История одного прощения (гет)

— Уходи!

Холодный прием не удивляет.

Грейнджер стоит в дверном проеме — маленькая и хрупкая. Красная шаль крупной вязки выглядит неуместным пятном на фоне траурной одежды.

— Уходи, я не хочу тебя видеть, — она медленно поворачивается и исчезает в глубине дома.

Вопреки словам, дверь остается открытой. Грех не воспользоваться. Ориентируясь на звук быстрых шагов, Драко входит в гостиную. Гермиона усаживается на софу и делает вид, что в комнате никого, кроме нее, нет. А может, действительно так считает. Он не рискует приближаться, садится на ближайший к двери стул.

Вечер существенно отличается от прежних, проведенных здесь. Сколько же их было? Драко будто бы хотел для себя именно этого — он, она и никого больше. Но что-то идет не так. В комнате не хватает третьего — третьего, который якобы стоял между ними. Они и раньше оставались тут без него, но в происходящем был элемент ожидания. Теперь же…

Он молча сидит у горящего камина и смотрит на застывшую фигурку. Грейнджер пялится на огонь и, кажется, даже не моргает.

В какой-то момент она засыпает, все так же сидя в закрытой позе, — просто отключается. Он, стараясь не шуметь, приближается, осторожно укладывает ее и призывает плед, а потом уходит, не оглядываясь.

Малфой возвращается на следующий день, а потом через два дня, и снова на следующий, соблюдая эту новую традицию всякий раз, когда не отвлекают дела. Грейнджер всегда открывает, говорит свое «уходи» и прячется в доме, оставляя дверь приотворенной. Они сидят молча, глядя на огонь в камине, потом Гермиона либо засыпает на софе, либо удаляется в спальню, бросая гостя одного.

Через две недели она нарушает тишину. Лишенным эмоций голосом констатирует очевидное:

— Я не прощу.

Ответить на это заявление нечего. Не оправдываться же, в самом деле. Поэтому Драко просто пожимает плечами. Видимо, собеседница ожидала другой реакции, потому что смотрит на него с удивлением. В этот день больше не произносится ни единого слова.

Дела заставляют его отлучиться на неделю во Францию. Он зачем-то отправляет ей сову с предупреждением, естественно, не рассчитывая на ответ, естественно, его не получая.

Сразу же по возвращении Драко наносит свой обычный визит, и первое, что бросается ему в глаза, — изменения в интерьере комнаты: подушки, ранее лежавшие на софе, разбросаны вокруг камина, и на одной из них восседает хозяйка дома, зажимая вторую в руках. Он с осторожностью драконолога, наблюдающего за диким драконом в естественной среде, приближается и садится на самую крайнюю. Не то чтобы это было неудобно или ново. Раньше они часто сидели на подушках у камина. Втроем. С бокалами вина или чашками чая. Вдвоем. С бокалами вина или чашками чая, ожидая третьего. А теперь третий не вернется никогда.

Грейнджер бросает на него испуганный взгляд и молча отворачивается. Драко сверлит взглядом ее шею и коротко остриженные, взъерошенные волосы, которые его внутренний перфекционист хочет пригладить — настолько хочет, что пальцы сводит судорогой. Но, конечно же, он не делает этого.

Чтобы избавиться от искушения, Малфой уплывает в воспоминания, воскрешая образ этой же Грейнджер — оживленной, даже нарочито оживленной — у этого же камина, дарившей тому, кого теперь здесь нет, сияющие улыбки и нежные взгляды, — все то, чего Драко хотел для себя. Не то чтобы ему не доставалось… Просто мечталось быть единственным объектом заботы. Но механизм не запускается без Поттера. Его нет, и Грейнджер потухла. Драко не способен разжечь огонь самостоятельно. Могло ли быть иначе?

Когда Гарри Поттер возник на горизонте, Драко уже ничего не ожидал от жизни, влачил жалкое существование вдовца и родителя, ненавидимого сыном. Они встретились на Кингс-Кросс. Оба наблюдали издалека, как их сыновья садятся в Хогвартс-экспресс, чтоб уехать в школу в последний раз. Оба старались не попасться отпрыскам на глаза, но дезиллюминационное на себя не набрасывали — каждому тайно хотелось быть замеченным, пойманным на месте преступления. Приглашение на чай стало для Малфоя неожиданностью. Поттер не очень удачно пошутил о том, что теперь, когда их дети вместе, они почти семья, и позвал к себе. Планов на день не было (с самого начала учебы сына первое сентября освобождалось от дел), и Драко согласился. Присутствие Грейнджер в коттедже Поттера не удивило. «Пророк» обмусолил со всех сторон новость о том, что «лучшие друзья» теперь живут вместе. Про статус их отношений Драко никогда не спрашивал — кто он им такой? Впрочем, к тому моменту, когда… всё произошло, он считал себя тоже кем-то вроде друга. Формулировка «друг семьи» ему не нравилась, потому что дружил он с Поттером и Грейнджер по отдельности, а с Грейнджер желал не только дружить. Крупицы тепла, которым она окружала своего Гарри, доставались и Драко. И это было самое похожее на счастье ощущение с тех пор, как умерла Астория, даже с тех пор, как Астория заболела.

Грейнджер дарила тепло, а Поттер — понимание. Иногда вместо тепла хотелось жара, а понимание тяготило, но в целом было хорошо. Кто, как не Поттер, в одночасье похоронивший большую часть своей семьи и отвергаемый единственным оставшимся в живых ребенком, мог понять Драко Малфоя, потерявшего жену и доверие сына? Что характерно, отношения с детьми ими не обсуждались. Хотя у всех троих они были сложными. Скорпиус не простил отцу смерть матери, будто Драко виноват в существовании родового проклятия Гринграссов. Не то чтобы он был полностью чист… но он действительно не знал, что роды проклятие подстегнут. Знал бы, остался бездетным. В общем и целом, мало что изменилось бы, но, возможно, Асти не умерла бы.

Обвинение Альбуса Поттера было еще более необоснованным: мальчик свалил вину за смерть матери, брата и сестры на отца. Они погибли, когда их самолет потерпел крушение. Из осторожных разговоров Драко сделал вывод, что магловское средство передвижения портключу предпочла покойная Джинни Поттер. Сам же Поттер не смог поехать в отпуск с семьей из-за завалов на работе и отправил вместо себя старшего сына. Альбус отказался, потому что проводил лето, как водится, вместе со Скорпом, однако именно отца счел виновным в трагедии. Что ж… подростки злы и категоричны, оба нашли крайних, а Драко Малфою с Гарри Поттером оставалось только жить с этим и надеяться, что со временем сыновья одумаются. Теперь надеялся только Драко. Поттер же присоединился к своей семье… Как и хотел. Малфой никогда не забудет взгляд, которым тот его одарил, когда просил одолжить артефакт Vocantmortuis⁽¹⁾. Гарри знал, на что идет.

Гермиона никогда не говорила о семье, которую оставила ради того, чтобы быть рядом с другом. Но из обрывков фраз Драко понял, что дочь, бывший муж и его многочисленные родственники прекратили всякое общение с ней. Впрочем, тогда она не выглядела несчастной. Захочет ли вернуться теперь?

Мысль прошивает раскаленной иглой, и Драко от неожиданности нарушает негласное соглашение о молчании вопросом в лоб. Он испуганно смотрит на Гермиону. Ее лицо искажает странная гримаса — смесь боли и презрения.

— Зачем я им? — спрашивает Грейнджер.

Ответа на этот вопрос у Малфоя нет, и он взглядом приглашает продолжать.

— У нас с Роном никогда не было любви, — безэмоционально роняет она. — Наш брак — брак по дружбе, даже по расчету.

Драко шумно вдыхает и осознает, что не дышал, пока она говорила.

