным тупичком под самой крышей. То, что надо!

Оказавшись в тупичке, Кюджюкбиркус ловко скинула высокостатусный халат хасеки, оставшись в повседневном одеянии гедиклис, бережно разложила уличающую одежду прямо на чистых плитках пола, поверх деревянных банных сандалий — без них выдать себя за Кёсем ей было бы сложновато, слишком велика разница в росте, вот уж действительно Кюджюк-биркус, «маленькая птичка», очень маленькая, правы насмешницы из старшего гарема.

Не зря же ей и имя такое назначили, далеко не случайное имя, прекрасное, многозначительное и очень, очень подходящее! Ничуть не менее прекрасное, чем сам Дар-ас-Саадет, и столь же преисполненное тайными смыслами. Просто рахат-лукум с прослойками из нежнейшего миндаля, а не имя!

А ведь глупая Шветстри (тогда еще Шветстри!) чуть было даже не расстроилась поначалу, такое роскошнейшее имя получив. Кюджюкбиркус. Маленькая Птичка, подумать только… Птичка. Да еще и маленькая. Словно мало того обстоятельства, что она и так среди гедиклис младшего круга самая щуплая и низенькая! Словно еще и именем теперь унизить хотят, закрепляя позорный статус надолго…

Глупая, глупая Шветстри! Впрочем, что с нее взять, со Шветстри-то? Глупая она была, эта Шветстри, одно название, что драгоценный цветок лотоса.

То ли дело Кюджюкбиркус!

Вот Кюджюкбиркус сразу все поняла. Как только имя приняла и освоилась, так все и поняла сразу. И вообще про все, и про само имя в частности. Тут ведь не самое главное, что маленькая. Тут куда важнее, что птичка...

Разве могла Великая Богиня, у которой на каждого последнего червяка есть свои планы, не включить в эти планы Птичку, пусть даже и самую маленькую из всех своих птичек? Конечно же не могла! Иначе какая бы она была после этого Великая Богиня, спрашивается? И имя Кюджюкбиркус — о, до чего же прекрасно и говоряще это имя перед глазами тех, кто умеет видеть и понимать тайные знаки! Маленькая, да. Но ведь не мышка, не бабочка, не цветочек какой никчемный и бесполезный, годный разве что на мимолетное услаждение взора гуляющих по саду бездельниц и безжалостно срезаемый рукой бостанджи, как только на нем появится первый вялый листик.

Нет.

Птичка.

Это ли не знак? Не намек? Не божественная отметка, вписанная небесным каламом прямо на футляр свитка судьбы? Ибо судьбы избранных не пишут в общую книгу, даже и небесную, их вписывают на отдельные тайные свитки особыми перьями.

Что есть у каждой птички, даже и самой маленькой, кроме лапок, клюва и хвостика с крыльями? Перья у нее есть. Те самые перья.

А про “оперенных” в султанате не знает разве что слепоглухонемой от рождения, да и то только потому, что оперенные никогда не берут заказов на посвященных какому-нибудь храму калек. А непосвященный любому из богов и не живущий при храме из милости слепоглухонемой просто не смог бы выжить, и значит, в любом случае знать ему про оперенных необязательно.

А еще об оперенных молчат. Почти так же красноречиво, как и о перчатках Великой Богини молчат, разве что по причинам разным: ибо о перчатках молчат, потому что не знают почти ничего, о чем тогда и не молчать-то? А о пернатых молчат как раз потому. что знают, и знают слишком хорошо. Никому не охота получить острым перышком по горлу — не по контракту даже, а так, из-за случайно проявленного в разговоре недостаточного уважения. Оперенные ведь далеко не случайно так называются, , летают где вздумается, им законы не писаны, а клюнуть могут больно. И перья, опять же.

