Тишина зеркал (гет)

1.

Первая смерть случилась во вторник. Апрельский вечер тихо ложился на землю. Из приоткрытого окна веяло прохладой. Тоша поёжился и отложил книгу.

— Вам не холодно? — спросил он с явной надеждой в голосе.

— Лично мне хорошо, — ответила Женя, сделав затяжку. — Если хочешь, можешь закрыть.

Феликс, сидящий напротив неё, нахмурился.

— Вы меня отвлекаете, — недовольно бросил он. — Никак не могу понять, где я просчитался.

Он повертел в руке чёрного слона, которого пару минут назад «съел» Женин конь.

— Давно пора смириться, что в шахматах она сильнее тебя, — ухмыльнулся Тоша, закрывая окно. — Но ты не любишь признавать поражение.

Феликс посмотрел на него с лёгким возмущением, а потом вернулся к доске.

— Сдаёшься? Я сделаю тебя в пару ходов, — расслабленно сказала Женя.

Она любила такие тёплые, семейные вечера. К сожалению, время на них находилось не часто.

— Когда у тебя репетиция с певичкой? — спросил Феликс вместо ответа.

— Не знаю. И не называй её так, она вполне неплоха. Так что с партией?

— Ладно. — Феликс откинулся на спинку кресла. — Твоя взяла. Только в следующий раз я не дамся так просто.

— Ты говоришь это каждый раз, — Женя встала со своего места, обогнула стол и ободряюще похлопала Феликса по плечу. — Однажды тебе повезёт. Например, когда моя невнимательность наконец заставит о себе знать.

Тоша тихо рассмеялся, прикрывая книгой лицо.

— Он ведёт себя просто возмутительно, — шутливо произнёс Феликс. — Не хочешь? — обратился он к Тоше, указывая на доску.

— Премного благодарен, но увольте, — ответил тот. Его глаза лукаво блеснули. — Собираешься отыграться на слабом?

— Я сделаю нам чай, — сказала Женя и вышла из комнаты.

Она жила здесь уже год, а казалось, что намного больше. Мать оставила ей дом, уехав за новым мужем, но этот дом, который раньше был её любимым местом, полным голосов и звонкого смеха, постепенно опустел, стал слишком холодным и пустым, чтобы жить в нём одной. Женя решила сдавать часть комнат, а потом после очередного концерта познакомилась с ними. Они были художниками, долгое время учились в Италии, о них знали все. Тоша пользовался благосклонностью публики, Феликс, скорее, считался его помощником, хотя и у него был свой круг почитателей. Кажется, она виделась с ними в салонах пару раз до того концерта, но никогда не говорила. О них ходили разные слухи, но что-то заинтересовало и понравилось Жене — была это, несмотря на известность, робость Тоши, шутливые, несколько фамильярные манеры Феликса, или ей просто всегда хотелось иметь таких братьев? Подружиться с ними было естественно, как и согласиться на переезд. У них были почитатели, но не было друзей, а Женя спасалась от одиночества...

Она прошла на кухню, светлое и просторное помещение с окном вполовину стены. Баночка с чаем нашлась не сразу — здесь не привыкли оставлять вещи на своих местах. Женя улыбнулась этой мысли и отсыпала в чайник нужное количество заварки. Чаинки остались плавать наверху, и Жене вдруг показалось, что часть из них сложилась в букву «М». Она вздрогнула и потянулась рукой к маленькой серебряной ложке. Следовало немедленно размешать чай, чтобы прогнать морок. Конечно же, ей показалось. Женя не особенно верила в подобные вещи, хотя сейчас вдруг вспомнила странную букву на дне чашки перед самой смертью тёти.

Перед смертью.

Женя поставила чайник на поднос, рядом — три чашки и вазочку с печеньем. Внутри возникло тревожное чувство. Со стороны гостиной послышались шаги.

— Ты чего так долго? — На кухню зашёл Феликс. — Я выиграл, представляешь?

— Поздравляю. — Женя слабо усмехнулась. — Ты всегда у него выигрываешь.

— Похоже, у тебя испортилось настроение. Что-то случилось?

— Ничего особенного. Просто как будто... — Женя замешкалась, не зная, стоит ли говорить. — Дурное предзнаменование.

Она думала, что Феликс сейчас рассмеётся, назовёт суеверной дурочкой, но взгляд его был серьёзен.

— Какое?

— Буква. Из чаинок. Такое уже было три года назад, перед тем, как умерла моя тётя.

Женя нервно провела пальцами по столу. Туда-сюда. Феликс подошёл и погладил её по руке.

— Перестань, — сказал он. — Не переживай. Будешь думать, только притянешь.

— Ты что, веришь в это? — С Жениных губ сорвался нервный смешок.

— Не знаю. — Феликс задумчиво посмотрел в окно. — Может быть, тебе показалось. А может быть, это действительно предупреждение.

— Лучше бы нам никогда об этом не узнать, — пробормотала Женя. — Пойдём в комнату.

Она хотела взять поднос, но услужливый Феликс опередил её. В комнате Тоша играл сам с собой в шахматы, проворачивая немыслимые ходы. Вид у него был скучающий.

— Вот вы где! Я уж подумал, утонули в чае.

Женя слегка улыбнулась, отгоняя подальше мрачные мысли. Феликс устроился в кресле и взял печенье.

— Как твой заказ?

— Прекрасно, — ответил Тоша, продолжая вертеть в пальцах белого ферзя. — Если ты допишешь этот несносный пейзаж, я буду очень тебе обязан. Клиент всё равно не заметит разницы.

— Не стыдно? — укорила его Женя и осторожно отпила чай.

Не хватало только ещё раз увидеть на дне ту букву.

— Ни капельки. Все знают, что мы часто работаем вместе.

— Но клиент попросил...

— Плевать, — Тоша наконец оставил ферзя в покое и тоже взял печенье. — А с какой стати ты вдруг занялась морализаторством, дорогая Женя? Завидуешь, что у музыкантов так нельзя?

— Может быть. — Она отставила чашку. — Я что-то устала, пойду спать.

— Спокойной ночи.

Витая лестница на второй этаж отбрасывала зловещую тень. Женя поёжилась. Хороший день заканчивался странно. Она поднялась, быстро зажгла свет в ванной. Боязнь темноты мучила Женю с детства, и даже сейчас бывало, что ей чудились во тьме непонятные фигуры. Она разделась и набрала ванну. Вода всегда дарила расслабление и покой. Стоило взять книгу, посетовала Женя, прикрывая глаза. А ещё надо бы наведаться в дом, переговорить с квартирантами. Женя скучала по тем временам, когда дом был её гнездом, её самым любимым местом на земле. Когда отец играл в кабинете — она пошла по его стопам. Когда мать принимала шумных родных и приятельниц с детьми. Когда сама Женя, нарядная, с бантом и в платье с оборками, исполняла для гостей недавно выученную пьесу. Когда ей аплодировали и улыбались, девчонки завидовали, а мальчики взирали с восхищением. Те славные дни давно канули в прошлое, но как ей тогда было хорошо!