А Гермиона продолжает говорить, словно каждый день у них происходят такие доверительные беседы, словно не она повторяет, что никогда его не простит. Если ей нужно выговориться, то выслушать — самое малое, что он может сделать за все то… нет, за то, что благодаря Гермионе Грейнджер его жизнь не бессмысленна.

— Мне нужна была стабильность и семья, ему… ему нужна была мать для Розы.

— Что? Но ведь Роза…

— Она не моя, — Грейнджер окидывает его жестким взглядом. — Если об этом станет кому-то известно, я тебя из-под земли достану и прокляну.

Драко горько усмехается. Он слабо представляет, что можно сделать, чтоб ему стало еще хуже.

— Ты же знаешь, что я ни с кем помимо деловых партнеров не общаюсь, а гоблинам и французским коллегам точно нет дела до происхождения Розы Уизли.

Внутреннему сплетнику адски хочется знать, кто же настоящая мать Розы. Не для распространения, для себя. Драко плохо помнит внешность девочки, чтобы прикинуть на знакомых ведьм, а спрашивать неловко. Это и без того самый длинный их разговор, с тех пор как…

Грейнджер растягивает губы в притворной улыбке и мотает головой.

— Лаванда. Ее мать Лаванда Браун.

Драко с трудом выуживает из памяти информацию об упомянутой особе. Кажется, гриффиндорка, кажется, блондинка. Кажется, у Уизела был с ней роман на старших курсах. Ни в одном из тезисов он не уверен.

— Ее искалечил Фенрир во время битвы за Хогвартс.

Между ними периодически выстреливают эти щепки прошлого. Редко, но всегда больно. Вроде бы кострище уже погасло и остыло, но нет-нет и взлетает раскаленная деревяшка, прожигая кожу до мяса.

— Она не стала оборотнем, но получила весь «соцпакет» укушенной: остракизм, шрамы и боль. Не знаю, любил ли ее Рон. Сочувствовал — несомненно, — хлесткие короткие фразы не похожи на обычную манеру Грейнджер изъясняться — подробно, с отступлениями. И все равно лучше уж так, чем молчание. — Он хотел на ней жениться. Лаванда ему отказала. Попросила забрать ребенка, чтобы на него не падала тень ее проклятия. Мы с Браун не выносили друг друга со школьных времен, но невозможно было не уважать это решение. Я вышла за Рона и приняла ее дочь.

— Вы так и не завели своих детей, — решается Драко озвучить очевидное. Почему так, думать не хочется. Неужели все эти годы Грейнджер любила второго друга? Не того, замужем за которым была. Мысль разъедает, как «Желчь броненосца». Глупо ревновать к мертвецу, но это и не совсем ревность.

— К тому моменту, когда Лаванда забеременела Розой, я уже знала, что не смогу иметь детей.

Не щепка — целое раскаленное полено взлетает между ними.

— Это… — он боится своего предположения. В тот период, когда проглатывал книгу за книгой, пытаясь понять, что происходит с Асти, Драко где-то прочел, что иногда длительный Круциатус приводит к бесплодию.

— Твоя тетка? Не знаю, — она снова говорит рублеными фразами. Но говорит. Разговор продолжается. Драко не станет тем, кто прекратит поток грейнджеровских откровений, даже если они ранят. — Мы год жили в палатке, недоедали, простужались. Были пытки, были сражения… что-то из этого или всё в комплексе. Не важно.

— Ты воспитала ее как свою…

— Да, — нежные черты искажает невеселая усмешка, — как свою. Но быть дочерью Гермионы Грейнджер — тяжкий труд. Может, моя родная дочь и справилась бы — гены пальцем не раздавишь, — она вскидывает на Драко высокомерно-вопросительный взгляд. Его немного раздражает, что Грейнджер считает чистокровных волшебников необразованными, но он просто кивает, давая понять, что знает термин «ген» (еще бы!). — А Роза, дочь Лаванды, не смогла. Я слишком много требовала, слишком многое хотела вложить в ее голову. Это бесило Рона, его мать и саму Розу. Однажды Рон оговорился при ней, что она мне не родная…

— Кретин, — не сдерживается Малфой.

Гермиона пожимает плечами.

— Это стало началом конца. Розе было лет двенадцать, она как раз входила в подростковый возраст. С тех пор я не слышала ничего, кроме «ты не моя мать, не смей меня воспитывать». Так что, думаю, ей хорошо и без меня.

— А ее папаше?

— Ему тоже. Я требовательная не только в ипостаси матери. Со мной нелегко.

— Поттеру было легко, — Драко жалеет о сорвавшейся с губ фразе раньше, чем она отзвучала.

— Я не буду с тобой обсуждать свои отношения с Гарри.

Грейнджер захлопывается, словно ракушка, и выходит из комнаты.

На следующий день он извиняется и получает кивок в ответ, что воспринимает как сообщение — извинения приняты. Они возвращаются к необременительной тишине.

Еще через несколько дней этой ставшей привычной им обоим рутины Малфой перехватывает взгляд Гермионы. Такого взгляда он не видел со… с того самого дня за неделю до смерти Поттера. Алчущий. Томный. Драко судорожно сглатывает и смотрит, как ее глаза прослеживают движение кадыка. Он почему-то чувствует себя вуайеристом. Грейнджер вскакивает и убегает в спальню, а на следующий день присылает сову с сообщением, что ее не будет около недели.

Драко считает предупреждение хорошим знаком.

Прежде чем появиться у нее на пороге снова, он выжидает восемь дней. Гермиона открывает дверь и молча уходит в гостиную. Когда он появляется в комнате, она уже сидит у огня. Драко отмечает трогательные торчащие коленки, которые она обнимает руками, и едва справляется с накатившей волной нежности.

Гермиона нарушает тишину первой:

— Почему ты продолжаешь приходить? — «хоть я сказала, что не прощу» не проговаривается, но повисает в воздухе между ними.

— Потому что рядом с тобой мне хорошо, — честно отвечает он.

В ее глазах мелькает что-то помимо удивления, Драко не удается расшифровать, что именно.

— Сегодня сова принесла, — она протягивает Драко письмо, ничего больше не объясняя.

Каракули Поттера он узнает, едва взглянув, — часто получал записки, написанные этим небрежным почерком. Драко забывает и о вежливости, и о дальнозоркости — начинает читать, не переспрашивая и не вынимая очки для чтения из внутреннего кармана мантии.

«Не обвиняй Малфоя, он ни при чем, — прыгают неаккуратные буквы. — Он пытался меня отговорить, но я знаю, на что иду. Прости».

— Это правда? — спрашивает Грейнджер.

Часть Драко хочет ухватиться за соломинку, протянутую покойником, но почему-то другая часть — внутренний мазохист, не иначе — не разрешает просто подтвердить написанное.

— Я ему рассказал обо всех рисках. Рассказал, чем чревато использование Vocantmortuis. Но я мог отказать. И не отказал.

— Ты знал, чем это закончится?

Конечно знал! Последним артефакт использовал отец после смерти Нарциссы.

— Подозревал, — увиливает от правды Драко.

— Я все равно не могу простить, — сообщает Гермиона.

Драко молчит. Молчит о том, что это ровным счетом ничего не меняет.

— Я подумываю о том, чтобы вернуться в Министерство, — выкладывает она очередной факт.

Здесь Драко есть что сказать. После трагедии Поттер бросил пост начальника аврората. Грейнджер тоже подала в отставку, скандальный уход из семьи для высокопоставленного чиновника — нонсенс. Но она ни дня не сидела без дела: переводила рунические тексты, сотрудничала с магическими научными издательствами, а может, и с магловскими. Неужели гонорары перестали покрывать ее расходы? Она ведь не согласится взять деньги. Нельзя ей в Министерство. Не после всего.