И если рассматривать с этой точки зрения и уповать на многомудрость Великой Богини, то имя Кюджюкбиркус перестает быть просто именем, одним из многих. Оно становится тем самым, чем наверняка и было изначально — тайным знаком, отметкой Богини, еще одним подтверждением избранности.

Да, в оперенные редко берут со стороны, чтобы не по крови, еще реже — не с младенчества. Но ведь и Кюджюкбиркус не просто посторонняя какая-нибудь гедиклис! Она почти полноценная перчатка, а значит — тоже почти что оперенная, да плюс еще это имя… И лучше бы его подольше не меняли на новое, взрослое. Это тоже никакой обиды, это правильно. Нельзя просто так менять настолько говорящее имя. Пусть все помнят, что Кюджюкбиркус — тоже птичка. Тоже с перьями. Пусть задумываются.

Кюджюкбиркус уложила драгоценный халат хасеки на чистом мозаичном полу складочка к складочке, аккуратно, подвернув рукава вовнутрь, как учили. Разгладила, осмотрела придирчиво — нет, не помялся и не испачкался. Опять повезло. Теперь самое сложное — аккуратно просунуть ладони под сложенный подушечкой халат и спрятанные под ним сандалии и выпрямиться, подняв их на вытянутых руках перед собой. Еще раз оглядеть — нет, сандалии нигде не высовываются. Халат и халат.

И — вперед!

Главное — нацепить на лицо деловито-сосредоточенное выражение и семенить мелко-мелко — дабы любому случайному встречному было с первого же мимолетного взгляда понятно: эта ничтожная гедиклис послана с важным поручением кем-то очень высокопоставленным и нетерпеливым, а потому лучше ее не задерживать. Вряд ли кто случайный после этого удостоит ничтожную второго взгляда — а значит, вряд ли заметит, что выполняющая столь важное поручение почему-то разгуливает по дворцовым коридорам босиком. Точно не заметит. Особенно, если перебирать ногами быстро-быстро. Хорошо, что до бани недалеко совсем, две лестницы и коротенький коридорчик…

Как она и рассчитывала, предбанный холодный зал-илыклык был пуст — не так уж много времени заняла ее проделка, не успел никто из знатных парильщиц перегреться на горячем камне харарета, надышаться паром и пожелать отдохнуть в относительной прохладе илыклыка, у освежающего фонтанчика. Занавеска, отделяющая проход в харарет, хорошо приглушает звуки, она очень плотная — не столько для того, чтобы удержать пар внутри, сколько для того, чтобы не позволить ему прорваться наружу и нагреть илыклык. Вот и хорошо.

Только разложив халат хасеки на специально предназначенном для него мраморном столике, Кюджюкбиркус позволила себе облегченно выдохнуть и поняла, что все это время почти не дышала. Нехорошо — перчатка великой богини должна быть бесстрастна. К тому же лицо… о, иблис! Как она могла забыть про накрашенное лицо?! Повезло, что все так заняты подготовкой к празднику и внутренние коридоры почти пусты, за время своего бегства она не попалась на глаза никому, кроме юного недотепы-евнуха! А если бы вдруг? Хороша бы она была, случись ей навстречу кто из старших женщин! Или опытных евнухов! Или даже сама валиде! Страшно даже представить! Ничтожная гедиклис с лицом хасеки Кёсем — и она полагала, что останется незамеченной?! О, Аллах, воистину если ты хочешь кого покарать, то лишаешь разума!

Приподнявшись на цыпочки, Кюджюкбиркус легла грудью на каменный бортик фонтанчика и опустила накрашенное лицо в воду. Удобно быть маленькой птичкой — старшим женщинам наверняка пришлось бы для этого склоняться над крохотным искусственным водоемом в три погибели, Кюджюкбиркус же надобно было лишь самую чуточку наклониться и встать на цыпочки. Энергично растирая лицо руками, Кюджюкбиркус быстро смыла предательскую краску. Брови, губы, белила — все прочь! Хорошо, что в качестве белил взяла чистую рисовую пудру, совсем без масла, а то вообще не удалось бы отмыть, размазались бы только. Масляные надо оттирать, а не отмывать — а о нужной для этого тряпке Кюджюкбиркус заранее не подумала. Ну и ладно, невелика беда, что не подумала, пудра и так легко смывается.

