Селяви (джен)

Девочка в изорванной одежде спотыкалась, падала, снова поднималась и бежала вперед. За спиной раздавались голоса.

— Держите ее!

— Стой, мелкая дрянь!

За ней неслись трое мужчин, скорее не из-за того, чтобы наказать маленькую воришку, а из-за примитивной скуки. Как-никак чем же еще заниматься людям, жизнь которых до чертиков однообразна? К тому же избавляться от слабых было здесь в порядке вещей.

Она хмыкнула, сквозь зубы прошипела несколько грубых ругательств, которые слышала от отца, когда он оскорблял ее, что было очень-очень часто, крепче прижала к себе буханку начинавшего черстветь хлеба и резко завернула за угол с надеждой оторваться от погони. Хитрость не прошла, они продолжали неустанно следовать за ней, посылая в след проклятия, когда она на их пути опрокидывала все, что попадало под руку. «Почему они так прицепились?» — отчаянно подумала, понимая, что уже не знает, где находится. Она никогда так далеко не забегала, впервые была в этом районе Подземного города. Сильно саднили босые ноги. Наверное, опять придется перевязывать все еще недостаточно огрубевшие пятки теми лоскутками ткани, что удастся найти. Обувь ей уже не снилась. Конечно, раньше были потертые ботинки, доставшиеся от старшего брата, но они были сильно изношены и совершенно не пригодны. «Так странно, меня преследуют хреновые старперы, а я думаю о том, что надеть на ноги», — с досадой отругала себя малышка, перепрыгивая через маленькую бочку, которую дети катили в сторону, видимо, своего дома. Они прикрикнули на нее и чудом успели отскочить в сторону, когда мимо их пролетели трое здоровенных амбалов.

— Смотри, куда прешь, грязная вошь! — процедил гавкающим басом человек, действительно похожий на пса.

Малышка обернулась. Они все еще были за ней. «Зачем они вообще увязались?» — спрашивала она себя, но не могла ничего ответить. Тупик. Выхода нет. И все это из-за этого бесполезного (пускай и очень вкусного) куска хлеба. Так обидно, что в уголках глаз защипало. Нужно храбриться. Девочка гневно стерла кулаком слезы и с вызовом посмотрела на врагов. Да, она слабачка, но не трусиха. Если бы ею была, не выносила бы так спокойно отцовские побои.

— Смотрите-ка, кто тут у нас? Набегалась, малая сволочь? — заискивающим голосом спросил мужчина с бегающим взглядом.

— И куда ты теперь? Или собираешься отрастить крылья и улететь? — подыгрывал ему другой с приплюснутым лицом.

— Если бы могла, никогда меня бы тут не было, — буркнула девочка, сверкая глазами исподлобья.

— Какая жалость, что отсюда можно выбраться лишь ногами вперед, — ложное сожаление сквозило в голосе человека с большим носом и растопыренными ушами. — Мы бы тебе позволили уйти, но так же совсем не весело. Давай мы тебя немного поучим, а потом как следует поиграем, вдруг тебе понравится, а через пару лет вновь уважишь милых дядечек, — кровожадная ухмылка исказила его черты.

Она медленно отступала, сверля взглядом то одного, то другого, которые подворачивали рукава грязных, измазанных чем-то темным (может, даже кровью) рубахах из грубой дешевой ткани, то третьего, зачем-то развязывающего тесемки на штанах. В голове лихорадочно мелькали всполохи мыслей. Как сбежать? Что делать? Ясно знала одно, что просить о помощи бесполезно: ее не будет. Мысль о том, что придется молить о пощаде, была отвратительна, поэтому она лучше умрет, чем попросит ее. Уж лучше грызть землю зубами, чем так низко падать. Неужели все кончено? Понимать это было горько. И зачем только она подарила единственный нож маленькой проходимице, рассказавшей ей о брате-преступнике, которого она до смерти боялась, ведь ему нравились такие, как она? Хотя что это за «нравились» девочка не понимала, но это произносилось с такой особой интонацией, что чувствовала, что это что-то плохое. Так много мыслей… Такая бессмыслица. А ведь это конец, ведь так? Наверное, будет больно. Она к ней привыкла, но это, наверное, будет в сто раз хуже. Было такое ощущение, что ли? Обычно в такие моменты прощаются со всем на свете, но, когда специально подумаешь об этом, почему-то становится очень пусто, все просто исчезает. «Без-воз-врат-но», — произнесла по слогам интересное слово, которое услышала недавно и понимала его примерное значение. «Навсегда».