Она не знала, сколько прошло времени, наверное, полчаса. Раздался стук в дверь.

— Женя, ты здесь? Тебя к телефону, — послышался взволнованный голос Феликса.

— Что-то срочное? — Она поднялась и взяла с вешалки полотенце.

— Звонят из твоего дома. Полиция.

Она чуть не поскользнулась. Спешно набросила халат. Защёлка как назло не поддавалась, и Женя выругалась.

— Сейчас. Скажи, что я буду через минуту.

Наконец, она вышла. Телефон стоял в соседней комнате. Феликс передал ей трубку.

— Алло, я слушаю.

— Евгения Петова?

— Слушаю! — повторила Женя, раздражаясь.

— Мне сказали, вы проживаете у друзей...

— Вы скажете мне, в конце концов, что произошло? — грубо поинтересовалась Женя.

— Извините. Ваша квартирантка, Марта Белова... Она скончалась.

Перед глазами всё поплыло. Трубка выпала из Жениной руки. Марта Белова, совсем девочка! Сколько ей было, двадцать? Милые черты, тёмные волосы, смешная щербинка — Марта всегда улыбалась, не разжимая губ. Работала в библиотеке. Умерла. Кому она могла понадобиться? Зачем?

— Евгения, вы слышите меня? Евгения?

— Я здесь, — приглушённо ответила Женя, снова взяв трубку. — Как это случилось?

— Её нашёл другой ваш квартирант, Филипп Каменев, если не ошибаюсь. И вызвал полицию. Инспектор прибудет чуть позже...

Позже! Марты не стало, а у них — позже! Конечно, очередной труп, молодая девушка. Кому это интересно.

— Я буду через полчаса, — сказала Женя.

— Мы ждём вас.

Феликс был бледный, как полотно.

— Её убили?

— Он не сказал. Но что могло ещё случиться? — Женя закрыла лицо руками.

Буква «М» из чаинок. Перед смертью.

— Я отвезу тебя, — сказал Феликс. — Думаю, Тоша поедет с нами.

Женя обессиленно кивнула. Феликс обнял её за плечи.

— Пойдём.

* * *

Дорога была полупустой. Это мог быть волшебный вечер; они так давно не выезжали на прогулку. Темнота за окном, которую лениво разрезал жёлтый свет фар. И одна мысль в голове — умерла. Женя знала Марту меньше года, но успела привязаться, хотя виделись они редко. Было в той нечто особенное, может быть, улыбка, а может быть, вечно лукавый, таинственный взгляд, будто она знала то, чего не знали другие. Что её сгубило? Ответа Женя найти не могла. Полиция разберётся. Или смерть Марты осядет тяжестью в пухлую папку с другими нераскрытыми делами. Тоша сидел сзади, рядом с Женей. Она посмотрела на белый шарф, обмотанный вокруг его шеи, строгое чёрное пальто. Светлые волосы тщательно прилизаны, в руке сигарета. Тоша курил только когда нервничал и считал сигареты гадостью. Серые глаза бросили на Женю участливо-печальный взгляд.

— Я в порядке, — ответила она на немой вопрос.

Насколько вообще можно быть в порядке после того звонка. Она подсела ближе и положила голову ему на плечо.

— Они сказали, её нашёл квартирант? — Тоша сделал затяжку и поморщился.

— Именно так. Не думаю, что он причастен к этому делу. Филипп — приличный человек. Странноватый, но приличный. Хотя сейчас уже ни в чём нельзя быть уверенным, — Женя вздохнула. — Скорее всего, его алиби уже проверено.

Они подъехали к дому. Жене показалось, что он выглядит мрачнее обычного. У ворот стояло две полицейских машины. Двери были открыты. Они вошли.

— Посторонним вход запрещён, — сказал кто-то.

— Это мои друзья. Они пойдут со мной.

Комната, которую занимала Марта, располагалась на втором этаже. Женя переступила порог и увидела её — она лежала на столе, будто заснула во время чтения.

Наверное, они просто ошиблись. Но в таком полиция не ошибается. Женя хотела коснуться Марты, но её остановили.

— Ничего не трогайте, прошу. — Голос был раздражённый, почти злой, высокий. Он мог принадлежать женщине или подростку.

Ничего. Марта больше не была кем-то. Женя обернулась и увидела инспектора. Он стоял совсем рядом и сверлил её своими холодными голубыми глазами. Ей вдруг захотелось рассмеяться, как бы абсурдно это ни выглядело. Истерика подкатывала к горлу. Инспектору было лет двадцать пять, не больше, он был худой, узкоплечий, и раздражённое выражение смотрелось очень забавно на его нежном, почти женском лице.

— Вы будете вести это дело? — спросила она, подавив смешок.

— Если будет, что вести, — ответил он отрывисто. — Моё имя — Альберт. Альберт Феоктистов.

— Очень приятно. Думаю, вы знаете, кто я.

— Не сомневайтесь, — он усмехнулся. — Я даже был как-то на вашем концерте. Играете хорошо, а вот ваши стихи — полная посредственность.

Недавно подборку Жени напечатали в «Белой звезде». Каков! Рассуждает о посредственности в присутствии трупа, который ещё утром был живой девушкой.

— Оценивать мои стихи не входит в ваши прямые обязанности, господин Феоктистов, — осадила его Женя. — Лучше скажите, что здесь произошло.

— Вскрытие покажет, — Альберт пожал плечами. — Я не вижу следов насильственной смерти. Безусловно, мы всё проверим.

— Где Филипп? — спросила Женя. — Это он обнаружил...

— Труп, — «подсказал» Альберт и мрачно усмехнулся. — Наверное, пьёт наверху. У него было такое лицо во время допроса, думал, он отправится на тот свет вслед за девушкой.

«Слишком циничен», — подумала Женя.

— К сожалению или к счастью, у него алиби. Весь вечер провёл в издательстве. Там подтвердили. Да и очевидной причины её убивать у него нет, разве что, несчастная любовь.

— Разве он был влюблён в Марту? — удивлённо переспросила Женя. — Она ничего такого не упоминала.

— Откуда мне знать? Просто предположение. Господин Каменев это отрицает.

Женю ещё раз посмотрела на Марту. Белое платье, как у невесты. Или покойницы. Остекленевший взгляд. Раскрытая посередине книга под головой. Рядом — чашка.

С чаинками на дне. Женя подошла и заглянула в неё. Там явственно вырисовывалась буква «М».

— Она могла отравиться, — тихо сказала Женя и покосилась на Феликса.

Тот стоял у двери и настороженно смотрел на инспектора. Тошу не было видно, наверное, вернулся в машину. Слева очередной полицейский в перчатках изучал книжный шкаф. Другой что-то выискивал на ковре.

— Вполне, — Феоктистов кивнул. — Хотя внешних признаков отравления нет. Кто её знает, может, из-за мужчины.