— Зачем? — подбирает он правильный вопрос.

— Чтобы не сойти с ума от пустоты.

Драко открывает рот, чтобы… что? Сообщить, что готов заполнить любые пустоты в ее жизни? Готов переехать сюда по первому щелчку ее пальцев? Он совершенно точно не тот, кого Грейнджер согласится терпеть рядом с собой постоянно. Она и так делает это чуть ли не ежевечерне.

— Могу помочь? — он надеется, что Гермиона между строк прочитает его готовность сделать всё возможное и невозможное, надеется, что поймет: им движет не чувство вины.

— Если у тебя нет маховика времени, не можешь, — отрезает она.

В Малфое поднимается волна раздражения. Память подбрасывает эпизод, который и должен бы усугубить чувство вины, но не усугубляет — эпизод, который он почти готов бросить Грейнджер в лицо.

В тот день она убежала по каким-то своим делам, а они с Поттером заседали вдвоем на кухне за бутылкой огневиски из малфоевского погреба. Драко не был любителем крепкого алкоголя, мог пригубить изредка и в достойной компании. Сказал бы кто-то пятнадцатилетнему Драко Малфою, что через четверть века он сочтет достойной компанией Гарри Поттера! Герой дней минувших не то чтобы напивался, но и не ограничивал себя. Расслабленный и благостный Поттер посмотрел на гостя неожиданно цепко и задал вопрос (еще более неожиданный):

— Если со мной что-нибудь случится, ты не дашь нашим парням влипнуть в неприятности? Позаботишься о Гермионе?

Драко, как Малфою на роду написано, ответил вопросом на вопрос:

— Почему с тобой должно что-нибудь случиться?

Понятное дело, что во времена аврората Поттер и опасность ходили рядом, но к моменту, когда состоялся этот разговор, бывший глава отдела лишь иногда помогал как приглашенный специалист, давал оценку проектам, консультировал, но полевой работой не занимался.

— Драко, — это был редкий случай, привычку обращаться друг к другу по фамилиям не могло убить даже постоянное общение, — буду откровенен. Сын без обиняков высказал сожаление о том, что я жив. Он уверен: самолет упал из-за того, что в нем летели близкие мне люди. И я… не знаю... Не исключаю, что он прав. Единственная, кто пытается меня удержать на плаву, — Гермиона. Ради нее и барахтаюсь. Это больно. Каждый день больно просыпаться.

Драко понимал как никто, с ним такое происходило много лет подряд.

— Но я насилую себя, встаю и изображаю, что жив и счастлив. Иногда чувствую себя инферналом в руках некроманта! — не будь Поттер подшофе, удержал бы в себе все то, что постоянно выжигало ему нутро, выжигало там, где и без того всё выжжено. Время немного сгладило остроту, но боль не уходила, как бы Грейнджер ни старалась, ей не удалось заживить рану, а искать другое отвлечение Поттер не стал — не смог оставить подругу, бросившую ему под ноги свою жизнь.

— Знаешь, Гермиона тоже будет счастливее без меня… — подвел итог мальчик... мужчина, который больше не стремился выжить.

И снова повисла недосказанность — недосказанность с подтекстом, что она будет счастливее с Драко. Малфой не знал, были ли в тот момент размышления Поттера отвлеченными, слышал ли он уже тогда о Vocantmortuis. Да и не важно. Важно, что он сам хотел прекратить мучения и перестать мучить других. Возможно, осознание этого факта помогло Драко пережить потерю. А что помогло Грейнджер?

Драко успокаивается. Вдох — выдох, он не может добить раненую женщину. Вдох — выдох, он не имеет права говорить ей, что была в тягость тому, ради кого жила.

— Думаешь, в Министерстве тебе будет комфортно? — спрашивает нейтрально, вместо того чтобы выбить почву из-под ног откровениями Поттера.

— Нет. Не думаю, — отвечает Гермиона охотно, словно не она несколько минут назад в очередной раз приложила словом. — Но всё лучше, чем мариноваться здесь. У меня от однообразной работы уже отупение.

— Отупение от написания научных статей? Или от перевода рун, которые даже штатным невыразимцам не по зубам? — Драко использует дразнящий тон, почти флирт. Почти то, что происходило между ними раньше.

Она игнорирует заброшенную удочку и пожимает плечами.

— Я никого не вижу. Только тебя.

Что-то первобытное ворочается у Драко за ребрами, что-то готовое схватить Гермиону за вихры, утащить в пещеру, поставить у входа дракона, чтобы никто не смел посягать на его собственность.

Но он не может так поступить.

Не с ней.

Есть одна идея, но Драко молчит. Он уверен, что Макгонагалл встретит любимицу с распростертыми объятиями, создаст новый предмет, если нет свободных вакансий. Внести это предложение — отнять Грейнджер у себя, а Драко — эгоист. Почему-то вспоминается первый выход его эгоизма на сцену. Вспоминается, как он не хотел отпускать мадемуазель Пернье, свою гувернантку, как бесился от мысли, что она будет работать с другими детьми. Как попросил ее помощи, когда готовился к ЖАБА после двухмесячного пребывания в Азкабане, а Пернье отказала. Но воспоминание генерирует новую идею.

— Почему бы тебе не брать учеников для подготовки к ЖАБА и СОВ? Руны, арифмантика, трансфигурация. Мне кажется, тебе под силу всё, кроме зелий и, возможно, гербологии.

— У меня целая теплица полезных растений, и я отлично варю зелья! — задирает нос Грейнджер, и Драко тихо посмеивается. Как давно ему не удавалось вывести ее на эмоции!

— Расскажи о зельях портрету Снейпа, — хмыкает он, глядя на надувшуюся Гермиону.

Малфой ностальгирует.

— Зачем кому-то репетитор для ЖАБА и СОВ, если в Хогвартсе целый год готовят к экзаменам?

«Опасно, опасно!» — мигает красная кнопка в голове Драко. Диалог уходит в русло, которое может натолкнуть ее на мысль попробовать свои силы на профессорском поприще.

— Ты же знаешь, что не все отправляют детей в школу. Домашнее образование до сих пор популярно. Но, чтобы чего-то добиться в жизни, подростки должны сдать экзамены.

— Первая половина — бедняки, вторая — самые ортодоксальные чистокровные, — фыркает Грейнджер. — Если против того, чтобы готовить к ЖАБА и СОВ бесплатно, я не имею ровным счетом ничего, то вторые точно не отправят детей к грязнокровке.

Он не слышал этого слова вечность, оно звенит натянутой струной между ними. Сказать бы, что готов хоть сейчас дать ей свое имя, прикрыть ее происхождение десятками поколений Малфоев, пусть хоть канкан в гробах танцуют, но говорит Драко совсем другое:

— Нельзя бесплатно. Я подумаю, как это подать. Что-то вроде стипендии... Только бы найти способ совместить стипендию с частными уроками… Нужно посмотреть закон о магическом образовании.

— Если ты таким образом пытаешься предложить мне свои деньги, я не нуждаюсь.

Как объяснить мисс Всегда-знаю-лучше, что любая работа должна оплачиваться, что малообеспеченные, но честные волшебники к ней не пойдут — постесняются, побоятся «сыра в мышеловке», а пойдут отпрыски завсегдатаев Лютного, которым и азбуку в головы не вложили, и через несколько месяцев в ее коттедже будет притон для отребья? Драко достаточно хорошо изучил Грейнджер, чтобы не сомневаться: она не откажется от таких учеников, но попытка поднять очередной пласт неразрешимых проблем магического сообщества рано или поздно утащит ее в депрессию.

— Закон я почти назубок знаю, я пять лет боролась за обязательное образование, но некоторые члены Визенгамота непробиваемы. Сколько поколений чистокровных должно смениться, чтоб они — вы — стали шире мыслить?!

