Парижская история (гет)

После первого свидания на зелёной скамейке Аглая Ивановна не замедлила пригласить князя на встречу ещё раз. Безо всяких объяснений она тихонько вложила ему в руку записку, которую князь воспринял уже немного как шутку, но всё-таки пришёл. Заметим, сделал он это совсем не зря и после вспоминал, что предвкушал что-то необычное в предстоящей встрече.

Как и в первый раз, князь пришёл первым, только не уснул как тогда, а в сердце своем вздрагивал от мысли, что Аглая скажет что-то, чего он совсем не ожидает. Он тщетно размышлял, что бы могло заставить её снова устроить это свидание, ведь все важные моменты были условлены и обговорены.

Солнце, несмотря на раннее время, уже стало припекать в спину, желтыми лучами ярко окрашивая высокую зелёную траву. Веяло приятным расслабляющим горько-терпким ароматом полыни. Князю послышался торопливый шелест шёлковых юбок. Он обернулся навстречу звуку и увидел Аглаю.

— А на этот раз-таки не спите! — весело пролепетала Аглая, безуспешно пытаясь скрыть свое воодушевление за наиграно-пренебрежительным тоном.

Она села на скамейку рядом с князем, который сразу заметил её особенное волнение.

— Здравствуйте, Аглая! Знаете, мне сегодня совсем не хочется спать. Я ночью выспался, — он весело улыбнулся, пытаясь разрядить обстановку, но Аглая, несмотря на сдержанную ответную улыбку, от того будто бы ещё сильнее напряглась.

— Это прекрасно, князь. Ведь у меня к вам чрезвычайно важное дело. Заранее прошу вас дать мне обещание, что никому, совсем никому не расскажете о том, что я вам сейчас сообщу.

Князю ничего не оставалось, как пообещать, чтобы узнать, что задумала Аглая. Он кивнул головой и с готовностью стал её слушать.

— Помните, я говорила вам о том, что собираюсь заграницу? Так вот, этот день настал. Завтра я еду во Францию.

Князь хотел было что-то сказать.

— Не отговаривайте меня, все решено, билеты куплены! — торопливо воскликнула Аглая, но тут же немного съёжилась от смущения и своего громкого возгласа. — Завтра, — продолжила она уже шёпотом, — в четыре часа утра, поезд из Павловска отправляется в Петербург, а оттуда я пересяду на прямой поезд до Парижа, который отходит в шесть утра.

Князь совершенно растерялся.

— Аглая, вы шутите надо мной! Как же вы поедете одна?!

— Здесь мы подходим напрямую к цели нашего разговора. Я, безусловно, готова ехать одна, но приглашаю вас, как друга, ехать со мной. Вдвоём мы сможем больше успеть и соответственно принести больше пользы обществу. Мы ведь не развлекаться туда поедем. Я хочу увидеть мир, получить образование и открыть свою школу. Билеты на вас я тоже приобрела.

Она сунула руку в карман и показала князю корешки самых настоящих билетов, так, чтобы видно было дату и время отправления.

— Как? Не может быть! — сказал князь, не совсем опомнившись от удивления. — Когда вы успели купить билеты? Я вынужден буду сказать об этом Лизавете Прокофьевне.

— Вы не посмеете! — воскликнула она вдруг, воспламеняясь необыкновенным гневом. — Как только вы нарушите обещание, мы с вами больше не друзья! А уеду я всё равно, и никто меня не удержит! Не закроют же они меня в самом деле в чулане, как того мальчика! Знаете, князь, одну историю, правда это в Британии было… Но там мы с вами возможно тоже побываем…

Вдруг в самом конце дорожки показался силуэт.

— Кто это там? — испуганно спросила Аглая. — Сюда идет… Да это maman! Слушайте же, князь, — она необычайно заторопилась и даже хотела, для пущей убедительности, тронуть князя за плечо, но вовремя убрала руку, — если вы решитесь сопровождать меня в поездке, то встречаемся сегодня в три часа ночи на этом самом месте. Не забудьте всё необходимое. Вы были заграницей, вы знаете, что нужно взять. Ах, она уже близко, прощайте! Загранпаспорт, главное — загранпаспорт! — быстро проговорила она и бросилась в сторону дома, оставив бедного князя в полном недоумении.

Нельзя было сказать, что князя беспокоила его репутация в обществе в целом, да и перед отдельными людьми он предпочитал всегда быть самим собой, а если вдруг появлялись какие слухи или недомолвки, старался решить всё на месте, не забегая мыслями наперёд. Так что в тот день, вместо того, чтобы беспокоиться о том, что подумают люди об их таком внезапном и неестественном побеге, его беспокоил лишь один пункт сложившейся ситуации: Аглая сама не справится. Она стремилась быть взрослой, но, к сожалению, таковой всё ещё не являлась. Порой напускной деловой тон производил лишь комический эффект, а циничность, присущая ей, только усиливала впечатление. Князь беспокоился, что Аглаю легко чем-то увлечь, и кто-то попытается этим воспользоваться. Тем более, что вести себя в обществе и с ним же взаимодействовать — вещи совершенно разные, а Аглая, по обоснованным предположениям князя, не умела взаимодействовать с обществом, ведь по её словам, её всю жизнь держали как в закупоренной бутылке.