— Земля не вертится вокруг мужчин, — недовольно возразила Женя. — Вы слишком большого о себе мнения.

Феоктистов усмехнулся.

— И это говорит женщина, живущая аж с двумя.

— Делить крышу над головой не значит делить постель, — спокойно ответила Женя, хотя внутри у неё всё клокотало.

Самодовольный мерзавец! Казалось, Феликс уже готов был на него наброситься, но Женя сделала ему знак. Ей не хотелось сцен здесь, сейчас, когда смерть была слишком близко. Когда она сидела за столом в шаге от них.

— Давно вы знаете Белову? — спросил Феоктистов, опускаясь на стул напротив Жени.

Знали.

Его волосы вспыхнули рыжим пламенем при свете лампы.

«Как часто красота достаётся напыщенным идиотам», — зло подумала Женя.

Феоктистов едва заметно усмехнулся, будто услышал, о чём она подумала.

— Около года.

— Как познакомились?

— Через агентство. Я искала квартирантку, она — подходящее жильё.

— И у простой девочки-библиотекаря были деньги на комнату в таком доме? — он подозрительно сощурился.

— Я беру мало. — Инспектор всё ещё смотрел на Женю с недоверием. — Поверьте, господин Феоктистов, у меня и без того достаточно денег. Не хочется, чтобы дом пустовал.

— Ясно. И вам неизвестно о ней ничего подозрительного?

— Увы. Марта — порядочная девушка. Была. — На секунду у Жени перехватило дыхание. — Мужчин не приводила, насколько я знаю, у неё даже не было ухажёра.

— Сама чистота и добродетель, — Альберт противно хмыкнул. — Ладно, разберёмся. Главный вопрос. Где были вы сегодня с шести часов вечера?

— В шесть я пила кофе с приятельницей недалеко от работы. В половину восьмого вернулась домой.

— Кто это может подтвердить? — глаза-льдинки изучали Женю.

Да вы издеваетесь!

— Клара Фромм, с ней мы пили кофе. А также...

— Да-да, знаю, — устало вздохнул Феоктистов. — Те, с кем вы делите крышу над головой, но не делите постель.

Скотина! Подождите, она что, сказала это вслух?..

— Прошу прощения? — Он слегка побледнел.

Веснушки у него под глазами проступили явственнее. Тишина наливалась тяжестью.

— Мы можем идти? — громко поинтересовался Феликс.

— Можете, — отрезал Феоктистов. — Заберите уже отсюда эту расфуфыренную дамочку. Ей бы преподать хороший урок, как следует обращаться с представителями власти.

— Ты слышал, как он разговаривает? — спросила у Феликса Женя, когда они вышли. — Как он смеет...

— Феоктистов раскрыл в прошлом месяце два громких дела, — тихо ответил Феликс. — Теперь все ходят перед ним на цыпочках, а он может позволить себе, что угодно. Помнишь процесс госпожи В.?

— Боже! — Женя потёрла лоб. — И с этой ящерицей мне придётся иметь дело! Ты видел его руки? Они будто в жизни не держали револьвера. Изнеженные, как у барышни на выданье.

— Потерпишь! Главное, чтобы он разобрался в смерти Марты.

— Далось ему это! Вероятно, Феоктистова подключили к этому делу из-за моей известности, но... — Женя замерла. — Смотрите, снег идёт. Снег! В конце апреля!

— И не такое видали, — фыркнул Феликс.

Впрочем, он тоже был удивлён. Тоша ждал их в машине.

— На дне её чашки была буква «М». Такая же. Первая буква её имени, понимаешь? Всё сбывается.

— Возможно, тебе просто показалось. Из-за нервов, — Тоша успокаивающе похлопал Женю по руке.

Дорога опустела ещё больше. Мимо периодически проносились другие машины — сгустки черноты и жёлтого света. И падал снег...

2.

Первой Жениной мыслью на следующее утро была мысль о Марте. Как быстро, как легко уходят люди. Был человек — нет человека. Снизу слышались тихие голоса. Вставать Жене не хотелось. Скорее всего, придётся заглянуть к Феоктистову. Неприятный тип. Было в нём что-то странное, неправильное, на что вчера Женя не обратила внимания, но теперь, когда она вспоминала их разговор, ей казалось, что она упустила нечто важное. Этот высокий голос, тонкие черты, рентгеновские глаза. Слишком красивые люди всегда вызывали у неё подозрение. И интерес. Женя поднялась с постели, прошла в ванную, плеснула на лицо холодной воды. Чаинки, сложившиеся в букву, бездыханное тело за столом... Она видела всё это вчера, но одновременно будто тысячу лет назад. Она переоделась и спустилась в столовую, Феликс и Тоша уже завтракали. На тарелке лежали разрумянившиеся тосты.

— Доброе утро. Будешь? — Тоша улыбнулся.

Вид у него был уставший.

— Феоктистов звонил, — сказал Феликс, отпивая чай. Он тоже выглядел бледнее обычного. — Ждёт тебя к часу. Вот адрес. — Он протянул Жене листок.

— Вызывает на допрос?

— Что-то вроде того.

— Ощущение, будто я схожу с ума. — Женя опустилась на стул. — Думала, проснусь, и всё произошедшее окажется сном.

— Нам поехать с тобой?

— Не думаю, что так будет лучше. Возьму такси. Меня и так вчера вывели его шуточки.

Таксист был неразговорчив. Небо за окном стало почти белым и отчётливо светилось; ни единого следа вчерашнего снега не осталось на земле. Будто он и вовсе привиделся Жене. Прохожие суетились, спешно сквозили по тротуару, и Женя, заглядевшись на кого-нибудь из них на светофоре, не успевала понять, куда лежал его путь. Машина уже дёргалась с места. Ехали они недолго, всего полчаса. Холодели ладони, неприятный ком подкатывал к горлу. Зачем она понадобилась Феоктистову? Его подозрения в её адрес казались вчера злой шуткой, не более. Впрочем, она была хозяйкой Марты, а значит, не могла избежать вызовов и подозрительных взглядов. Как и не могла пока найти ответ на единственный мучающий её вопрос: почему Марта? Жене казалось, она знает о ней достаточно. Что, если она не знала ничего? Здание, к которому они подъехали, невысокое и серое, наводило тоску. Женя заметила Феоктистова, он спешно распахнул дверь и исчез внутри. Её глаза ожгли его волосы цвета охры. Она вышла из машины, кто-то пропустил её, открыл перед ней тяжёлую дубовую дверь. На первом этаже было немноголюдно. Женя назвала свою фамилию.

— Пятый кабинет, второй этаж, — сказала ей женщина.

Мышиный хвостик, зависть, злость. Женя кивнула, едва поблагодарив. В ней росло недоброе чувство. Феоктистов разбирал бумаги, когда она зашла.

— Госпожа Петова... — Протянул он, оглядев её с головы до ног, будто видел впервые. Ледяные глаза выражали ленивое любопытство — с какой стати? — Проходите.