Она энергично встряхивает стриженой головой и вскакивает. Драко едва удерживает руки при себе.

— Если есть вопросы, задавай, — протягивает она метафорическую пальмовую ветвь, и весь остаток вечера они проводят за энергичной дискуссией.

Ночью Драко обдумывает, как близок был к тому, чтоб его выгнали без права вернуться. А теперь он смотрит в будущее с оптимизмом.

Через неделю Грейнджер дает объявление в «Пророк». Они долго спорят, предлагать услуги инкогнито или имя сработает как катализатор, но Гермиона хочет реальных учеников, а не тех, кто придет прикоснуться к легенде.

По вечерам она показывает план и свою переписку с Макгонаггал. Как и предрекал Драко, старая кошка предлагает должность профессора, но, чего Драко не предполагал, Грейнджер отказывается. Она полностью захвачена идеей репетиторства. Малфой ликует. Ликует, оттого что перестал быть просто вечерней декорацией в коттедже. Драко чувствует себя вовлеченным в жизнь его единственной обитательницы, как никогда, и, естественно, все портит — однажды не выдерживает и заправляет торчащий локон ей за ухо. Грейнджер меняется на глазах, снова закрывается и сбегает. Драко уверен, что она, как и он, вспоминает прошлый раз, когда он сделал это. Вспоминает, чем это закончилось. Интересно, часто ли она мысленно возвращается в сумасшествие, которое между ними произошло. Драко никогда не испытывал такой потребности в ком-то: прикоснуться, попробовать, проникнуть глубже, Драко никогда не исследовал так тщательно, не сжимал так крепко, не целовал так жарко. А потом Гермиона сказала, что подобное больше не повторится, потому что она не бросит Гарри, что Драко она хочет, а Гарри — нужна. Поттер важнее собственных желаний. Через шесть дней тот пришел за артефактом.

Целую неделю после «инцидента» никто не открывает на стук, хотя за дверью слышна возня. Он впадает в отчаяние, проклинает антиаппарационный щит над домом и неподключенный к сети камин.

Ушастая сова приносит ему записку на восьмой день: «Прости. Повела себя как глупая школьница».

Малфой идет к ней, не дожидаясь вечера, отменяя не особо важную встречу. Знает, что Грейнджер этого не одобрила бы, но кто ей расскажет?

Начинает с извинений, ссылается на рефлекторное действие. Она не верит, но извинения принимает. А потом повторно извиняется сама, теперь устно. Драко кивает, не переспрашивая за что.

В этот вечер она много говорит. У нее девять учеников, по три в день. Работу с пятью оплачивают их родители, четверо платят только половину, а остальное добавляет Попечительский совет. Она рассказывает о каждом, но, кажется, у нее есть трое любимчиков: мальчик, который из-за болезненности ушел с третьего курса Хогвартса и хочет сдать СОВ, девочка-семикурсница, которая решила доучиваться дистанционно из-за какой-то сердечной драмы, и семнадцатилетний юноша, получивший домашнее образование.

— А по факту почти никакого, — негодует Гермиона и долго распинается о недопустимости учебы без четкого плана.

Драко рад. Рад той кипучей энергии, которую она снова демонстрирует, рад горящему взгляду и сияющим улыбкам. Этот день дает росток надежде, которую он перестал питать с тех пор, как отдал Поттеру артефакт. Знал, что Грейнджер сложит два и два, знал, что не простит. Драко не желает знать, простила ли теперь.

Он продолжает проводить вечера у нее, когда позволяет график. Теперь они говорят больше, но иногда Грейнджер все еще смотрит на него волком.

В один из вечеров приблизительно через месяц, а может, и полтора Грейнджер встречает его приветствием и пропускает вперед, как положено хозяйке. Камин горит, но жар приглушен — на дворе слишком тепло, чтобы греться. На столике бутылка вина. Драко не верит глазам. Он открывает и разливает вино по бокалам, не давая тому подышать.

— За воплощение твоей идеи, — улыбается Грейнджер. Улыбается совсем как раньше, когда их еще было трое, даже грустинка в глазах будто бы гаснет. Они смотрят друг на друга поверх бокалов и молчат. Молчание заряжено статическим электричеством. Он видит, что сейчас произойдет бегство, и выбрасывает руку вперед.

— Мы взрослые люди, — напоминает ей.

Или себе, потому что сам не решил, бежать или податься вперед. Драко не сомневается, что сломит сопротивление, что здесь и сейчас им будет хорошо, вот только он не хочет здесь и сейчас.

— Спасибо, Драко, — она возвращается к отчужденной вежливости.

— За что именно? — уточняет он.

— За идею. За воплощение. За финансирование, — не то чтобы он надеялся скрыть, что покрывает часть расходов. Но она сотрудничает со школой, ее работа одобрена Попечительским советом, а он один из попечителей.

— Абсолютно не за что, — подмигивает в ответ.

— За то, что выполняешь свое обещание Гарри Поттеру, — охлаждает она температуру сразу на десяток градусов.

— Что? — только и выговаривает Малфой.

— Я знаю, что Гарри просил тебя присматривать, — в ее интонации предупреждение: на развитие темы наложено вето.

Они допивают вино в тишине, на прощание Драко опять подмигивает и получает в ответ веселое фырканье. Словно ничего не случилось.

Встречи несколько раз в неделю продолжаются. Они никогда не обсуждают вслух традицию своих посиделок. Это устраивает обоих. Днем каждый занят своими делами, а вечера они проводят вместе, сидя на подушках возле зажженного или холодного камина, — в зависимости от погоды.

А потом Драко получает сову из Штатов, где проводят время мальчики. Теперь эту головную боль не с кем разделить — не с Грейнджер же советоваться. На улаживание конфликта молодых и буйных с магловской полицией уходит прорва времени. По окончании всего этого безобразия Альбус даже выдавливает из себя слова благодарности. Скорпиус молчит. Отсутствие оскорблений — шаг вперед. Драко позволяет себе осторожный оптимизм.

Дома его ждет сова Гермионы.

«Приходи, ты мне нужен!» — написано на клочке бумаги.

Здесь Драко оптимизма не допускает. Просто формулировка. Он изучает записку, накладывает заклинание, чтобы выяснить, как давно она написана. Салазар к нему милостив — записка отправлена сегодня. Не теряя ни мгновения, он аппарирует к знакомой двери.

Малфой стучит, дверь открывается так быстро, словно хозяйка дома стояла за ней.

— Драко! — Грейнджер бросается ему на шею. Он едва удерживает равновесие и лишь целую вечность спустя обнимает ее в ответ. Мозг медленно впускает в себя информацию: вот она, та, кого ты хочешь, в твоих руках. «Это просто порыв», — сразу же защищается он от разочарования.

Грейнджер дергается, но Драко удерживает — чувствует, как содрогается ее тело от плача. Вместо того чтобы спросить, что случилось, он привлекает ее к себе, приглаживая непослушные завитки на затылке, позволяя ладони сделать то, о чем мечтал так долго. Грейнджер с благодарным выдохом зарывается глубже в рубашку на его груди и втягивает носом воздух. «Это порыв, — повторяет про себя Драко, — порыв, черт побери, нельзя надеяться!»

Гермиона, шмыгая носом, отстраняется, берет его за руку и заводит в дом. Драко идет, как бычок на веревочке, впрочем, ему плевать, как это выглядит.

— Вот, — Гермиона протягивает пергамент с печатью Министерства.

Он пытается вникнуть в написанное, но не может сосредоточиться.

«Полгода со дня смерти», «Национальный герой», «Годрикова лощина», — выхватывают глаза отдельные словосочетания.