— Эй! Что вы забыли не на своей территории? — раздался мальчишечий голос.

Троица синхронно развернулась к источнику шума.

— Будь хорошим мальчиком, не зови взрослых и уйди подобру-поздорову. Тебе здесь делать нечего, — мерзкий тон, вызывающий тошноту из-за подобия со звуком, будто по металлу скрежещут напильником.

Мальчик презрительно поморщился, поведя подбородком. Серые проницательные глаза зацепились взглядом за нее, но он, словно быстро утратив интерес, вновь обратился к мужчинам:

— Я спросил: что вы забыли не на своей территории? Больше повторять не буду.

Девочка с любопытством, ужасом и разгоравшейся надеждой смотрела на ее возможного спасителя. Как бы она хотела быть настолько сильной, чтоб больше никогда не нуждаться в помощи! Теперь она стоит и боится, что он развернется и уйдет, оставив ее один на один с этими тварями. А еще показалось, что он принизил ее взглядом, увидел, что непримечательна, и повесил бирку. Это так обидно и горько! Даже не хочется с ним дружить. Он странный. Хоть он старше нее самой совсем ненамного, но взгляд у него взрослый, пронизывающий. Как будто в тело мальчика посадили какого-то немолодого мужчину. Не такого, как эти трое, а настоящего.

— Разве тебе непонятно? Мы изловили девчонку. Покончим с ней — и уйдем, — прогавкал в ответ приплюснутый.

— Убирайся к черту, паршивец, — не остался в стороне и большеносый.

Тот, не услышав ответа, который бы его удовлетворил, нахмурился и пренебрежительно бросил:

— Я даю вам время. Уходите и не возвращайтесь.

Приплюснутый оскалился:

— А то что, пожалуешься папочке? А ты уверен, что у тебя хватит на это времени? Я успею вспороть тебе брюхо, ты даже пикнуть не успеешь, молоко…

Его голос оборвался. Мальчик в мгновение ока оказался перед ним. Мелькнуло острие ножа, разрезая плоть на животе. Тело бухнуло вниз.

— Успеешь, значит? — хмыкнул, брезгливо посмотрев на окровавленное лезвие.

— Что ты сделал с нашим братаном, ты, мелкий ублюдок! — взревел один из оставшихся, придя в себя.

— Не жди пощады, скот!

Они побежали на вооруженного ребенка. Тот поудобнее перехватил клинок и выжидал, пока взрослые с искривленными воплем гримасами, делающих их похожих в ее глазах на отвратительных монстров, неслись в его сторону с голыми руками, думая, что смогут совладать со строптивцем, напав оба сразу. Девочка, округлив глаза, испуганно вжалась в стену. Что-то мешало ей пошевелится. Хотя подсознание отчаянно кричало, что нужно бежать, тело совсем не двигалось и его било мелкой дрожью. Она стояла, мертвой хваткой вцепившись в хлеб, и наблюдала, как ее спаситель убивал людей. Живя в мире, где привычно насилие, малышка никогда раньше не видела такие смерти близко, но теперь… Сознание помутилось, глаза почти ничего не различали, кроме крови, отдающей запахом железа, льющейся на землю и отдельными брызгами долетающей до нее, пятная поношенное грязное платье. Мыслей не было. Только зияющая пустота.

Мальчик был холоден. Чужаков нужно было наказать. Это будет наукой для других. Те двое были уже мертвы, на их тела не хотелось смотреть, но отвести взгляд было невозможно. Третий с глубокой раной пришел в себя и предпринял попытку встать на колени, придерживая окровавленной рукой живот. Последовал короткий удар в затылок, раскроивший черепную коробку. Человек больше не пытался подняться.

Лицо и одежда мальчика были испачканы чужой кровью, и кажется, ему это не особо нравилось. Он достал из грудного кармана темной куртки ровно сложенный большой платок и начал вытирать им свой нож. Спокойно. Не сходя с места. Словно это в порядке вещей.

— Эй, ты. Уходи. Незачем тебе здесь больше торчать. Ты ведь из того района, что и эти куски дерьма, — кивнул себе под ноги на мертвецов. — Возвращайся домой. Я не хочу с тобой возиться.