Он указал на стул. Женя села. Молчание длилось ровно столько, сколько обычно понадобилось бы, чтобы вывести её из себя. Но сейчас она держалась, наблюдая за бледными руками, перекладывающими папки.

«Интересно, у всех рыжих такая неестественно белая кожа?» — подумала она, и тут же эта мысль показалась ей идиотической.

Её вызвали сюда, потому что Марта умерла. А она не может подавить в себе эту нелепую привычку думать о всякой ерунде во время волнения.

— Вы выяснили причину смерти? — спросила она напрямую, когда Феоктистов уселся напротив и прожёг её синим взглядом.

Стало ясно, что он издевается. Проверяет на прочность. Но имела ли она право задавать такие вопросы? Он усмехнулся. Локон мерцал на лбу; Феоктистов поднял руку, чтобы убрать его. Женя бросила взгляд на его тонкую кисть, и что-то поднялось внутри, что-то отвергнутое, забытое, ненужное.

— Похоже, она отравилась. — Высокий голос звучал почти равнодушно.

Перед глазами у Жени мгновенно замелькали страшные картинки — искривлённые судорогой тела, вывернутые пальцы, закатившиеся глазные яблоки. Она вздрогнула. Марта была так спокойна, будто просто спала. Жене захотелось спросить, чем, но потом она передумала. Подробности не играли роли, ведь они не способны были возвращать с того света.

— Значит, дело закрыто?

— Остались некоторые формальности. У господина Каменева, как я уже говорил, железное алиби. У вас же оно довольно шаткое.

Женя смотрела на Феоктистова, не понимая, чего он добивается.

— Вы думаете, это сделала я? В таком случае, можете меня арестовать, — она задрала нос.

— Доказательств нет. Да и вы не похожи на убийцу. Мне просто нравится вас дразнить. — Он откинулся на спинку кресла.

Вчера он вызвал у Жени раздражение, злость, даже ярость. Он глумился и некрасиво шутил. Издевался в присутствии самой смерти. Она была там, сидела за столом, воздух пропитался ею. А Феоктистову всё было нипочём. Женя устало потёрла виски. Что творилось с ней сегодня? Почему, когда он смотрел на неё, было ощущение, что зверь хватает её за глотку своими ледяными пальцами? Почему возникало чувство, что своим взглядом он прожигает внутри дыру, которую никто не в силах будет заполнить?

— Не думаю, что вы виновны. Разве что, несчастная любовь...

И опять эта пошлость, это невиданное нахальство. Он вообще умел что-нибудь, кроме этого? Раскрыл громкое дело, вёл процесс госпожи В.! И что с того?

— Тогда с какой целью вы меня вызвали?

Феоктистов подпёр рукой щёку. Его ногти были тщательно отполированы. Изнеженные руки, как у барышни на выданье, вчера сказала Женя. Но эта изнеженность, хрупкость его облика были обманчивы. Женя видела это у него в глазах.

— Думал пригласить вас в филармонию. Лично.

Он насмехался или говорил всерьёз? Пригласить — зачем?

— Я не желаю принимать участия в вашей игре, что бы вы ни задумали, — холодно ответила Женя. — И ваших подозрений в свой адрес я не боюсь.

Длинные ресницы затрепетали. Его лицо вдруг приобрело трогательное выражение.

— Что вы, это просто приглашение. Вы же любите «Пляску смерти», правда?

Женя отшатнулась. Слишком много этого слова было вокруг со вчерашнего дня. И теперь...

— Вы пойдёте. Потому что вам любопытно, с какой стати я пригласил вас.

«Вы меня плохо знаете, — хотела сказать Женя. — Я не поддаюсь на дешёвые и бессмысленные провокации».

Но его синие глаза, Господи, что с ней творится?

— Когда? — только и спросила она.

— Завтра вечером. Я заеду за вами?

— Не стоит.

— Как скажете.

Он открыл записную книжку, взял ручку и что-то записал.

— Смею надеяться, ваши мужья не воспрепятствуют...

Женя резко встала. Альберт засмеялся.

— Красиво злитесь. Вам идёт.

— Дом не опечатан? — спросила Женя, пересилив себя.

— Я снял охрану час назад.

Она вышла из кабинета даже не попрощавшись. Внутри всё клокотало; он опять вывел её из себя. Только теперь поводов было два.

Женя взяла такси и назвала адрес старого дома. Старый, так она его называла. Прежний. Так быстро ставший чужим. Возвращаться жить туда не хотелось, особенно после случившегося. Она не знала, зачем хочет навестить его, что может там найти, если опытные люди ничего не обнаружили. Или не захотели?..

В доме царил полумрак. Высокий потолок словно набух, казалось, того и гляди рухнет вниз. Филиппа не было — возможно, он вообще решит съехать. Женя прошла в комнату Марты. Воздух здесь ещё будто хранил тот характерный запах, который Женя почувствовала вчера. Сладковатый, приторный, оседающий пылью в горле. Забивающий лёгкие, заполняющий тяжёлым осознанием — смерть была здесь. И какая-то часть неё осталась до сих пор. Стол с раскрытой книгой, стул, всё было, как вчера. Как задолго до этого. Казалось нетронутым. Только чашку забрали на экспертизу. Пресловутые чаинки, знамение — были ли они вообще? Сейчас Женя не была в этом уверена. Она бросила взгляд в зеркало. Оно словно запотело, а потом... По нему пошла рябь, как по воде. Женя подошла ближе, протёрла зеркальную гладь рукавом. Она вглядывалась в неё, словно загипнотизированная, не в силах отвести глаз — и вдруг с той стороны на неё посмотрели другие глаза. Не её, не тёмные, а синие, как озёра. Она видела уже не своё лицо — другой нос, тонкий, с маленькой горбинкой, молочные щёки, усыпанные пятнами, плотно сомкнутые бледные губы... Не понимая, что делает, Женя приблизилась к зеркалу вплотную и поцеловала отражение. Но в следующую секунду там уже не было ничего — лишь она сама и комната позади неё. Женя вылетела в холл; скорее, скорее к телефону! Трубку взял Феликс.

— Забери меня, пожалуйста.

Неужели она сходит с ума? Неужели она настолько слаба...

3.

По дороге Женя молчала. Это жуткое зеркало — почему его никто не занавесил? Конечно, Феоктистову было всё равно. Лицо, которое ей привиделось, как его владелец был похож на него! Наверное, у неё начались галлюцинации, другого объяснения нет. Он теперь будет казаться ей везде. Стоит избегать зеркал, стоит вообще никогда с ним больше не видеться. А она ведь уже обещала — завтра концерт...

— Что случилось? — Феликс бросил на Женю встревоженный взгляд. — Пожалуйста, скажи. Зачем ты пошла в дом?

Потому что хотела найти ответы. Ответы, которых там быть не может.

— Я увидела в зеркале кого-то.

Феликс вздохнул.

— Тебе показалось. Сначала тайные знаки на дне чашки, теперь это... Ты слишком впечатлительна.