Князь зашёл в дом в глубокой задумчивости, сел за стол и положил голову на ладони. «Аглая может наделать глупостей, — думал он, — точно может. Однако, если я буду рядом, чем исправлю ситуацию? Ведь она меня попросту не послушает. С другой стороны, откуда мне точно знать? А если, в конце концов, будет физическая угроза? Я не из тех, кто производит впечатление защитника. Да и смогу ли я защитить? С другой стороны, лучше так, чем если бы Аглая была совершенно одна… А Лизавета Прокофьевна? Что с ней будет, когда она узнает, что её любимая дочь сбежала… со мной? Я так не могу, я должен оставить хотя бы короткую записку». Князь взял перо и вытащил чистый лист из папки с бумагами, но, поставив лишь одну точку, сунул перо обратно и скомкал бумагу: «Так нельзя, раз обещал…»

— Поеду! — произнес он уже вслух, и, несмотря на все тревоги, радостное предвкушение овладело им.

И тут до него вдруг дошла одна мысль, поразившая его и словно расколовшая его сердце на части: «А что же будет с ней?!» Он стремительно встал. «И как мог я забыть! Не сделала бы она чего с собой, когда узнает обо всём», — с такими мыслями он вышел из дома.

«Как я её оставлю? И ехал же я сюда из-за неё и для неё», — всё думал он, не разбирая дороги, не видя, куда идет. «А может, оно и к лучшему, и с Парфеном у них всё сложится», — успокаивал он себя, пока, наконец, не оказался около дачи Дарьи Алексеевны. К двери вела тропинка с цветущей по бордюрам лавандой. У самого входа были аккуратно высажены небольшие кустики бегонии, встречающие гостей своими распахнутыми оранжево-розовыми наслоениями лепестков. Солнце уже во всю грело, и где-то неподалёку, в кустах роз и шиповника распевали неугомонные цикады.

Не долго думая, он постучал в дверь. Открыла сама Дарья Алексеевна.

— Лев Николаевич, это вы? — удивилась она. — Как вы вовремя, однако! Рогожин давеча был, и только ушёл. Проходите, она сейчас выйдет, она будет вам рада, — быстро проговорила та и убежала.

Князь прошёл в гостиную. Он ждал не более минуты, как к нему вышла Настасья Филипповна. На ней было скромное будничное платье, вид она имела чрезвычайно взволнованный и в то же время как будто торжественный.

— Сам пришёл, — проговорила она и бросилась к нему. — Дай посмотреть-то на тебя, — она взяла его за руку, всматриваясь в его глаза. — Уж не случилось ли чего? Лица на тебе нет.

Князь обнял её, и по его щекам покатились слёзы. Настасья Филипповна на секунду замерла, но потом горячо обняла его в ответ.

О чём они говорили, так и осталось загадкой; как ни исхитрялась Дарья Алексевна в попытках их подслушать, ничего у неё не вышло, поскольку разговор между ними был очень тихим, но кое-что всё-таки было известно точно, а именно то, что говорила больше Настасья Филипповна, пытаясь как бы успокоить князя, который всё же перестал плакать; более того, даже смех был слышен от них, и через час князь вышел уже совершенно успокоенный.

Теперь он принял решение: он будет сопровождать Аглаю в поездке за границу, и на душе у него стало легко. Даже появилось воодушевление. На полпути к дому он встретил Рогожина и очень ему обрадовался. Тот, однако, был по обыкновению холоден.

— Ну здравствуй! — поздоровался Рогожин с угрюмым видом, многозначительно посматривая то в сторону дачи Дарьи Алексеевны, то на князя, обмеривая его взглядом с ног до головы.

— Неужели ты, Парфён! Дай тебя обнять! — князь обнял остолбеневшего от неожиданности друга.

— Да ты не в себе, что ли, Лев Николаевич? — удивился Рогожин, но всё же обнялся с князем. — Случилось что? — спросил он.

— Ах, Парфён, не спрашивай, — ответил князь.

Рогожин с подозрением и недоумением заглянул в его глаза. Тот улыбнулся в ответ и, похлопав друга по плечу, пошёл дальше, ещё быстрее прежнего.

— Не в последний же раз видимся? — бросил ему вслед Рогожин, но князь уже не слышал его.

Рогожин оказался прав: то был последний раз, когда он встретился с князем.

В три часа по полуночи Лев Николаевич уже был у зелёной скамейки, а к шести утра они с Аглаей сидели в поезде, который отправлялся в Париж.