Покончив с умыванием, Кюджюкбиркус растрепала тщательно уложенную прическу, потом пригладила волосы кое-как мокрой ладошкой — чтобы и ни следа не осталось от высокой лепестковой укладки «под Кёсем», пусть лучше примут за неумелую лентяйку и недоучку. Успела вовремя — из-за занавески, прикрывавшей проход в харарет, раздались приближающиеся голоса и характерный тройной перестук банных сандалий на высокой деревянной подошве: кто-то из привилегированных старших женщин спешил покинуть горячий зал парильни и отдохнуть в прохладе у фонтана. И вряд ли это кто из икбал, лишь единожды удостоенных вниманием султана, — вон как сандалии грохочут мощно и размеренно. Наверняка одна из кадине, матерей сыновей султана, а то и сама валиде, мать правителя. У подпорок-гедиклис, положенных каждой такой высокочтимой (двух, по одной под каждую руку) сандалии по полу стучат пожиже и посуетливей — ну так на то они и подпорки!

Кюджюкбиркус метнулась к выходу — как была босиком, хорошо что в последний миг таки не забыла прихватить собственные туфли. Натянула их уже в коридоре, пробежала до низенькой скамеечки под лестницей, у выхода во внутренний дворик. Именно на этой скамеечке Кюджюкбиркус совсем недавно готовила косметические притирания, выполняя задание строгой калфу, когда увидела направлявшуюся в парильню группу старших наложниц, среди которых узнала хасеки Кёсем. Чуть ранее Кюджюкбиркус слышала, как по верхней галерее прокрались три глупые гедиклис во главе с Фатимой — сбежавшие с проходившего во дворике урока и наверняка считавшие, что делают это совершенно бесшумно.

Кюджюкбиркус не завидовала лентяйкам и не злилась на них. Перчатка должна быть выше эмоций, бесполезных богине. Не собиралась она и доносить до слуха и внимания старенькой наставницы сведения о неподобающем поведении младших послушниц. Перчатка богини — не латная рукавица, ей не пристало действовать жестко и прямолинейно. Кюджюкбиркус перетирала в шелковистую кашицу замешанную с топленым маслом и сажей сурьму и размышляла, как бы сделать так, что подслеповатая наставница сама обнаружила лентяек и как следует им всыпала за нерадивость. Не потому, что Кюджюкбиркус на них злилась или из-за какой другой глупости, вовсе нет. Просто лентяйки позорили имя гедиклис. Хорошие гедиклис так себя вести не должны — а значит, чем быстрее эти глупые неумехи поймут неправильность своего поведения, тем для них же лучше будет.

Сама Кюджюкбиркус хотя и ушла с раскаленных послеполуденным солнцем мраморных плит крохотного внутреннего дворика в благословенный полумрак внутренней галереи, но вовсе не бросила при этом выполнять урочное задание. Наоборот! Она для того и ушла, чтобы исполнять его с должным рвением и прилежанием, ибо жаркое солнце делало вялыми руки и мысли, что недопустимо для желающей преуспеть гедиклис точно так же, как и для хорошей перчатки богини.

Кюджюкбиркус тщательно взвесила на весах благоразумия и осторожности разные возможности и решения, и с некоторым сожалением вынуждена была признать: не получится. Завлечь старушку-наставницу в прохладную тень Сандалового павильона ей бы, возможно, и удалось, причем даже, вполне вероятно, что сделать это получилось бы и словно ненароком. Жар не особо донимал дряхлую калфу, но от яркого света у нее слезились глаза. Так что да, она могла прельститься возможностью дать им отдых. Но вот заставить ее старые ноги, скрипящие на каждом шагу и раздутые в коленях, преодолеть множество мелких ступенек до верхней галереи, да еще и сделать это словно бы случайно… Нет, такое воистину не под силу ни одному человеку, даже будь он трижды перчаткой великой богини!