Внутри всё кричало и рвалось. На секунду даже захотелось рассказать о произошедшем Феоктистову; он бы посмеялся над ней, даже объявил сумасшедшей, но в нём не было бы этой жалости, этого заботливого тона, который делал её состояние только хуже.

А губы, которые она поцеловала, их тоже не существовало? Ведь на короткий миг Женя будто почувствовала тепло вместо холодной поверхности стекла...

— Приедем, я сделаю тебе горячего чаю, ты отдохнёшь, выспишься. Всё наладится.

Ничего не наладится, потому что Марта ушла навсегда. Потому что сама Женя попала в лапы зверя, имя которого не знала. Нутро заполнял страх.

— Не молчи, я прошу тебя.

Милый, добрый Феликс, не желающий признавать, что происходит нечто ужасное. Она так злилась на него теперь, злилась за слепоту, за неверие; когда она успела стать такой злой?

— Что тебе сказал Феоктистов?

Синие глаза, смотрящие из зеркала, были его глазами. Или нет?

— Сказал, что Марта... отравилась. И позвал на концерт.

Феликс закашлялся.

— А что ты ответила?

— Согласилась.

Не могла не согласиться. Цепкие пальцы уже держали её за глотку.

— Он раздражал тебя. С чего вдруг?..

— Любопытство. — Женя пожала плечами.

Ложь. Ложь. Тонкие кисти зачаровывали, волосы обжигали глаза.

Тоша встретил их, вид у него был обеспокоенный. Феликс сделал ему знак рукой, чтобы не задавал вопросов. Жене не хотелось ни горячего чая, ни внимания, ни излишней заботы. Женя боялась, они увидят, как она задыхается, как ей хочется чего-то, чему она не могла дать названия.

— Я побуду одна.

Феликс погладил её по плечу. Она едва заметно улыбнулась, чтобы ободрить его. Хотя в ободрении больше нуждалась она сама. Женя прошла к себе и села на постель. Шёлковое покрывало нежило руки. Солнце било в щёлочку между занавесок. В воздухе кружилась мелкая пыль. Зеркало стояло у противоположной стены. Женя силилась не поднимать взгляда, боясь увидеть не своё лицо. Но когда она всё-таки подняла его, там отражался лишь её страх и комната вокруг. Женя взяла с прикроватной тумбочки книгу и попробовала читать. Странно было уходить сейчас в другой, бумажный мир, где не было Марты, заснувшей за столом, не было излишней заботы Феликса и едких насмешек Феоктистова — того, кто грозился стать её роком, злым сном, образом по ту сторону зеркала. Это лишь игры подсознания, более ничего. Следствие пережитого. Липкий испуг заструился в душе. Она не сойдёт с ума, она просто себе не позволит.

К ужину Женя сошла в решительном настроении. Казалось, все были рады этой перемене. Её друзья вроде бы выдохнули с облегчением, но продолжали бросать редкие взволнованные взгляды. Она ела мало, выпила вина, внутри стало спокойнее. Обманчиво, ведь горькие мысли не удалось стереть, изъять из сердца, а только отложить ненадолго туда, куда не проникал дневной свет. Впервые за последнее время Жене не снились сны. Её словно окутало бесконечное чёрное пространство, откуда невозможно было вырваться. И всё же это было лучше, чем если бы она увидела мёртвую фигурку, или... Когда Женя утром припудривала нос, вчерашний поцелуй уже казался прочитанным в книге, почти несуществующим. Она быстро отпускала, ночь помогала ей в этом. Хорошее свойство. Только вот отпустить до конца не получалось, только притвориться, только прикрыть дверцу, за которой хранились горечь и боль. Страх, что она сходит с ума, и другой, ещё мучительнее, что всё увиденное — правда.

До вечера Женя маялась. Позвонила Кларе, они проговорили час. Ни слова о смерти, хотя Клара, скорее всего, уже знала. Об этом писали все газеты. Убита квартирантка известной пианистки... Какой пошлый, нелепый заголовок. Ярлыки, ярлыки, ярлыки... За которыми не видят людей, только этикетки, в спешке приклеенные на спину. Женя не рассказала о Феоктистове, будто кто-то запретил ей даже произносить это имя. Да и что она могла сказать — ведёт дело, точнее, вёл. Пригласил на концерт. Идиотическая нелепость. Насмехался. Флиртовал? Вряд ли. Скорее, играл, забавлялся.

— Встретимся в выходные? — спросила Клара.

— Возможно.

Если нервы не сдадут раньше. Если сумасшествие не окажется реальным. Если реальность не окажется ещё более сумасшедшей. Вывернутой наизнанку. Марта отравилась — почему? Она казалась всегда такой лёгкой, солнечной, даже счастливой. Что могло произойти? Или — чего не произошло? Женя в раздумьях бродила по дому. Феликс с Тошей уехали на пленэр. Она не поехала, хотя могла бы. Ожидание томило. Женя вышла в пять — не любила опаздывать. Снова попался вчерашний таксист, он снова молчал. Снова прохожие не поспевали за их машиной. Грязноватые стёкла, в которых отражался её подкрашенный рот и поблёскивающее колечко. Женя приехала за полчаса, сдала в гардероб пальто, поправила причёску. Она увидела Феоктистова в зеркале — на этот раз, настоящего; бледные руки легли ей на плечи. Она повернулась. Во всём была какая-то неизбежность.

— Добрый вечер, Евгения. — Чужие губы тронула усмешка.

Так похожие на те, в зеркале, которые она вчера... Не удержалась. Он впервые назвал её по имени.

— Добрый вечер. Альберт.

Сухая, нелепая ситуация. На нём был немыслимый аляповатый пиджак, узкие брюки, небрежно повязанный шарф оттенял молочную шею. Но удивило её не это — синие глаза, подведённые чёрным. Боже, кто так ходит на концерты! Зачем? Если с тобой все считаются, тебе позволено что угодно?

Он улыбнулся — хищно и странно, будто уже знал, чем всё закончится. Да и она знала, стоило только бросить взгляд на его шею и округлый подбородок.

Филармонический оркестр был божественен, так Женя всегда считала. Когда она играла с ним пару месяцев назад, вздыхала завистливо. Выбрать фортепиано давно казалось ошибкой с её любовью к струнным. Гриф скрипки или виолончели идеально лежал под пальцами, когда она пробовала играть. Но было поздно. Поздно — как тогда, когда она увидела Марту. Некоторые вещи невозможно исправить. Некоторые из них даже страшнее смерти.

«Пляска», которую Женя обожала, завершала концерт. Но сегодня слушать её было неправильно. Тритон разрезал воздух, больно ударил по ушам. В полумраке зала становилось неуютно. Женя вздрогнула. Музыка завораживала, под неё хотелось танцевать самому. У Жени промелькнула мысль — интересно, как она танцуется той, в честь которой написана? Почему в этом мотиве столько красоты, столько проклятой зачарованности, желания идти дальше и дальше? Почему он гипнотизирует, отбирает волю, превращая в восхищённого раба? И кем должен быть человек, кто должен говорить через него, чтобы получилась такая музыка?

