...и лучше бы не просыпаться (гет)

Следить за осанкой, подбородок повыше. Руки заложить за спину — так солиднее. И постараться не выпячивать грудь: она у меня и так шикарная, не хватало только, чтобы мальчишки хроническое косоглазие заработали.

Уизли.

Я никогда не проигрывала. Не смущалась зря.

И сейчас мне было все равно, как на меня смотрят. Что во взглядах этих — презрение и отвращение… да, так и есть… ненависть. Я сказала правду, которую все боялись сказать, хотя думали о том же, теперь за эту правду они готовы растерзать. Нет, и руки бы побоялись запачкать, растерзывая. Просто бы пристрелили на расстоянии.

У меня особый вид трусости: если надо, пойду и сделаю. Просто потому, что у других смелости не хватает. Чтобы они знали, что у меня хватило. Я боюсь, что кто-то другой сделает то, что мне делать страшно.

В итоге, конечно, волна всеобщего возмущения — им, в первую очередь, самим за себя стало стыдно… орет ведь больше не тот, кто не предрасположен, так сказать, а тот, у кого самого рыльце в пуху — чуть не смела меня за порог.

Драко тоже хорош… глазки потупил и отвернулся. Потом, правда, за руку взял. А вот Грег и Винс ото всех загородили, в частности, от рвущегося ко мне Криви… я их люблю.

А после нас всех построили и вывели из Большого Зала. Мы должны были эвакуироваться первыми. Ну или от нас должны были избавляться первыми.

А мне еще хотелось… я правда не боялась… может, совсем чуть-чуть. Все же Пожиратели… штурм Хогвартса… а все из-за Поттера! Никто почему-то не задумывается, что это он их сюда привел. Ему просто захотелось, чтобы все его героично защищали.

И нельзя думать… нас гнали, словно мы прокаженные. «Слизерин эвакуируется первым». Я уверена, в каждом из нас теплилось смутное чувство, что нужно остаться… Хогвартс ведь наш дом. Даже для нас. И… разумеется, дуре-Макгонагалл в это трудно поверить… нам было плохо оттого, что его собираются штурмовать. Разрушать… уничтожать.

Он в последний год был другим, это правда. Хогвартс уже не походил на тот, что я знала... он стал нахохлившимся, огрызавшимся стариком, которому ни до кого не было дела. Но он родной мне. Как всегда. А нас, даже не спрашивая, словно это само собой разумеющееся, гонят от него, между тем как остальные факультеты остаются. Не все правда... многие бегут вместе с нами… но эти — они же по собственному желанию, подчиняясь собственному страху. Терпеть не могу, когда за меня решают. Знаю, предоставь слизеринцам свободу выбора, многие бы все равно ушли. Но это был бы их свой… ну, скажем, повод проснуться после кошмара и с тоской решить, что лучше бы не просыпались.

А некоторые бы остались. Вот Драко, Грег и Винс остались.

Я смотрела им вслед, когда они, пригибаясь, скользили в толпе, прячась от острого взгляда Филча, и чувствовала... ну не зависть, конечно. Легкое сожаление… нет. Больше желания рискнуть. Пойти за ними.

Я неплохо сражаюсь. Правда. Палочка слушалась меня необыкновенно, мне все так говорили. Могла бы рискнуть.

Знаете, это было бы здорово — я бы решилась, когда другие испугались. Вот как в Зале.

Мы все стояли в Выручай-Комнате. Я ее и не видела ни разу после той облавы на Армию Дамблдора. А сейчас эта самая Армия выбегала нам навстречу, спеша на помощь защитникам Хогвартса. Словно Поттер заранее знал…

И Уизли. Рыжий, наглый. Ухмыляющийся. Сколько его вижу, всегда на губах у него эта дурацкая ухмылка. Взглядом этак по мне скользнул и отвернулся. С братцем своим разговаривает.

Например, Джорджа Уизли я так и могу назвать — Джордж Уизли, олух двумя курсами старше. А Уизли... только Уизли.

Я кружусь в танце с Блейзом. У «Чертовых сестричек» есть очень красивый вальс… такой тягучий. Бывает музыка, под которую хочется разбежаться и взлететь… или петь во весь голос с самой высокой башни… такая музыка подвигает, в ней находишь себя лучшего, чем ты есть. «Волшебный вальс» такой вот.

А он еще долго глядел мне вслед, я затылком чувствовала.

Фред — другой, более пакостливый, более… ну просто он меня бесит, если честно. После тех нескольких случаев или, как он всем, жеманясь, говорил «приколов», другая бы на моем месте вообще считала его своим врагом номер один. Устраивала бы ему при встречах вендетты. Я не такая. Я вообще очень сдержанная, Драко вот так говорит.

Но мне очень хочется вцепиться ногтями прямо в эту его ухмылочку, оттаскать его за мандариновые вихры, заставить смотреть на себя прямо, а не так… с гнусцой.

— Привет, Пончик.

Это он мне. А мне его даже послать лень.