— Они ставят памятник, Драко, площадь Годрика Смелого собираются переименовать в его честь, — Гермиона закусывает губу, чтобы не разреветься снова.

Когда-то Драко вслед за деканом повторял, что Гарри Поттер — охотник за славой, теперь он знает точно, какое отвращение «мальчик, который выжил» питает ко всей этой мишуре. Питал…

— Черт, он бы возненавидел эту идею всеми фибрами души!

— Ага, — Грейнджер тихо всхлипывает и делает дрожащий выдох. Видит Мерлин, у Драко железная выдержка: он стискивает кулаки и не разрешает рукам снова привлечь к себе самую сильную женщину из всех, кого знает — ту, которая не проронила ни слезинки, когда нашли тело, ту, которая не проронила ни слезинки на похоронах.

— Кому пришло в голову... — начинает Драко возмущенно.

— Инициатива Министерства, поддержали Уизли, — еще один дрожащий выдох, и Грейнджер берет себя в руки, благодарит за протянутый носовой платок, промокает глаза и приводит себя в порядок, пока Драко на все лады сквозь зубы костерит семью ее бывшего мужа.

— Это приглашение на открытие с… плюс один. То есть с плюс один на банкет после открытия…

— С плюс один?! — сатанеет Драко. — Будто они не знают, что…

— Я его друг и бывший первый помощник Министра магии.

— Но…

— Там предложение перерезать ленточку.

— Ты не обязана идти! — Драко просто не может больше слышать ее срывающийся голос.

— Я должна ради него, — шепотом говорит Грейнджер, и ее губы снова кривятся в гримасе горя.

На этот раз даже не колеблясь, Драко прижимает ее к себе. Он потом объяснит свою точку зрения, потом, когда она успокоится. Ему кажется, что пойти туда — предать память Поттера, но у Гермионы другое мнение.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — ее губы почти касаются его уха, и… это волнительно. — Наверное, прошлая я попыталась бы подать петицию против памятника и переименования, но я сегодняшняя знаю, что бюрократическую машину не остановить. Все, что тут можно сделать, — пережить этот позор в память о Гарри.

Звучит не совсем логично. Может, даже совсем нелогично, но Драко понимает, о чем она толкует.

— Ты будешь меня сопровождать? Не на банкет — ноги моей там не будет. Исключительно на церемонию.

— Пожалуй, я последний человек, который должен стоять у ленточки.

— К черту ленточку! Я не подойду к драклову памятнику на чейн⁽²⁾, но я появлюсь.

— Если хочешь, я буду рядом.

Он старается не вслушиваться, как это звучит, и не смотреть, как она это воспринимает.

Важно только ее короткое «спасибо».

— Чаю? — впервые за полгода проявляет истинно английскую вежливость Гермиона.

— Можно, — соглашается Драко и зачем-то добавляет: — Только вернулся, увидел твое письмо и сразу аппарировал.

Гермиона замирает, занеся ногу для шага, громко ставит ее на пол, отворачивается, бросает через плечо еще одно «спасибо» и суетливо уходит на кухню. Кроме чая она приносит какое-то с виду не очень съедобное печенье и полуобгоревшие тосты. Драко впервые задумывается, как она питается. Грейнджер — катастрофа на кухне. Она прекрасно заваривает чай и делает отличный кофе. На этом всё. Готовкой в их тандеме занимался Поттер.

Малфой делает заметку на будущее: поручить Кирби приготовить лишнюю порцию шоколадных маффинов и какое-нибудь печенье длительного хранения. В следующий раз он придет не с пустыми руками. После чая с… подобием еды это будет уместно.

Как водится, хочешь рассмешить Мерлина, расскажи ему о своих планах. В следующий раз ему удается увидеть Грейнджер только перед церемонией открытия памятника. Пока он улаживал дела великовозрастных засранцев, его собственные потребовали повышенного внимания. Гоблины (чтоб их души черти в магловском аду на сковородках жарили!) наложили лапу на одно из хранилищ, пришлось доказывать, что он не единорог, и не козел, и не любое другое рогатое копытное, и его так просто не обставить.

Драко долго выбирает мантию на церемонию: никак не может определиться, надеть ту, что попрезентабельнее, или ту, в которой легче затеряться в толпе. Выбирает вторую и попадает в яблочко — Грейнджер в чем-то сером и совершенно невзрачном. Двумя тенями они стоят с краю, не выделяясь, но и не сливаясь с ликующей толпой.

Ленточку перерезает Уизли. Тот, что самый старший. Покров с памятника сдергивает сам Министр. Драко отмечает это механически, даже не пытаясь разобраться в собственных запутанных эмоциях. Находиться здесь странно, странно чувствовать себя более причастным, чем остальные присутствующие, кроме той, что стоит рядом, странно не ощущать восторга оттого, что Грейнджер намертво вцепилась в его руку, странно испытывать адскую злость и осознавать, что по щекам текут слезы. Возможно, наконец находит выход горе — пробивается наверх сквозь плотную скорлупу, которая наросла от собственных потерь. Абстрактная скорбь обо всех и ни о ком.

— Идем! — дергает его Грейнджер, и он благодарен. Благодарен, что она не заостряет внимания на его слезах, благодарен, что они покидают этот балаган лицемерия и аппарируют к ней. Драко, не задавая вопросов, вызывает эльфа, который не появлялся в этом доме уже более полугода, и просит принести бутылку коллекционного Огдена.

Они цедят дорогой алкоголь до глубокой ночи. Сначала перебрасываются ничего не значащими фразами, затем Грейнджер интересуется его поездкой, и Драко, упуская подробности, рассказывает об американских мытарствах.

— Спасибо тебе, — она не очень четко артикулирует, Драко лениво отмечает, что, наверное, ей хватит. Он примерно понимает, за что его благодарят, но предпочитает уточнить.

— За многое, — расслабленно улыбается Гермиона, — но конкретно сейчас за Альбуса.

Малфой пожимает плечами.

— Абсолютно не за что, это теперь моя ответственность.

Грейнджер выглядит так, будто собирается спорить, но прикусывает язык и неохотно соглашается:

— Если ты так говоришь...

А потом ее прорывает, и она экспрессивно высказывается о безобразном представлении, свидетелями которому они стали, о танцах на костях, об издевательстве над памятью человека, большую часть жизни страдавшего от своей славы.

Она снова в его объятиях, Драко не может вспомнить, как Грейнджер в них оказалась — возможно, он пьян больше, чем готов признать.

Они сидят на полу возле холодного камина на подушках. Драко качает ее на руках, как маленькую девочку. Он по-прежнему готов взять все, что она даст. Память молчит, Драко весь в настоящем моменте.

Когда Малфою кажется, что Гермиона уже уснула, она выпаливает:

— Знаешь, я ведь никогда не спала с Гарри.

Не то чтобы его мир раскалывается на части, но уложить в голове информацию непросто. Он пресекал размышления на тему интимных отношений Грейнджер и Поттера, принял как данность: они взрослые люди и живут вместе, в каждом их движении сквозит нежная привязанность, значит, они делят постель, разве может быть иначе? А оказывается… У него вылетает глупое:

— То есть?

Губы Гермионы, темно-розовые от вина, кривятся в ленивой ухмылке.

— То есть? Не занимались сексом, не трахались, не сношались. Хм… мы даже не целовались по-взрослому.

Ее слова заставляют организм Драко среагировать «по-взрослому». Мерлин великий, ему казалось, что в нем слишком много огневиски, а вот же… Словно юнец желторотый!

— А как же… потребности? — еще более глупо спрашивает он.

Грейнджер неловко пожимает плечами. Она готова разразиться длинной тирадой, но… ей лень. Она машет рукой и говорит:

— Ну ты же как-то справляешься.

