ялюблютебя (гет)

— Что с тобой происходит? — спрашивает она, встревоженно щурясь — так, что за ресницами становится не видно глаз, синих-синих, где мне взять силы когда-нибудь забыть о том, как они темнеют, когда ей…

Я вижу, как она заходится беззвучным — последним — криком, как выставляет вперёд ладони, как безжалостная сила, с лёгкостью преодолевшая её сопротивление, вгрызается в уязвимое горло, и мои ноздри забивает тошнотворный запах свежей крови.

— Ничего, — отвечаю ей с болезненной усмешкой. Под веками, когда я прикрываю глаза, ещё стоит её лицо, искажённое страданием.

— Ты что, перестал пить таблетки?

Я молча качаю головой. И не говорю ей о том, что на прошлой неделе…

Она сверлит меня обеспокоенным взглядом несколько минут. Нежная девочка с белой кожей и тонкими

{мне хочется вцепиться в тебя бешеным псом сорвавшимся с цепи мне это снится мне постоянно это снится}

запястьями, глупая девочка, доверяющая мне свою жизнь каждый раз, когда мои губы скользят по её шее в минутной ласке, и даже не знающая об этом. Любимая

{каждую ночь когда ты лежишь рядом со мной обнажённая и тёплая я провожу ладонью по твоему бедру в отчаянной ласке и сжимаю пальцы до синяков а ты смеёшься и не понимаешь что в ушах у меня вместо этого смеха звенит хруст ломающихся костей}

девочка, танцующая на кухне в пять утра и забывающая о заваренном чае. Она смотрит на меня, близкая и далёкая, касается прохладными пальцами колючей щеки,

{скажи как ты можешь вот так слепо доверяться психопату}

говорит: ты просто устал; говорит: тебе нужен отдых; говорит: вообрази, только ты и я, только мы двое — в целом мире. И нет никого, никого, никого… одни мои пальцы, переплетающиеся с твоими, дыхание, поделённое на

{ты называешь это страстью но это одержимость}

двоих, одно удовольствие — нежно-тягучее, сладкое, дрожащее в груди и на кончиках ресниц.

— Конечно, — говорю я, и от лжи щиплет губы и язык. — Конечно. Я возьму отпуск. Мы куда-нибудь уедем. Куда-нибудь сбежим. Далеко-далеко, может быть, в горы или…

Она хохочет и падает на диван, потягивается, ложится — её голова оказывается у самого моего колена, очень близко, в какой-то паре сантиметров. На расстоянии одного прикосновения. И я замираю.

{скользну пальцами в твои волосы запутаюсь в прядях дёрну чтобы ты вскрикнула сперва от непонимания и лишь потом от боли}

Моя опасливая ладонь ложится на её макушку, играет с рыже-солнечными бликами, и она жмурится, и запрокидывает голову, и подставляется: искренне, с той самой безграничной необъяснимой верой мне, в меня, от демонстрации которой мне всегда становится трудно дышать. Невыносимый порыв — намотать эти яркие пряди на кулак, подтащить к себе, чтобы её губы дрогнули в обиженной гримасе, чтобы она заплакала, чтобы ей стало с т р а ш н о — едва не заставляет меня потерять рассудок,

{я почти чувствую на губах его долгожданный и выстраданный вкус твоих испуганных слёз}

и я лишь чудом успеваю отстраниться, соскользнуть подушечками на её щёку, тронуть линию челюсти.

Она улыбается. Значит, ничего не заметила. Значит, я победил.

Я целую её смешливые губы, мягкие и податливые, и думаю: я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя.

{я убью тебя}