Девочка, придя в себя из-за его обращения, нервно сглотнула и, стараясь придать своему виду большую смелость, на которую только была способна, слегка дрожащим голосом спросила:

— Кто ты?

— Это не должно тебя волновать. Оторвись от стенки и убирайся. Не заставляй меня больше повторять.

Она плотно сжала зубы от его презрительного тона. Втоптать бы в землю этого заносчивого типа. То, что он сильнее и помог ей, не дает ему никакого права так говорить. Когда-нибудь она покажет себя, когда-нибудь она не будет нуждаться в помощи, когда-нибудь они снова встретятся, и она уж точно начистит его самодовольное рыло (так ведь сказал бы отец?). Девочка старалась не смотреть на тела, из-за вида которых к горлу подкатывала тошнота.

— Придурок, — тихо обозвала она и убежала, пока он не ответил.

Дома ее ничего не держит, но она по-прежнему туда возвращается, сама не зная почему. Там ее опять будут ждать «теплые» встречи с родным папашей. Никак не хватает духу распрощаться с ним надолго. Может, это из-за того, что она мала и слишком привязана к этому месту своими воспоминаниями? Пару раз она сбегала, но жить на улице было еще сложнее, а никакая группа ее не хотела принимать к себе. Типичные фразочки типа «Ты маленькая и бесполезная. На кой черт ты нам сдалась?», которые действовали на нервы. Была бы гениальной воровкой с самого начала — захотел бы ее кто-нибудь взять в ученицы, и тогда все было бы совсем иначе — такие мысли ее тешили и давали причину самосовершенствоваться. К тому же другого способа для выживания у нее не было. Не то, чтобы она много знала о мире и обществе, долгое время торча в четырех стенах, заботясь о больных матери и брате, которых уже больше нет, но смутное представление имела, и этого на первое время хватало. Мысль о том, что после их смерти стало гораздо легче, была отвратительной и вместе с тем в чем-то даже правдивой. Хорошо помнилась безысходность...

— Отец, я вернулась, — глухо произнесла девочка, все еще прижимая к груди буханку с уже общипанной горбушкой (так хотелось поскорее утолить голод, но увлекаться ведь нельзя, нужно растянуть на несколько дней).

Ответа не последовало. Она помялась в пороге. Входить не очень хотелось, опять пахнет перегаром и из-за двери выглянет раскрасневшаяся опухшая физиономия со слезящимися глазами, и родитель прогудит: «Где ты шлялась?». Удивительно, что он все еще ее помнит, хоть и после смерти жены напивался до потери сознания самым дешевым бухлом, которое только здесь можно было найти. Все же девочка неторопливо вошла с готовностью выскользнуть из помещения, как только появится хоть малейший проблеск угрозы. Но... Отец был мертв. Его голова лежала на столе, рука сжимала бутылку, а на затылке зияла рана. Он был заколот в точности, как тот мерзкий человек, убитый тем заносчивым мальчишкой. Девочка шокировано замерла. В голове были какие-то редкие всполохи чувств, не позволяющие ей впасть в ступор, как это было совсем недавно. К отцу была уже безразлична, хоть в глубине сердца и привязана к нему как к единственному родному человеку. Шаг за шагом отступая к двери, она закрыла ее за собой, оставляя за спиной то, что связывало ее с этим местом. Теперь не было выбора. Оставалось только уйти. Как жить дальше она не знала. Вернее да, когда отец был жив, она представляла, что сбежит от него, но сейчас... Как-то пусто.

Стала такой же, как множество других в Подземном городе. Никому не нужной. Лучше бы ее не спасал этот мальчишка. Всяко сразу умереть, чем жить в ожидании голодной смерти. Такие мысли ее пугали, она была в отчаянии, и, несмотря ни на что, казалось, что раньше было проще. Что же делать? Как быть? Страшно… Нет. Нужно успокоиться. Как-то ведь жила без помощи дорогого папочки и сейчас проживет. Вот скоро перестанет плакать и заживет. Немного подрастет, станет опытной воровкой даже без учителя (да и кому он вообще нужен? Не будет она лизать ему зад) и войдет в какую-нибудь группу. Они станут ее семьей. Это сейчас кажется, что все плохо, потому что все случилось слишком быстро. Да, она надеялась, что так случится, но ведь чуть попозже. Скоро все наладится. Она хотела уже с досады выбросить хлеб, чтобы унять разбушевавшиеся эмоции, но вспомнила, что это ее единственная еда, поэтому вновь прижала его к хрупкому тельцу. Девочка опустилась на землю у стены дома и спрятала голову в коленях, не обращая внимания на прохожих, впрочем, и им не было до неё никакого дела: у каждого свои тяжелые мысли.