Малфой и хочет напомнить ей, как они вместе однажды… справились, и не хочет опошлять то, что произошло, упрощающим и уничижительным «потребности». Он верит, что это нечто большее не только для него, и совсем не желает, чтобы Гермиона подтвердила: «Да, ты помог мне снять напряжение, спасибо большое».

Грейнджер все-таки пускается в объяснения, возможно, оттого, что нашла интересную метафору:

— Мы с тобой единственные дети в своих семьях, потому пример про сожительство с братом или сестрой будет слишком отвлеченным. Ну… давай представим, что живешь ты в одном доме с кузиной.

Астория была его троюродной сестрой по бабушке с отцовской стороны. Драко фыркает.

— Плохой пример для замкнутого чистокровного магического мирка, — ну вот. Сама все понимает. С Гермионы слетает пьяное оцепенение, она отстраняется, но она вся — огонь. Пламя ослепляет, хоть и сбивается немного. — Хорошо… мерзкий пример, но… давай чисто гипотетически… живешь ты с родителями. Твое тело требует секса. Ты же не будешь ложиться в постель с матерью?

Да уж. Пример так пример. Инцест с оттенком некрофилии.

— Прости, твоя мама…

— Нет, все нормально, — отмахивается Драко. Боли уже и правда нет. А с тоской он привык добрососедствовать. — Понимаю, о чем ты.

Открывшееся должно воодушевить, но Драко пока не может радоваться. Вся ситуация требует переосмысления. Выходит, он изначально неправильно смотрел на отношения Поттера и Грейнджер. Что это меняет сейчас? Ничего не меняет, но… Зачем-то ему нужно все переосмыслить. Посмотреть с другого ракурса. Понять, как все было на самом деле. Значит ли это, что Грейнджер и к нему… Стоп! Она же безапелляционно заявила, что не ляжет в постель с тем, кто вызывает родственные чувства. Получается, Драко пробудил вовсе не родственные. Или… пробуждает. Опасная мысль. Снова стоп! Возможно, это был… физиологический акт.

Вспоминается ее взгляд... тогда, пару месяцев назад. Связано это с недостатком секса в жизни Гермионы или она хочет его, Драко? Нельзя думать о таком, когда она смотрит так пристально. Без тени похоти. Значит ли это, что она нашла кого-то другого для…

— А сейчас? — срывается с языка.

Грейнджер садится ровно и подбирает под себя ноги. Молчит.

Драко боится, что снова все испортил, но его распирает от необходимости узнать, есть ли у нее любовник.

— Странно видеть на твоем лице столько эмоций, — говорит она. — Если ты спрашиваешь меня про партнера, то у меня его нет, что, по-моему, очевидно. Единственный, с кем у меня был секс после развода с Роном, — ты, — ее голос теперь сух, как пергамент тринадцатого века. — Тебе пора.

Драко выставляют вон, но его внутренний дикарь ликует. Малфой медленно встает, понимая, что на этой ноте нельзя уходить.

— Прости, если поднял неудобную тему, — говорит он, одергивая мантию.

— Тему подняла я, — бесстрастно признает Грейнджер. — Показалось важным прояснить этот момент. Не спрашивай почему.

Драко и не спрашивает. Алкоголь стирает нерешительность, та часть, которая обычно убеждает его, что все это ничего не значит, пьяна в хлам и спит.

— Спокойной ночи, — он наклоняется и целует ее в щеку. Кожа под губами так нежна, что сложно отстраниться. Малфой делает шаг назад и, не давая себе времени оценить ответную реакцию, идет к выходу.

По молчаливому согласию вечер после открытия памятника игнорируется.

В газете вскользь упоминается, что они присутствовали вместе, но Грейнджер не выказывает эмоций по этому поводу. Драко знает, что сегодняшней Гермионе плевать на мнение масс, впрочем, плевать ей большую часть жизни, но пока работала в аппарате Министерства и была публичной персоной, приходилось блюсти позитивный имидж, как бы ни презирала представителей второй древнейшей профессии.

Они втроем обсуждали это, когда пресса прошлась по возникшей дружбе между героем, героиней войны и бывшим Пожирателем. Прошлая статья была гораздо пакостнее сегодняшней — и как только прохиндеи прознали? Они же нигде вместе не появлялись. Драко захаживал к паре Поттер-Грейнджер, Поттер иногда появлялся в мэноре, используя гостевой портключ. Грейнджер после отставки выдохнула — скандала, большего, чем ее уход из семьи и сожительство с овдовевшим другом, она уже не сотворит. Поттер никогда и не скрывал, что инсинуации журналистов его не задевают, к тому моменту, когда состоялся тот разговор, его вообще мало что задевало. Сам Драко хлебнул и по молодости, и когда пошли слухи о том, что его сын — не сын ему вовсе. В общем, они единогласно сошлись на том, что пусть хоть все перья на них изведут — плевать.

До ЖАБА и СОВ всего ничего, и Гермиона увеличивает количество занятий. Вечерами она вымотана и почти сразу засыпает — почти, потому что теперь Драко ввел в их совместный досуг новое мероприятие. Он приносит свежую выпечку и заставляет Грейнджер приготовить чай. Не то чтобы это отражается на ее фигуре — Гермиона прозрачна почти до болезненности, но она позволяет позаботиться о себе.

Ученики Грейнджер справляются с экзаменами. Учитывая, что занимались они несколько месяцев, справляются хорошо. Макгонагалл пишет любимице на следующий же день после окончания ЖАБА, а Грейнджер в свою очередь — Драко. Малфой в этот момент на материке, записка от Гермионы приводит его в восторг. Она выбрала его, чтобы поделиться своей радостью, поделилась сразу — не стала ждать его возвращения.

Драко покупает бутылку коллекционного эльфийского и завершает дела в авральном режиме. На следующий день в шесть пополудни он стоит под заветной дверью. На стук никто не открывает. Сердце пропускает удар, в голове мириады мыслей, от «она снова не хочет меня видеть» (словно хаффлпаффец какой-то, ей-ей!) до «с ней что-то случилось». Не могла же она… нет, прагматичная Гермиона Грейнджер никогда не пойдет таким путем.

— Привет, — раздается из-за спины.

Драко резко разворачивается, нелепо вскидывая бутылку вина на манер палочки, слишком дезориентированный ее внезапным появлением и своими иррациональными страхами, чтоб отреагировать адекватно.

— Это мне? — Грейнджер протягивает руку.

Драко безропотно отдает вино и кивает, постепенно приходя в себя.

Он отмечает, что Грейнджер сегодня предпочла сарафан своим вечным потертым джинсам, он отмечает, что такой улыбки, адресованной ему, не видел на ее лице… никогда.

— Сегодня жарко, я решила перенести наши посиделки на задний двор, — объясняет она и свое отсутствие в доме, и свое появление из-за спины.

«Наши посиделки» — торжествует внутренний хаффлпаффец. На траве расстелено легкое покрывало. Отличная альтернатива подушкам. «Придется сидеть бок о бок», — хмыкает внутренний слизеринец.

Грейнджер вскидывает палочку, два бокала вылетают через открытое окно и впрыгивают прямо в протянутую руку. Драко любуется — даже такое примитивное бытовое волшебство в ее исполнении красиво.

Гермиона втягивает его в непринужденную беседу о СОВ, ЖАБА и Франции, а когда темы иссякают, они сидят рядом и молча цедят вино. Тишина не кажется неловкой. Неловким вечер делает слетающий с губ Грейнджер вопрос:

— Это больно?

Целую секунду Драко собирается спросить, что именно…

— Не знаю, — честно отвечает он, но вспоминает умиротворенные лица ушедших Люциуса и Поттера и, искренне надеясь, что тема исчерпана, добавляет: — Думаю, нет.

— Ты никогда не хотел попробовать? — продолжает гнуть свое Гермиона.