Феоктистов вдруг положил поверх Жениной руки свою. Его синий взгляд будто светился. Женя увидела его улыбку, на этот раз в ней не было насмешки. Только лёгкая печаль — и нежность. Она неожиданно представила себя танцующей под эту музыку, двигающейся с ним по огромному пустому залу, полному зеркал, и его лицо, его глаза отражались в каждом, умоляли, зазывали, зачаровывали, уводили в невидимые дали... «Пляска» кончилась. С последним звуком ушёл морок, растворился, исчез. Потолок полыхнул золотым светом. Грохнули аплодисменты; зрители встали.

— Пойдёмте. — Феоктистов увлёк её за собой.

— Подождите, ещё рано...

Некрасиво было уходить — убегать — вот так. Страх вернулся, обжёг ледяной волной. Альберт набросил пальто ей на плечи. Они сели в машину. Мимо проносились алые огоньки. Во вторник она ехала в свой старый дом, к убийству, на свидание со смертью. Сейчас отчего-то было ещё страшнее. Феоктистов поцеловал её, неспешно, осторожно, его руки обхватили её, пожалуйста, пожалуйста...

Они зашли в квартиру, мягкий свет окутывал прихожую, плясал в глазах Альберта, на его волосах, на немыслимом пиджаке... Пляска. Снова пляска. Пусть не смерти, но полная такой же агонии. В комнате было душно. Он сбросил пиджак, потом рубашку. Женя целовала его молочные плечи, словно вытканные из лунного света. Нежные, шёлковые. Он весь был смешение солнца и луны.

— Я не хочу... — Зачем-то прошептала она. — Я не...

— Я знаю. Я знаю, как вам нравится. — Его рот снова тронула усмешка.

Он знает про неё всё. Он знает то, чему она никогда не давала названия. То, что она словно стирала ластиком каждый раз. Так было проще. Но с ним, Женя вдруг это поняла, в притворстве не было нужды.

Его руки и губы были везде, накрывали её, терзали, мучали. Были долгожданным освобождением. Сковывали движения и не давали дышать. Внутри боролись лёд и пламя, огненный шар собирался из ниоткуда, собирался во всём теле и особенно — внизу живота, готовый взорваться в любую минуту. Эти руки там, пальцы — белые, как снег, жаркие, несусветные, — эти губы там, тёплые и жгучие, будто солнечные лучи, будто ледяная вода, опрокинутая в жадное горло, нестерпимый зной повсюду, и эта вода, останавливающая муку и дарящая новую, потому что мало, мало, всегда нестерпимо мало... В ушах звенели фанфары, сердце рвалось из клетки, пожалуйста, пожалуйста, Господи, почему так нужно, эти синие глаза, подведённые чёрным, как здесь душно, окно, откройте окно, воздуха, воздуха... Огненный шар взорвался, разлетелся на мелкие осколки, словно разбитое зеркало.

— Я прошу... — Прошелестел Альберт, управляя её ладонью.

Женя задохнулась, глядя на него; локон, прилипший к потному лбу, подрагивающие фарфоровые плечи, изгибающееся тело... Он казался сейчас таким юным, семнадцатилетним, почти прозрачным. Глаза закрыты, зубы стиснуты, но в следующую секунду мольба уже срывается с губ, пятна на белом лице проступают сильнее. Огненный шар неизбежно настигает его, не оставляя возможности спрятаться...

Альберт опустился на подушки, напоминающий тёмного ангела; волосы лизали языки пламени, синева в глазах загустела, нос и губы выделились, словно кто-то бережно прорисовал их заново. Приторный и одновременно пряный запах застыл в воздухе. Тот же запах поджидал вчера Женю в старом доме. Так пахнет смерть. Так пахнет маленькая смерть, petite mort. Они оба сейчас будто умерли и воскресли — в один миг. Альберт поцеловал тыльную сторону Жениной ладони. Она резко выдохнула, словно всё это время не дышала совсем, а потом рухнула в него, вдыхая аромат маленькой — и большой — смерти.

Она пролежали так минут десять. Десять маленьких вечностей. Телефон зазвонил на прикроватной тумбочке. Внезапно в душной комнате стало холодно, это в Жениной душе возникло предчувствие.

— Феоктистов слушает.

Холодный деловой голос. Словно бы и не он шептал слова мольбы буквально только что. Женя посмотрела на Альберта. Марево не исчезло; он всё ещё выглядел семнадцатилетним, хотя звучал совсем иначе.

— Понял. Выезжаю. Ничего не трогайте.

Он опустил трубку и повернулся к Жене. Синий взгляд был нечитаем.

— Каменева нашли мёртвым. Похоже, бросился под машину. Поехали.

Вторая смерть случилась в четверг.

4.

— Почему она здесь?

Это спросил помощник Феоктистова, маленький, невзрачный. Бесцветные глазки уставились на Женю. Ей было всё равно. Она смотрела на распростёртое на земле тело Каменева.

— Вам есть до этого дело? Выполняйте свою работу.

Помощник поджал губы. От головы Каменева расплывалось алое пятно. Оно разлилось по серому асфальту, было почти у Жениных ног. Ей стало дурно, но она стояла и смотрела. Пятно превратилось в букву «М», поблёскивало в свете дорожных фонарей. С какой стати Каменев оказался здесь, зачем перебегал дорогу? Похоже, бросился под машину, так сказал Жене Феоктистов час назад. Бесконечное количество времени назад, в душной, сумеречной комнате. Жаркий и семнадцатилетний, сводящий с ума. Сейчас внутри растекался холод, словно не Женя была здесь, а кто-то другой, равнодушный, застывший, помертвевший. Впрочем, она была жива. А вот Каменев, как и Марта...

— Давно вы видели Каменева в последний раз? — спросил Феоктистов.

Его голос словно опять стал чужим.

— Пару недель назад.

— Не заметили ничего необычного в его поведении?

— Нет.

Эти казённые вопросы, что они могут дать? Кого спасти?

— Возможно, это из-за Марты... — Высказала предположение Женя.

— Он отрицал их связь. Мы проверим.

— Может быть, он убил её, и чувство вины...

— У вас нет доказательств. — Феоктистов взял её под локоть. — Не стойте так близко к трупу.

Трупу.

— А у вас имеются версии получше? — В ней вдруг проснулось желание дерзить.

Происходящее вокруг, насколько оно было дико, нелепо. Спокойная привычная жизнь рушилась. Даже страх начал отступать. Была лишь ледяная пустота.

— Водитель скрылся с места преступления. Тварь, — сказал кто-то.

Кто-то, под чьи колёса никогда не бросался человек. Кто-то, кого не окутывал с головы до ног липкий ужас случившегося. Это был его выбор — выбор мертвеца. Почему другой должен отвечать за его жизнь? Должен ли?

Женя поёжилась. Бросила отстранённый взгляд на букву. Нет, она всё-таки не была первой буквой имени. Тогда чем? Первой буквой смерти?