В этот-то самый миг и увидела Кюджюкбиркус направляющуюся в парильню Кёсем. Кёсем с парадным лицом и в роскошном халате хасеки. Который перед хараретом будет сброшен служанкам и отправлен в стирку, а расторопные гедиклис тут же принесут Кёсем новый. Заранее. Задолго до того, как он ей потребуется на самом деле…

Искушение оказалось слишком велико.

Кюджюкбиркус еле слышно фыркнула, вспоминая выбеленное страхом лицо Фатимы. И то, как упала она, словно ей колени подрубили, как ползла, корчась от ужаса и умоляя о прощении. Дивное зрелище, медовый рахат-лукум под языком, а не воспоминание! Жаль, кончилось быстро.

Кюджюкбиркус опустилась на колени, пошарила рукой в темноте под скамейкой — не пропало ли чего из там спрятанного? Нет, ничего не пропало, все на месте. И мисочка с жирной сажей, и кусок мягкой охры, и коробочка тончайшей рисовой пудры, и перетертая ягодная масса в толстостенной банке из слабообожженной рыхлой глины (в такой банке ягоды долго не скисают при самой жуткой жаре, если, конечно, следить, чтобы глина всегда была влажной), и пьяла с остатками желтоватого масла — основы для большинства красок, наносимых на тело, его добавляют обязательно, иначе кожа быстро высохнет и покроется морщинами, как у старухи. И, конечно же, медная ступка с каменным пестиком — самая большая ценность, пропажу которой нерадивой ученице было бы сложно объяснить. Но — Аллах миловал, богиня уберегла.

Кюджюкбиркус села на скамейку, расставив в положенном порядке перед собой миски и баночки, склонилась над ступкой и усердно захрустела перетираемыми жжеными скорлупками грецкого ореха.

И окончательно успокоилась: теперь что бы кому бы ни сказала Фатима — а доказательств у нее никаких, ее слово против слова самой Кюджюкбиркус. Ничего не знаю, ничего не видела, сижу вот, тружусь в поте лица, урок выполняю. А Фатиме, наверное, затылок солнцем напекло, вот и мерещится всякое. И подружкам ее тоже.

Да и не станет Фатима жаловаться — особенно если подумает хотя бы немножко. Она хоть и глупая, но не настолько же! Ведь тогда придется объяснять, а что она сама делала на верхней галерее в урочное время? И где ее плошки-миски-ступки с приготовленными красками да притираниями?

И еще вопрос, кого после таких объяснений накажут больше!

______________________

ПРИМЕЧАНИЯ

Кюджюкбиркус — маленькая птичка.

Шветстри — белая женщина.

Валиде — мать правящего султана.

Шахзаде — сын султана.

Хасеки — любимая жена или наложница султана, мать наследника.

гедзе — та, на которую султан или шахзаде бросил благосклонный взгляд, выделив из прочих, но пока не пригласил переступить порога своей спальни.

икбал — наложница, которую султан один раз почтил своим вниманием и позволил переступить порог своей спальни.

кадине — мать сына султана.

Кёсем — единственная, самая любимая жена или наложница султана.

гедиклис — младшие ученицы в школе наложниц.

калфу — наставницы в школе наложниц.

Кызляр-агасы — старший евнух.

Дар-ас-Саадет — Сад Наслаждений и Цветов, Сад Тысячи Наслаждений, женская часть дворца.

илыклык — первый, “холодный” зал банного отделения, с фонтаном и скамейками для отдыха.

Харарет — горячий банный зал со специальным нагретым массажным столом из цельного камня.

хола — детская одежда, что-то вроде открытой короткой туники.