Конечно (джен)

«Сидение над клавиатурой сродни сидению над печатной машинкой — тому состоянию, когда ты смотришь на клавиши так, словно придумать мир и интересно о нём рассказать — их задача, а не твоя. Когда ты буравишь их тяжелым взглядом, чувствуя пульсирующие в голове мысли и идеи, но не имея ресурса или возможности претворить их в жизнь так, чтобы читателю понравилось. В особо запущенных случаях ты не можешь сформировать их в то, что понравилось бы хотя бы тебе самому. Такие состояния я не люблю. Они вводят меня в ступор, щедро задаривая новыми гранями ощущения, что писательство — не мой конёк и не то, чем мне стоит заниматься. Категорически неприятно, должен заметить».

Напечатав «ь» в последнем слове, Джон захлопнул ноутбук, отправив его в спящий режим, и почесал подбородок. Вот опять. Надо было написать главу о фантастическом герое, которого преследуют светильники в виде зайчиков, а он, дурак Джон, ударился в самокопание посредством компьютера. Издатель будет в ярости. И так понятно. Даже будучи написанными, как положено, предыдущие две демо-главы были выброшены в мусорник в самом прямом смысле этого слова прямо на глазах у Джона. Причём с криками, бранью и брызганьем слюной. Даа, издатель снова будет недоволен. Конечно.

В комнате фоном играл невнятный синтвейв. Атмосферно смотрелись под эту искусственную мелодию мигающие красным и синим гирлянды над окнами, дверью балкона и арочным проходом в кухню. Неразборчивый голос, сэмплированный в песне, не то надиктовывал полицейский отчёт, не то кому-то чем-то угрожал. Джон осмотрелся. Помещение мерцало, словно только что прекративший греметь пистолетными выстрелами неблагополучный район Нью-Йорка. Такая обстановка могла бы быть вдохновляющей, решил Джон, но он сегодня устал. Слишком устал. Вырвавшаяся в текст против его воли рефлексия измотала его, иссушив все силы, рассчитанные на сегодня. Писать он точно больше не мог. Не хотел. Словно останавливал сам себя намеренно, но тщательно скрывал это от себя же.

Встряхнул головой.

Синтвейв ускорил свой темп. Ударная партия стала выразительнее и неприятнее, голос теперь откровенно посылал ко всем праотцам. Наклонившись со стула, Джон переключил трек. После секундного затишья заиграла песня, под которую он начал подпевать. Ему нравилось это делать — создавалось впечатление единства с лирическим героем. Словно они делили на двоих печали и невзгоды. Это было приятное переживание, как будто ты обогащаешься сам через опыт, приобретённый героем. Джон всерьёз подозревал, что так оно и есть. Жизненные ситуации в музыке бывали такими разными, такими интересными, такими... правдоподобными, что ли.

Единственная обидность (Джон долго раздумывал над существованием такого слова, но в итоге решил, что в собственной голове ему можно всё) с песнями заключалась в том, что у них было завершение. Джону хотелось бы, чтобы некоторые из них играли вечно. Постоянный саундтрек на периферии, сопровождающий по жизни и дающий сил в нужные моменты, увеличивая собственную громкость. Но нет, это было невозможно. Песни сменяли одна другую, и каждая завершалась. «Как и всё в этом мире, — почти безразлично подумал Джон, и ужаснулся клишированности своих мыслей. — Конечно».

«Как всё в мире». Мысли начали бегать из угла в угол, беспорядочно метаться. Заиграли Pink Floyd. Их тексты, особенно — тексты с этого альбома — Джон тоже знал. Знал хорошо. Знал наизусть. Он окончательно погрузился в полусонный транс, медленно покачивая в ритм песни головой. Поздоровался с невидимым рассказчиком и стал подпевать за обоих персонажей — куплеты за Доктора и припевы за Пинка. Плавная меланхоличная мелодия текла, переливаясь, как кисель, от дивана к столу, от стола к шкафу; она отражалась от арочного прохода, слегка просачиваясь в кухню, и с новой силой наполняла комнату. И самого Джона. Он танцевал, извивался и неслышно шевелил губами.

Следующая песня, собранная, завершающая, вернула его в реальный мир. Поборов своё уютное оцепенение, Джон поднялся со стула и отправился на кухню — хотелось пить. И даже не удивился, когда в зеркальной дверце настенного шкафа увидел наглое, грубое и безразличное к писательским тяготам лицо его издателя. Своё собственное лицо.

Да, Джон даже не удивился.

Только сказал:

― Ну конечно.