Последние с моего факультета уже вошли в проем за картину, теперь младшие идут, с других курсов. И ревут все. Терпеть не могу плачущих подростков. Еще вон девушки… ну разве можно так макияж по щекам размазывать?

Этот бармен с «Кабаньей головы» сложил руки на груди — нас всех, бегущих, взглядом провожает… нехорошим. С прищуром. Должно быть, лица в памяти фиксирует, чтобы потом припомнить тем, кто выживет… счет предъявить. Глаза колючие и странно знакомые.

Уизли мимо них небрежно проходит, не взглянув даже. Джордж хотя бы Смита поддевает: «Захария, ты осторожнее в туннеле. Да и по жизни — осторожнее, хорошо?», а этот…

Он, видите, выше всех нас, он Герой, он… мне кажется то, что именно он так пренебрегает нами… мной… самое отвратительное, что произошло. Вообще за весь этот год.

К Мерлину! Меня только что чуть не линчевали в Большом Зале, меньше чем через четверть часа начнется штурм, а я… У них ведь нет шансов. У защитников этих, хреновых, не единого. И он еще может позволить себе роскошь так снисходительно к бегущим из Хогвартса относиться. Он может позволить себе?.. И ухмыляться, и скользить взглядом… и отворачиваться, когда я на него смотрю, и делать вид, что не слышит, когда окликаю.

— Фред!

У него тонкая беззащитная шея и нежный пушок на затылке у самой кромки волос.

— Что, Паркинсон?

Пончик?

— На пару слов, — немного подумав, добавляю: — Можно?

Уизли, внимательно… знающе? глядя мне в глаза, отходит от своего брата, встает рядом со мной. Бармен нахмуривает кустистые брови, Филч и старая ворона Пинс бдительно вытягивают шеи… Пинс еще похлопывает по ладони своим кожаным, как она его называет: «биуваром» — неудовольствие высказывает. К черту. Беру Уизли за руку и веду за собой.

У Уизли теплая ладонь. Горячая.

Когда оказываемся за дверью Выручай-Комнаты, Уизли руку выдергивает. У него чуть подрагивает верхняя губа. Сейчас, когда он стоит напротив меня и смотрит. Она у него тоньше, чем у Джорджа, ехиднее как-то… мне так казалось раньше.

— Поттер — герой-самоубийца, ясно, — без предисловий начинаю я. Что миндальничать, если война? От нас же все правды хотят. Вот и я буду честной. Иногда же надо. И пусть не мое, и остальным не нравится. Вот и Фреду — это видно. — Но вы же все понимаете. Зачем?..

— Так, все. — Он поднимает руку в усталом жесте. У него длинные, музыкальные пальцы. Узловатые ладони. Раньше вечно были испачканы какой-то дрянью, а теперь удивительно чистые. — Сейчас к чему это все? Думаешь, то, что ты скажешь, на что-то повлияет? Вообще? И в глобальном плане и в нашем, хреново-повстанческом? — он заводится. Это правильно. Я знаю, что бешу его не меньше, чем он меня.

— Ты дурак, Уизли, — говорю спокойно. Мне так показалось, что спокойно, а он вздрагивает. — У тебя все легким кажется. И война в понарошку. Знаешь, меня чуть не убили сейчас в Большом Зале. Сказала, что нужно выдать Поттера — все так думали, не волнуйся — а они решили поиграть в героев, трогательно-пафосно так решили. Встали гурьбой, грудью его заслонили… как в лучших традициях, понимаешь? И лица у всех надменные, взгляд одухотворенный…

Он смотрит на меня, не отрываясь. На щеках злой румянец. Наверное, жалеет, что отпустил мою руку: сейчас бы сжал ее до хруста, чтобы сделать больно. Вывернуть мне пальцы.

Сквозь зубы:

— Давай, уходи.

А у самого при словах этих такой взгляд тоскливый. Он потом долго мне снился: Фред стоит далеко-далеко от меня и смотрит вот так, а я до него добежать не могу… ни дотронуться, ни обнять.

Я отворачиваюсь и иду к Выручай-Комнате. Почти иду… я не могу… сжимает внутри… дальше, словно… Я бегу к нему обратно, прижимаюсь всем телом. Пальцы скользят по вихрастому затылку, по нежному пушку на шее... я целую его. Быстрый, отчаянный, неловкий поцелуй… наверное, и болезненный. А он обхватывает меня своими крепкими руками, прижимает к стене в самом темном уголке и не отпускает. Мы целуемся как сумасшедшие.

А потом отталкивает меня. А я… ну не могу же я вцепиться в него и тоже не отпускать? Мне этого очень хочется, но разве… и на губах его кривая ухмылка, а пальцы дрожат. Смотрит на меня… во взгляде вызов и что-то еще… он никогда на меня так не смотрел. Словно ждал или обещал. Или то и другое вместе.

А я ухожу. Уже не останавливаясь, все быстрее. У картины я уже бегу.

Больше ни разу не оглядываюсь.