— Ты вся дрожишь, — тихо произнёс Феоктистов, впервые обращаясь к ней на «ты». — Посидишь в машине, пока я закончу, или останешься здесь?

Оставаться не было смысла — распростёртое тело ничего бы ей сказало. Оно унесло с собой какую-то тайну — ту же, что и Марта. Почему-то Женя решила так. Конечно, она не знала их достаточно, но два самоубийства подряд, связанные между собой невидимой нитью, — да и самоубийства ли?

— Я подожду в машине.

Альберт слегка улыбнулся, как бы стараясь подбодрить её. Она только вздохнула.

Мелкие капли дождя забарабанили по оконному стеклу. Голоса с улицы Женя слышала, как сквозь плотную пелену. Она видела, как Альберт осматривал тело, как нетерпеливо взмахивал руками, а потом даже закричал — на того, с бесцветными глазками, который удивился её присутствию здесь. Женя подула на руки. Ночь выдалась свежей, хотя и безветренной, но холодно Жене было по другой причине. Она на секунду представила себя сидящей за столом или лежащей здесь, с растекающейся тёмной лужей крови. Ужас поднимался в душе. Казалось, Каменев притворяется, кровь — вино, пролившееся из разбитой бутылки, мир вокруг — нелепая декорация. Иногда смерть выглядит искусственной, будто разыгранной на сцене театра. Дикой бутафорией. Феоктистов вернулся довольно скоро. Впрочем, время для Жени теперь текло иначе. Каждая минута растягивалась в год.

— Ты в порядке?

Нелепый вопрос. Почти дежурный. Женя предпочла бы, чтобы он обнял её. Чтобы закрыл от страшного морока. Чтобы она забыла, — забыла, каково это, когда смерть дышит тебе в спину. Когда сидит за твоим столом. Или лежит у твоих ног. Женя слабо кивнула.

— Отвезти тебя домой?

Её встретят встревоженные взгляды и омут расспросов. Беспокойство, как бы она не сошла с ума. Заснуть сегодня вряд ли удастся, а если и удастся, ничего хорошего она не увидит.

— Давай вернёмся к тебе.

Если бы не случившееся, Альберт бы, наверное, ухмыльнулся. Но сейчас он только внимательно посмотрел на неё.

Душная комната была такой же, какой они оставили её, — и одновременно совсем другой. И поцелуи были другими, как будто Женя хотела забыться. Выжечь из памяти серый асфальт и красное пятно. Бежевый плащ с алыми разводами. Застывшие зрачки.

Молочные плечи выглядели ненастоящими, нарисованными белой краской. Взгляд казался беззащитным — перед выходом Альберт стёр подводку. И эти губы; только они, казалось, и были способны уничтожить кровавое марево, заставить его отступить хотя бы ненадолго.

— Мне кажется, я схожу с ума.

Она даже сама не поняла, как сказала это. Голова Альберта послушно лежала у неё на плече, и она гладила его влажные волосы. Он приподнялся и посмотрел на Женю.

— Неудивительно, — Альберт невесело улыбнулся.

— Надо бы позвонить Феликсу... Я обещала вернуться после концерта.

— Взрослые мальчики. Сами поймут, в чём дело. — Его улыбка стала шаловливой. — Так почему тебе кажется, что?..

Женя сомневалась, рассказывать ли, ведь она почти его не знала. Вдруг и вправду подумает, что она спятила? Но его синие глаза смотрели так нежно, и он знал её, казалось, лучше, чем она себя... Откуда? Она ещё спросит. Может быть, легче будет сказать именно ему, ведь они знакомы всего три дня. Три маленьких вечности. И она рассказала. Про чаинки в день смерти Марты, сложившиеся в предзнаменование, — и про тот же символ на дне чашки, из которой Марта отравилась. Чаинки, которые вдруг стали напоминать изогнутые чёрные бусины. Приторный запах, сковывающий дыхание.

— На следующий день, после нашей с тобой встречи, я снова поехала в тот дом. — Женя на миг остановилась.

— Вот почему ты интересовалась, опечатан ли он. Но зачем?

— Я думала, смогу найти что-нибудь. На самом деле, сейчас я уже не знаю, почему сделала это. Будто кто-то подсказал, решил за меня. Не слушай, я говорю ерунду...

— Продолжай.

В доме было пусто, неуютно, говорила Женя. Впрочем, в последнее время там часто бывало так. А ещё запах, он не исчез, только усилился. Оседал внутри дурманом. Она прошла в комнату Марты, бывшую комнату Марты... И посмотрела в зеркало.

— Не понимаю, почему его никто не закрыл. Наверное, забыли в спешке. Я ещё потом подумала, что тебе было всё равно, поэтому и оставили так. Странно, — Женя усмехнулась, — совсем недавно мне хотелось тебя ударить. А сейчас... — Она погладила его по бедру.

Мысли о зеркале растворялись вдали. Первые огненные искорки снова зазвенели внутри.

— Что было дальше? — спросил Альберт.

Его синие глаза напоминали бездну.

Она отвлеклась. Очень сильно отвлеклась. И сейчас у неё было такое лицо, будто она только что вынырнула из сна, будто на миг очутилась в другом мире.

— Да, конечно...

Зеркало, по которому пошла рябь. Будто оно было не зеркалом, а водной гладью. И чужой лик, который она там увидела, так совпадающий с тем, что сейчас был перед ней.

— Что ты сделала?

Он не удивлялся. Или удивлялся — и ждал подходящей минуты, чтобы расхохотаться и сказать, как славно она всё придумала. Или что действительно сошла с ума после ухода Марты.

— Поцеловала в губы. Тебя. Его. У него были твои черты, понимаешь? Я видела их так отчётливо... — Её сковывал страх — тогда, теперь. Слова звучали, как страшная выдумка. Или как бред полоумной. — И мне так захотелось поцеловать. Его. Тебя. Я так хотела тебя уже тогда, Господи, как будто кто-то повелел мне: «Иди и возьми его».

Как будто кто-то впаял ей его в самое сердце. Альберт смотрел на неё, потом упал губами в ложбинку на её шее, а потом так же резко выпрямился и поднялся с постели. Замер у противоположной стены. Слабый свет, льющийся из окна, оставлял причудливые узоры на его хрупком теле. Женя залюбовалась. Рядом что-то заблестело. Зеркало. Большое зеркало на тонких ножках мерцало подле Альберта, — но ведь секунду назад его там не было! Или это она, ведомая пламенем, не видела ничего, кроме юноши, сотканного из лунного света, с замершей на губах мольбой?.. Альберт поднял руку, провёл пальцами по стеклянной поверхности. Его синий взгляд, почти безумный, не отрывался от Жени. По стеклу пошла рябь. Когда он отнял от зеркала пальцы, с них упали две капли.

И Женя закричала.

* * *

— Я не хотел тебя напугать...