Послышался звук шагов. Судя по стуку каблуков, шла женщина в обуви с хорошей подошвой. Такую здесь не встретишь, девочка это хорошо знала, а значит незнакомка была обеспечена. Та почему-то остановилась возле нее. Наверное, захотела посмотреть на «чудного зверька». Обычно только люди, что прибыли с Поверхности, могли проявить интерес, однако чаще они были мужчинами в военной форме, высокомерными и горделивыми до ужаса. Тут же возникла стыдливая мысль спрятать босые ноги, но девочка одернула себя. Ну и что, что она бедная и у нее нет обуви, зато она никогда не позволит себе унижаться перед другими, даже если отхватит за это. Пускай смотрит. Демонстративно распрямилась сидя и посмотрела на незнакомку снизу вверх. Это была статная блондинка с собранными в высокую прическу волосами и в шляпке с перьями. Она была похожа на лисицу (девочка никогда их раньше не видела, однако из рассказов представляла, что это за зверьки), особенно ощущение усиливали хитрые карие с золотыми крапинками глаза. Черное корсетное платье с небольшим вырезом и воротником ей безумно шло, и женщина знала об этом.

— Госпожа Розенкранц, что Вы здесь делаете? Не стоит ходить в этих трущобах одной, — к ней подбежал обеспокоенный спутник, судя по одежде ниже ее по статусу.

Лишь взмахом руки она заставила его смолкнуть, и тот, опустив голову, покорно шагнул в тень. Это напоминало какой-то странный ритуал, принимавшийся спокойно с обеих сторон. Девочка с любопытством проводила взглядом мужскую фигуру и вновь пытливо посмотрела на блондинку, ожидая ее дальнейших действий в абсолютном молчании.

Госпожа Розенкранц присела напротив нее и спокойно, будто общалась с равной, спросила:

— Как тебя зовут?

— Эбигейл Адамс, — немного расслабившись, раскрыла свое имя девочка.

— Я Маргарита, — указав на себя, представилась та. — Как ты живешь здесь?

— Я думаю над этим, — честно ответила Эбигейл.

— Правда? А почему? — Маргарита чуть склонила голову в бок, на ее губах обозначилась тонкая полуулыбка.

Открыться незнакомке было легче, чем кому-то еще, потому что вы больше никогда не встретитесь, поэтому девочка с тихим вздохом приняла решение поведать ей все, аргументируя это тем, что богачка потешится «трагичной историей», которые подобные ей так любят, и, возможно, наградит ее за рассказ монеткой. Ей как-то говорили, что такое часто срабатывает. Сама Эбигейл не знала, правда ли это, ведь раньше никогда не встречала таких, как эта женщина.

— Как себя помню, я заботилась о больных матери и брате. Мне больше ничего не надо было. Отец торчал на работах. Не знаю, что делал, но всегда приносил немного съестного. Не то, чтобы этого хватало на нас всех, но хоть что-то. Потом умер брат, а за ним и мать. Отец стал пить. Иногда избивал. Я сама заботилась о себе, хотела уйти из дома, но чего-то не могу. Сложно это. Не могу и всё тут... — девочка выдержала небольшую паузу и тихо произнесла, до конца не веря, что это правда: — То есть... могла уйти. Отца убили. Кто? Какая разница? Теперь меня ничто не держит. Я хотела этого, но так сразу получить… Короче, я думаю над тем, что делать дальше.

Маргарита внимательно с серьезным выражением лица. Складывалось впечатление, что ее действительно волновала судьба девочки. Эбигейл настороженно вглядывалась в женщину светло-серыми глазами, пытаясь понять, что может скрываться за заинтересованностью к ней, справедливо опасаясь, что любое участие может быть ложным.

—Сколько тебе лет?