Его «Нет» вырывается поспешно и звучит резко. Драко смягчает тон:

— Когда умерла Астория, у меня остался Скорпиус, я был нужен ему, даже если он этого не признает.

Грейнджер кивает, что-то осмысливая, и Драко решается... Решается причинить боль. Ему кажется, что пора прояснить этот момент.

— Чтобы Vocantmortuis сработал… — он обтекает словами страшное, — те, кого зовущий хочет услышать, должны иметь для него первостепенное значение, — и припечатывает без экивоков: — Нужно желать этой встречи больше жизни.

Гермиона застывает на мгновение, Драко не сомневается, что она об этом читала, просто одно дело — читать, другое — услышать. Она игнорирует подтекст и продолжает как ни в чем не бывало:

— То есть ты не любил Асторию так…

Грейнджер не права, он любил Асторию, она делала его счастливым четырнадцать лет, и пустоту, оставленную в душе ее смертью, ничем не заполнить. Только Асти была частью жизни, не всей жизнью целиком. А Нарцисса была для Люциуса всем, как и потерянная семья для Поттера.

— Я любил ее, — Драко адски неудобно говорить о любви из прошлого с любовью теперешней. — Даже люблю. Но я уважал… уважаю ее желания. Она просила меня жить и позаботиться о сыне.

Он не хотел намекать, но намек получился жирным. Грейнджер сглатывает.

— Извини, — говорит она.

— За что? — удивляется Драко. — Все нормально.

— Интересное колдовство, — никак не может угомониться Гермиона. Видимо, она много размышляла об этом в последние дни и теперь ее разрывает от желания обсудить и расспросить. — Чем отличается оно от того, что в волшебных портретах? У тебя есть портрет?.. Прости-прости, это совсем не мое дело.

Драко вспоминает второе предсмертное желание Астории.

— Асти не хотела, чтобы часть ее души или магии была привязана к жизни. Не знаю, боялась ли она, что эта часть будет страдать, как страдала она перед… как она страдала, — неловко мнется Малфой. — Или просто боялась, что это будет удерживать ее здесь, но от портрета решительно отказалась.

Гермиона кивает и придвигается вплотную, сжимая его руку. Драко сжимает ее пальцы в ответ. Он собирается поднести ее кисть к губам, но Гермиона снова отвлекает его, размышляя вслух:

— Ты говоришь, что волшебство разное…

Драко пытается сформулировать правильно и, пока собирается с мыслями, играет с пальчиками Гермионы. Она не отдергивает руку.

— Нет, часть души и магического потенциала, которые оживают в портрете в момент смерти мага, изначально заложены в картину, артефакт же зовет сюда душу, которая уже… там. Почти как мифический Воскрешающий камень, только цель иная — не воскресить, не вернуть, а увидеть, поговорить.

Грейнджер кивает и долго молчит. На этот раз молчание нарушает Драко, нет никакой возможности сдержать тревогу.

— Ты же… Не думаешь о…

Он не даст ей прикоснуться к опасному предмету, но дело не в этом. Ему нужно знать, есть ли у нее подобные желания.

— Нет, что ты. Просто я должна все это уложить в голове.

В этом она вся. Драко усмехается, но от следующих действий усмешка застывает у него на губах. Гермиона освобождает свою руку и накрывает ею его пах. От осознания происходящего кровь приливает к члену так стремительно, что становится адски больно.

— Что ты!.. Зачем?! — срывается у него испуганное.

— Хочу, — безапелляционно заявляет Грейнджер, жадно вглядываясь в лицо Драко. Он выдыхает через сцепленные зубы и смотрит в ответ, старается увидеть в карих глазах ее мысли.

Гермиона откидывается на локоть, ложась поперек его ног, и продолжает дразнить его сквозь одежду, больше мучая, чем доставляя удовольствие.

Сколько бы он ни фантазировал о подобном, поверить в то, что это происходит наяву, сложно, еще сложнее отключить паникующий мозг. Что, если это… прощание? Грейнджер получила от него все ответы…

Настроение полностью пропадает, Гермиона не может этого не почувствовать, на ее лице проступает разочарование.

— Ты не хочешь, чтобы я?.. — она запинается, разочарование сменяют стыд и обида.

Драко притягивает ее к себе, оплетает руками и судорожно сжимает, пока пытается правильно сформулировать то, что должен сказать.

— Как я могу не хотеть? — шепчет он хрипло. — Просто… я должен знать, зачем это тебе.

Получилось плохо, но это все, на что он способен в данный момент.

— Это сложно, — мнется Грейнджер. — Порыв. Тебя устроит такое объяснение? Мне это надо. Доставить тебе удовольствие.

Глупо спрашивать про причину порыва, порыв — на то и порыв. Малфой все еще прижимает Гермиону к себе, и она прячет лицо у него на груди, не пытаясь вырваться. Они не пьяны — выпили едва по бокалу. Он снова возбуждается от самой ее близости. От предвкушения… на этот раз возбуждение накатывает плавно, волнами.

Грейнджер снова опускает руку вниз, замирает, задавая невербальный вопрос. Стон вырывается из глотки Драко, и это воспринимается ею как разрешение, но ему все еще необходимо понять… а слов, чтобы спросить, нет.

— Ты ведь не бросаешь меня? — звучит совсем беспомощно (как Гермиона может его бросить, если они не вместе?).

— Абсолютно точно не бросаю, — Драко чувствует ее улыбку у себя на шее.

А потом она ложится ему на ноги, и Малфою кажется, что он может кончить от одного ощущения, как ее ничем не скованная грудь под тонким сарафаном скользит по его бедрам. Между ними два слоя ткани, но он реагирует, словно ему шестнадцать. Правда, у него давно не было секса. Ни разу после нее.

Гермиона решительно расстегивает пуговицы на его штанах, бормоча что-то про позапрошлый век, и освобождает член. Она приближает губы к его истекающей предсеменем головке, и Драко не уверен, что продержится минуту. Все действительно происходит очень быстро, и ему совсем не стыдно. Слов не подобрать, и он пытается вложить в поцелуй то, что не может высказать, но Грейнджер уворачивается.

Драко напрягается. Неужели это все-таки прощание?

— Тебе не противно меня целовать? — огорошивает она вопросом.

Драко почти смеется от облегчения и вместо ответа голодно впивается ей в губы. Она не дает поцелую превратиться во что-то иное, пресекает поползновения его расшалившихся рук.

— Я пока не могу допустить большего, — объясняет. Драко удивляет ее концепция большего и меньшего — Астория впервые решилась удовлетворить его орально года через два после начала их совместной жизни, но он принимает точку зрения Гермионы, хоть и чувствует себя должником. Со всем этим он готов разобраться, потом, когда обозначит главное.

— Грейнджер, я не уйду из твоей жизни, — Драко наконец подбирает правильные слова. Провозглашает, декларирует, констатирует факт.

— Я и не хочу, чтобы ты уходил, — шепчет она приглушенно. — Но еще не совсем готова к тому, чтоб остался.

Это гораздо больше того, на что он рассчитывает.

— У меня нет никого, кроме тебя, — срывается с губ Гермионы еще одно признание.

У него тоже. И она об этом знает — нет смысла сотрясать воздух словами. Драко еще раз целует ее, а потом еще и еще. Отстраниться невозможно. Он мечтать боялся о таком, а теперь Гермиона в его объятиях, ее кожа под его руками и губами, ее запах на нем, она принимает его нежность, она отвечает на его нежность, хоть жестко контролирует, не разрешая выходить за созданные ею же рамки.

— Тебе пора, — шепчет Гермиона в какой-то момент, Драко кивает, продолжая прижимать ее к себе.