Они сидели на постели, вжавшись друг в друга; он обнимал её, целовал волосы... Странно, но она его не боялась. Когда первый страх ушёл, он ушёл до конца. Весь. И даже если её разум восставал против, сердце и тело были безвольны. Женя подняла голову. Альберт смотрел ласково и печально.

— Это ты убил их?

Но как? Ведь он был с ней, она ласкала его в ту самую минуту, когда Каменев бросился под машину. Или это случилось раньше, ещё перед концертом, и он лежал там несколько часов прежде, чем его нашли? Но как он вообще оказался в том месте... Словно не знал, что перебегать дорогу там равно самоубийству.

— Они сделали это сами. Я лишь забрал их.

Как это странно, нелепо звучало.

— Я не понимаю...

— Ты поймёшь. Обещаю. Прости, что тогда, в доме, напугал тебя. Я действительно хотел, чтобы ты вернулась. Я хотел, чтобы ты увидела. Думал, так проще будет объяснить. А ещё — решил проверить тебя на прочность... — Его рот тронула грустная улыбка.

— Объяснить что? Альберт, прошу тебя...

Голова закружилась. Приторный запах снова ударил в нос.

— Кто-то должен был умереть. — Его голос звучал глухо. Отчуждённо. — Чтобы ты могла жить дальше.

Женя вздрогнула. Какие ужасные слова... Но что они значат?

— Жизнь за жизнь, таковы правила. Баланс нельзя нарушать.

— Баланс?

Теперь Женя не была уверена, кто из них настоящий сумасшедший.

— Смотри. — Он поднялся с постели, выдвинул ящик прикроватной тумбочки.

Записная книжка в кожаном переплёте; в такую записывают насущные дела. Чтобы не забыть. Альберт раскрыл её посередине и протянул Жене. Витиеватый почерк, пляшущие буквы. Пляска. Смерти? Её имя, рядом — Феликса. Перечёркнутые алыми чернилами. И ниже два других. Марта Белова и Филипп Каменев.

— Что это?

Холод окутывал Женю, затягивал ледяной коркой изнутри. От приторного запаха становилось невозможно дышать.

— Ты должна была умереть в тот день. Вместо Марты. Вас с Феликсом должна была сбить машина. Он поехал встречать тебя из кафе, где ты виделась с Кларой, вы переходили дорогу. А дальше — чернота.

— Ты безумец.

— Но ты видела меня по ту сторону зеркала. Ты целовала меня тогда. Это был я, понимаешь? Тебе не показалось. Ты не сумасшедшая, Женя. Тебе просто крупно повезло.

Он смотрел на неё, пожирал глазами. Бледный, как смерть. Нет, не как. Сама смерть.

— Я наблюдал за тобой. Ведь кто такой ангел-хранитель? Смерть, ждущая, когда пробьёт её час. Я ждал — и хранил тебя, чтобы ты ушла в назначенный тебе срок. Не минутой раньше. — Он выдохнул. — И не минутой позже... Я был на твоём концерте два месяца назад. Решил посмотреть, какая ты здесь. Из плоти и крови. Не с той стороны стекла, или, как говорят люди, с того света. А по-настоящему. Вживую. Это было ошибкой, хотя ошибкой ли, не знаю. Но я обезумел. Я хотел, чтобы ты продолжала жить. Играть. Писать стихи... — Он улыбнулся. — Они прекрасны. Я тогда сказал обратное, чтобы позлить тебя. Когда я в этом мире, человеческие слабости передаются и мне... Я хотел, чтобы жизнь радовала тебя. Чтобы ты любила, испытывала горе и наслаждение... Потому что даже горе лучше, чем ничего. Ты этого пока не знаешь. И узнаешь нескоро.

Женя смотрела на него, не до конца понимая, сон это или явь. Даже не до конца осознавая, что он говорит.

— Я хотел, чтобы ты любила. Не меня. Потому что я — смерть. И даже я не знаю, почему твоё сердце сделало такой выбор. Почему сделало моё, ведь у меня его не должно быть. Там, по ту сторону зеркала, хорошо. Там покой и тихие звёзды. Но там нет безумия. Там нет чувств, нет пожаров, нет боли и счастья... Я хотел, чтобы у тебя это было. Наверное, так предначертано. Наверное, такова воля богов. Чтобы вместо тебя умерла другая.

— Но как... — Женя задохнулась, голос словно пропал. — Ведь у них не было причин уходить.

— Люди легко сходят с ума. Или думают, что сошли. Даже лучшие из них. Даже ты засомневалась в себе. Голоса, призрачные лица в зеркалах, странные знаки — этого оказалось достаточно. Достаточно было нашептать им на ухо, что они должны были сделать, и они сделали. Я лишь забрал их.

— Ты заставил их уйти...

— Значит, так захотели боги. А может быть, богам вообще всё равно. Ведь я не нарушил баланс. Перед лицом смерти все равны. Все, кроме тебя.

Женя молчала. Сон не заканчивался. Это была явь, жуткая, пугающая, обволакивающая паутиной. Пути назад не было.

— Но зачем ты рассказал мне?..

— Тебе пришлось увидеть чужую смерть. Тебе — и Феликсу. Такова цена за жизнь. Постепенно станет легче. Воспоминания ослабеют, станут блёклыми, будто этого и не было вовсе. Я бы не сказал тебе всей правды, если бы ты не... Полюбила? Можно ли это назвать так?

— Они умерли из-за меня. Каменев ушёл вместо Феликса — ты заменил одного другим, чтобы мне не было так больно. Чтобы я не узнала подобного горя.

Пустые, бессмысленные, дикие слова. Казалось, их произносит кто-то другой. Она не могла сидеть сейчас в этой жаркой комнате, окутанной приторным запахом, и разговаривать со смертью. И любить её — против всех правил. Боги, судьба, можно называть как угодно, затеяли страшную игру. С какой целью? Чтобы развеять собственную скуку?

— Теперь, когда всё закончилось, я не смогу остаться надолго.

Синие глаза подёрнулись печалью, длинные ресницы затрепетали. Кто даровал её смерти такой чарующий облик? Уж не она ли сама? Может быть, она вообще всё придумала, окончательно обезумев? Но нет, Альберт был здесь, держал её за руку. Рыжие волосы мерцали в полумраке. Адская красота. Смертельная красота...

— Я всегда буду рядом. По ту сторону зеркал. И я буду приходить к тебе, обещаю. Если ты захочешь меня увидеть, если позовёшь.

— У меня есть выбор? — Женя усмехнулась.

Усмешка вышла горькой. Впаянный в самое сердце. Она этого не выбирала — выбрали боги. Или судьба. Она могла только покориться. Сама смерть покорилась их воле.

Альберт наклонился, чтобы поцеловать её. Огненные искорки вспыхнули под кожей — этого он желал ей? Этого лишено место, куда уходят навсегда? Женя ответила, прижимаясь теснее, ближе, опуская руки ему на бёдра, увлекая за собой.

Она не заметила, что у темноты за окном тоже было лицо. И на нём играла странная улыбка.