— Шесть с половиной, — с вызовом ответила девочка, мотнув копной спутанных русых волос. — Еще немного подрасту, и все мне будет по плечу.

— Вот оно что, — улыбнулась Маргарита, подняв руку, чтобы погладить малышку по голове. — Недаром я подумала, что ты смелая девочка.

— Не надо, — предупреждающе одернула женщину.

— Не надо — что? — уточнила госпожа Розенкранц, принявшись потирать руки, будто она это замышляла с самого начала, а вовсе не хотела прикасаться к маленькой оборванке.

— Делать вид, что вам не все равно.

— А откуда тебе знать, что мне все равно? — удивилась женщина.

— Мне так рассказывали. Вы слушаете, а на самом деле нет, потом даете деньги и уходите, — несколько дерзко ответила Эбигейл.

Маргарита рассмеялась, запрокинув голову, басистым здоровым смехом, совершенно его не стесняясь, хотя кто-то мог бы сказать и, безусловно, говорили, что женщине ее круга не пристало так наглядно демонстрировать свои недостатки.

— А если я скажу, что меня на самом деле волнует твоя жизнь, и я хочу забрать тебя с собой?

— Почему? — тут же спросила девочка, искреннее обеспокоясь, не сошла ли с ума богатая госпожа.

— Почему? — протянула блондинка. Её лицо подёрнулось пеленой ностальгии. — Ты напоминаешь мне меня саму, когда я была твоего возраста. Когда-то мне и моей семье помогли так же, как я хочу помочь тебе. После этого моя жизнь изменилась. Я хочу изменить и твою. Пойдешь со мной за стену Сина?

Эбигейл задумалась. Она сразу поняла, что жизнь в том мире, к которому она привыкла, не сулит ей ничего. Все ее существование, что и так не обещает быть особо радостным, может сосредоточиться лишь только на надежде выжить. Возможность не только бояться голода, но увидеть небо, провести свое свободное время со сверстниками, что могли себе позволить лишь дети с Поверхности, казались сказкой, что рассказывала мама, пока была жива, сказкой, которая была за пределами ее понимания. Люди из маминых рассказов казались Эбигейл божественными созданиями, которые жили так, как многие могли только пожелать и никогда не достигнуть. Она кивнула. Все равно здесь больше ничего не держит, а так девочка получит то, о чем не смела мечтать. Это будет интересным приключением, ведь только трусиха не воспользуется шансом и будет томиться в этих трущобах до скончания веков, а сама Эбигейл Адамс считала себя сильной и смелой девочкой.

Маргарита улыбнулась, встала и подала руку, за которую девочка схватилась, поднимаясь с земли. Хлеб выскользнул из пальцев и остался брошенным лежать в грязи улицы. Они направились в сторону военных, замеченных Эбигейл только сейчас. Госпожа Розенкранц цепко держала длинными тонкими пальцами грязную ручку своей маленькой подопечной, которая, задрав носик, прямо смотрела перед собой, не обращая внимания на неодобрительные взгляды бедно одетых прохожих. За дамами бесшумно следовал тот самый совсем молодой мужчина, раньше остановленный жестом Маргариты, бдительно следя за их окружением, готовясь вмешаться, если кто-то будет представлять угрозу.

Двое мужчин из Военной полиции скептически отнеслись к намерению госпожи Розенкранц, пришедшей сюда проверить некоторые заведения, обеспечивающие ей стабильный доход, забрать ребенка из этого отходника. Маргарита бесстрастно подняла руку, в которую сопровождающий вложил небольшой мешочек, набитый монетами, когда те заговорили о том, что для подготовки нужных документов необходимо больше времени, чем им выделили, она спокойно попросила и второй. Эбигейл с интересом наблюдала за происходящим, смутно понимая, что она впервые за свою жизнь столкнулась с тем, что взрослые раздраженно называли «взятничество». Только после этой процедуры они все вместе вошли в здание, принадлежавшее Полиции, где в маленьком помещении были приготовлены документы, позволяющей некой Эбигейл Адамс покинуть Подземный город. Все это заняло около часа, и теперь девочка сидела рядом со своим опекуном в экипаже, запряженным двумя лошадьми. Было уже темно. На небе сияли россыпи звезд. Но она никак не могла оторвать восторженного взгляда от окна, что вызывало на лице у Маргариты покровительственную улыбку.