Я - монстр (гет)

У монстра есть цель.

Наверное.

По крайней мере, Николай в это верит, хоть и сомневается, что это к лучшему. Ведь если у монстра есть цель, то, наверное, у него есть и разум. Или как минимум инстинкты, желания, потребности. Или, может быть, даже чувства? И, возможно, на самом деле он никакой не монстр или, по крайней мере, себя таковым не считает. Возможно, он считает монстром самого Николая, который каждую ночь пытается запереть свою вторую сущность с помощью цепей и снотворных снадобий.

Временами Николай лежит без сна и размышляет об этом, а монстр глубоко внутри него довольно урчит, не собираясь сдавать позиции. Николай не видит смысла в действиях монстра, но, возможно, это лишь потому, что он не думает как монстр, потому что борется с ним вместо того, чтобы принять, как часть себя. Вместо того, чтобы найти контакт, Николай пытается максимально оградить себя от того, что поселилось внутри него. От чудовища, которое рвется на волю почти каждую ночь.

Когда наконец Николай засыпает, ему не снятся сны. Он словно перестает существовать, растворяется в бесконечной темноте, которая едва ли не более непроглядна, чем темнота каньона. Перестает видеть, думать, чувствовать. Даже страх. Кошмары давно поселились в его реальности, вернее, полностью подчинили ее себе. И бояться их он больше не имеет права — ему остается лишь вести борьбу с монстром и надеяться, что кровь, вкус которой он ощущает после проигранных раундов, не человеческая.

Николай отмечает на карте места, где Зое удается его поймать. Раз за разом втыкает булавки в карту, ощущая ее боль, словно иголки втыкаются не в старую бумагу, а в его собственную плоть. И с каждым месяцем живых мест на нем (и на ней) становится все меньше и меньше.

В какой момент Николай понимает, что монстр стремится в Керамзин? Вернее, не так, в какой момент он перестает отрицать тот факт, что монстр пытается добраться до Керамзина? Николай не знает, просто в одно утро булавок в том направлении становится настолько много, что воткнуть новую оказывается крайне затруднительно. Ей просто оказывается не за что зацепиться, потому что каждый, даже самый крошечный кусочек бумаги к тому времени уже проткнут другой булавкой.

И в тот момент Николаю становится впервые по-настоящему страшно. Не за себя — за Алину.

Свои чувства к Алине Николай прячет за куда более прочными преградами, чем своего монстра. Свои чувства к Алине он замуровывает кирпичными стенами, закапывает в самые глубокие ямы и кидает на дно колодцев, которые кажутся бесконечными в своей пугающей черноте. Свои чувства к Алине он даже не пытается отрицать, потому что это попросту невозможно.

Николай пытается уговорить монстра остановиться, но тот лишь насмехается над ним. Вместо того, чтобы отступить, он соблазняет и просит ему довериться. Он шепчет тихо, въедливо, что действует лишь во благо. Не позволяет и на секунду забыть о собственном существовании, так что в конце концов у Николая сдают нервы.

В следующий раз, выбравшись на свободу, вместо того, чтобы лететь в Керамзин, монстр отправляется в совершенно другую сторону, словно насмехаясь над всей той работой, что проделал Николай. Словно булавки, воткнутые в карту, совсем ничего не значат — и на самом деле в Керамзин тянет не монстра, а самого Николая.

Словно он и есть монстр.

Монстру не удается завладеть телом Николая следующие пару недель. Страх за Алину придает сил, и он выигрывает несколько раундов в этой игре — едва ли в тот момент он может мечтать о большем. Лишь когда Ос Альду накрывают пушистые облака снега, монстр вырывается на свободу. Но в этот раз все оказывается иначе — Николай словно со стороны наблюдает за его действиями, словно видит сон, всё ещё похожий на кошмар. Он оказывается заперт в собственном теле, не в силах повлиять на его действия.

Зоя задерживается. Путь до Керамзина они преодолевают непростительно быстро — сегодня монстр не настроен охотиться на гусей и коров. Он летит, минуя заснеженные просторы Равки, мчится вперед, как собака, взявшая след. Последнее сравнение немного пугает Николая, заставляет затаить дыхание и с ужасом смотреть в будущее.

Крышу приюта он видит издалека — ярко-красная черепица, лишь едва припорошенная белым снегом, заметна даже при неярком свете луны. Или это Николай слишком хорошо знает, как она выглядит и где расположена? Под ней, наверное, сейчас спит Алина, и в глубине души Николай хочет ее увидеть, на секунду даже позабыв о том, что всё ещё не владеет телом. Но вместо того, чтобы спикировать вниз, они летят дальше — в небольшой лесок, на окраине которого и стоит приют. Ноги почти касаются верхушек деревьев прежде, чем монстра, и Николая вместе с ним, сбивает мощный поток воздуха.

Зоя!

Николаю хочется кричать от досады и облегчения одновременно. Он ведь почти узнал, в чем была цель монстра, даже если бы цена за это оказалась бы слишком высока.

Сильный поток воздуха окружает его, выкручивает не готовые к такому явлению крылья и заставляет сжимать кулаки, оставляя на ладонях красные царапины-полумесяцы от слишком длинных когтей. Монстр сопротивляется изо всех сил, но Зоя не в первый раз имеет с ним дело.

Контроль постепенно возвращается к Николаю, но силы покидают его. Последнее, что он успевает увидеть — испуганное лицо Мала Оретцева в кустах.

Вопросов больше не остается. Булавки больше не дают никакой информации, так что Николай вытаскивает их, с ужасом смотря на истерзанную бумагу. Он больше не сомневается. Он знает — монстр охотится на Мала. Символично, учитывая, что тот был следопытом. Но совсем не смешно, потому что едва ли не впервые в жизни Николай не знает, что делать.

Решимость до последнего бороться с монстром внезапно исчезает. Николай не торопится предупреждать Алину, да и кого-либо другого тоже. В отличие от монстра, он не испытывает ненависти к Малу, но симпатизировать ему он не обязан. Да, Алина сделала свой выбор, отвергнув Николая и предпочтя дворцам мирное существование в Керамзине. Она имела на это полное право, и не Николаю судить ее. Но собственные чувства не получается разложить на рациональные составляющие, не получается проанализировать и забыть. Николай не может просто в один миг забыть Алину и перестать думать о ней.

Он больше не торопится воевать с монстром, смиренно ожидая, когда тот снова вырвется на свободу. Он больше не может его останавливать. Умом он понимает, что это неправильно, но сердце больше не подчиняется разуму.

Николай лежит без сна и думает о том, что он и есть монстр.