— Оставь мне эту ночь, приходи завтра, — продолжает шептать Грейнджер. Малфой понимает, что следует подчиниться ее просьбе. Но как же сложно оторваться, перестать касаться. Он почти отталкивает Гермиону и вскакивает, не разрешая себе прощального поцелуя, даже взгляда не позволяя, и аппарирует прямо с заднего двора.

Драко страшно, он не может избавиться от мысли, что больше его не впустят.

Он в ее коттедже (интересный факт — за полгода с небольшим коттедж, где Грейнджер жила вместе с Поттером, в сознании Драко стал ее коттеджем) как никогда рано — в обед.

Гермиона открывает дверь и уходит вглубь. Если она и удивлена, то никак не проявляет своего удивления. Облегчение оттого, что его впустили, оттого, что коттедж не стал ненаносимым, смешивается со смятением — Драко не проработал никакой стратегии поведения. Кто они теперь друг другу? Что изменил вчерашний вечер?

— Чаю? — голос Грейнджер звенит напряжением.

— Можно, — пытается разрядить обстановку Драко и идет за ней на кухню.

Для чая слишком жарко, но чашка займет руки, а это то, что нужно. Слегка отросшие волосы Грейджер бросают вызов земному притяжению и малфоевскому внутреннему стремлению к порядку. Стремление Гермионы к порядку дает фору его собственному, как же она сорок четыре года уживается со своими волосами? Или они уравновешивают ее идеальность?

— Не смотри так, тут бессильны и наука, и магия, — Грейнджер ловит его взгляд на свою макушку в маленьком настенном немагическом зеркале. — Хочу отрастить. Не знаю почему, — объясняет она странное состояние прически.

Драко кивает.

— Мне нравится, — и он не кривит душой, ему нравится, ведь это она. Когда он достиг этого уровня размягчения мозга? Ему было пусто до Поттера и Грейнджер. Теперь, когда Поттера нет, все его пустоты заполнены ею.

Она с опозданием благодарит, Драко тошно от отстраненной вежливости. Его решимость брать что дают идет трещинами. Теперь хочется больше. Волевым усилием (Драко предпочитает верить в волевое усилие, а не в оживший страх) он сдерживает дурной характер.

Они снова на заднем дворе на пледе, Грейнджер навешивает маглоотталкивающее, рассеивающее и еще несколько заклинаний, которые Драко не узнает.

Они молчат. Гермиона задумчиво водит пальцем по верху своей чашки, Малфой внимательно следит за ее пальцем.

— Отчего он умер? — взвивается неожиданно ее голос и дрожит на высокой ноте.

Драко усмехается. Гермиона ненавидит чего-то недопонимать.

— Мы теперь каждый день будем говорить об этом? — парирует он вопросом. Не то чтобы он был недоволен, что они прекратили игнорировать гиппогрифа в комнате.

— Сегодня последний раз. Даю слово, — в глазах Грейнджер тоска.

Драко тяжело вздыхает. Исчезнет ли когда-нибудь этот призрак между ними?

— Мне нужно понять до конца. Чтоб идти дальше, — продолжает напирать неугомонная.

Это обнадеживает. Драко снова вздыхает и делает глоток неприятно теплого чая.

— Я не нашла информации, кроме общей. Только поверхностное описание... — снова подает голос Гермиона.

Малфой перебивает ее:

— Конечно не нашла. Ее как бы... нет в письменных источниках. Слишком опасная магия.

— Как бы? То есть ты тоже не знаешь?

— В каталоге «Самые опасные артефакты ХII века» сказано, что дух сопротивляется призыву. Тут могло сработать что-то вроде закона физики, — он делает паузу и ловит недоверчивый взгляд карих глаз — да, Грейнджер, да, Драко Малфой знает основы магловских наук. — Энергия сопротивления затягивает вызывавшего назад вместе с духом. Но не исключено, что все происходит иначе: дух зовет за собой, а отчаявшийся…

— Хватит!

Драко послушно обрывает повествование, он, в общем-то, и не придумал, что добавить.

— Я ведь понимала, что мне не собрать его заново. Я хотела быть ему нужной, хотела быть той, кто создаст новый смысл его жизни, — тараторит Гермиона. — Мне необходимо чувствовать себя нужной, а я давно никому не нужна...

— Ни хрена подобного, Грейнджер! — грохочет Драко. Он пытается объяснить, как она нужна ему, но, кажется, его никто не слышит.

— Я всю жизнь старалась быть нужной… друзьям, мужу, ребенку, волшебникам, существам, хоть кому-то, и всю жизнь попадала впросак, — скороговорка становится рваной, теперь Грейнджер бормочет себе под нос: — Очень тяжело признать, что удерживала того, кто не желал… жить. Что я мешала, а не…

— Что ты несешь!..

— Нет. Подожди. Я потом… потом я снова не смогу. Дай мне договорить. Я винила тебя в том, что произошло. Так было проще. Проще винить кого-то, а не себя. Но себя я тоже винила. И наказывала тоже себя.

Малфой слушает молча, больше не пытается перебивать, понимая, что, пока этот свищ не будет вскрыт, они не смогут идти дальше. Но желание сделать исповедь проще, помочь, поддержать, жжет ладони. Он отставляет свою чашку и забирает чашку из ее рук, а потом притягивает Грейнджер к себе. Все его движения выверенные и четкие, но дракл дери, если он вспомнит, когда в последний раз был в таком раздрае.

Она кивает ему в грудь. Драко надеется, что это благодарность. Он баюкает ее маленькое тело в руках, и ему кажется, что никакие силы не заставят его расцепить руки. Он больше не отпустит, особенно тогда, когда она так цепляется за него.

— Знаешь, — продолжает она с того места, на котором остановилась, — в этологии есть термин «смещенная агрессия». Я чувствовала свою вину, но наказывала тебя. Не только, но и тебя тоже. Прости, и спасибо, что не оставил.

Драко молчит, продолжая покачиваться. Ведь и ему надо покаяться, но каяться страшно. Он никогда не был смельчаком. Он не желает, чтобы его слова разрушили тот мост, который Гермиона сейчас возвела.

— Я отдал артефакт. Я позволил непоправимому произойти, часть меня хотела… — нет никакой возможности проговорить это вслух.

Она напрягается. Драко боится, что это конец того, что едва началось снова.

— Это нормально, — сбивает его с толку Гермионин шепот. — В каждом есть эта темная часть. Думаешь, за полтора года, что мы прожили вместе с Гарри, у меня не мелькала мысль помочь ему уйти? Было больно его видеть. Каждый день больно. Терпимо — когда приходил ты. Не вини себя, — она целомудренно целует его в щеку.

Драко пристально смотрит ей в глаза и позволяет своей защитной усмешке растянуть губы. Он себе смешон, перед кем здесь притворяться? Он беззащитен, словно креветка без панциря.

— Теперь я могу сказать, что ты нужна мне?

Грейнджер трется носом о щетину на его подбородке и прижимается к его груди. Чечетка, которую отбивает его сердце, у нее под ухом.

— Глупости, все наоборот! — сообщает Гермиона его яремной впадинке, оставляет на ней легкий поцелуй, резко отстраняется и идет к дому.

Драко, словно каменный, сидит на пледе. По ощущениям к каждой его ноге привязали по гире фунтов в тридцать. Она продолжает наказывать его? То есть их обоих.

Дойдя до угла дома, она останавливается и оборачивается.

— Ты идешь?

То есть это… приглашение? Драко неуклюже встает, на негнущихся ногах идет к ней и вкладывает пальцы в протянутую руку.

Они молча подходят к двери.

Грейнджер открывает и вопросительно смотрит Драко в глаза.

---

1) Vocant mortuis — зову мертвого (лат)

Вернуться к тексту

2) мера расстояния, равная 20,1168 метрам (22 ярдам)

Вернуться к тексту