Вороний подарок (джен)

Всё летит в зиянье пасти,

Воздух, получив глоток,

Задыхаюсь от ненастья,

В горле крик или комок .

Черный ворон в небе ясном

Закрывает облака,

Он кружиться словно ястреб

И нацелен на меня.

Сердца стук звучит призывно ,

Кровь пульсирует в висках,

И звучит в ушах надрывно

Птичий крик — в моих устах.

(Марина Григенс)

Холодные, не знающие сострадания снежинки беззаботно проходили сквозь, казалось бы, несуществующее тело.

В этой жизни у него не было нового имени — осталось старое. Егор. Короткое и простое. Тогда вместо клюва ещё был нос, вместо тонких лап — длинные ноги, а вместо крыльев — загорелые руки. Тогда и цветом волос он был шатен. Егор вообще был другим. Как минимум человеком, а не птицей.

Чёрный ворон плавно, с грацией парил над крышами высоких домов, порой снижаясь и касаясь холодного серого асфальта. Люди не замечали его. Он как тень скользил по улицам, а снежинки скользили сквозь него.

А вот и Красная площадь, нарядная высокая ёлка, сияющая всеми цветами. Вон деревья, облепленные золотыми гирляндами, дети, просящие купить им какие-то игрушки, сладости. Вон молодёжь, которая в основном столпилась около сцены, на которой пели знаменитые певцы, и на катке. Егор и сам любил кататься на коньках. Но это было давно, в прошлой жизни, когда он ещё был человеком. Это были счастливые годы, да. Егор отдалённо помнил те дни, прожитые в человеческом теле. Помнил вкус еды, алые щёки после мороза и колючий свитер. Помнил радость на школьном выпускном, помнил горечь, когда умерла мать. Ему и тридцати не было, а ей и шестидесяти. Рак легких. Да, курила она много, да и никогда не скрывала, но не была той матерью, которая спилась, скурилась и сына на произвол судьбы бросила, нет. Она любила его, помогала.

Егор от матери не отстал, через пару лет земля посыпалась и на его гроб. Последнее, что он помнил из своей человечьей жизни, это два ярких, слегка золотистых круга, а за ними темная тень. Сам виноват — в телефон засмотрелся, а в наушниках же не слышно ни то, как водитель пытается затормозить, ни крики, ни сигналы...

Он сел на ветку облетевшего дуба. Виктор был здесь.

— Здравствуй, Егор, — черный ворон, явно больше самого Егора, едва заметно приоткрыл клюв.

— Здравствуй, Виктор. С наступающим тебя. Тридцатый год пойдёт, как ты в перьях, верно?

Егор повернул голову, сложив крылья. Будь он человеком, усмехнулся бы. Хотя подкалывать Виктора, шутить и даже несерьёзно насмехаться над ним было плохой идеей, он, как и все деды — люди, проведшие в вороновом обличье более пяти лет — не любил этого, мог даже глаз попытаться выклевать. Отчего же деды такими серьёзными были и юмор не любили? А кто ж их знает... Некоторые говорили, что чем больше проводишь времени в образе ворона, тем мрачнее становишься, разучиваясь смеяться, кто-то твердил, что как только ты пять лет вороном пробудешь, так Смерть какую-то страшную тайну раскроет, после который ты будешь серьёзен всегда, или же заберёт у тебя умения смеяться, веселиться и понимать юмор. Пойди и разбери, кто прав, а кто нет. Егор за свои три, почти четыре, года жизни вороном многого наслушался.

— Не пойдёт, — уверенно заявил Виктор, в его глазах Егор заметил радость, небольшую усмешку, которая, впрочем, всегда чудилась во взгляде Виктора.

— Да неужели... — Егор, не веря, немного попятился назад. Не от страха, конечно. — Ты что, нашёл подходящего человека?!

— Нашёл, — коротко ответил Виктор — это было в его манере.

— Круто, — Егор ненадолго замолчал, но потом продолжил: — Ну, а когда отдашь годы? Сколько их хоть?

— Тринадцать. Немного, но для старушки, живущей на окраине города и помогающей бездомным животным, хватит. Больше и не нужно.

— Я рад за тебя, — искренне ответил Егор. — Но... Всё же немного будет тяжело без тебя. Как же я буду без своего учителя, который приучил меня к новому миру с телом ворона? Как же я буду существовать дальше без наших ежедневных посиделок на этой самой ветке дуба?

— Как, как... Не как обычно, конечно, но вскоре привыкнешь. Нет такой вещи в мире, к которой человек не может привыкнуть.

— А когда отдашь годы? — снова спросил Егор.

— Да планирую через пару часов. Всё же надо мне с мыслями собраться. Я не сентиментален, ты это знаешь, но жизнь... Годы... Для меня это важно, да и для тебя тоже. Да для всех жизнь важна, что уж таить... Не могу с ними, с годами, просто так расстаться, но надо, пора, — Виктор проследил за одинокой фигурой человека, прошедшего прямо под веткой, на которой они сидели, и продолжил: — На прощанье, во-первых, хочу пожелать тебе не становиться дедом. Не тяни, Егор. И так уже твой четвёртый год пойдёт. Знаю, тебе кажется, что ты не повстречал ещё достойного, но, поверь, по себе знаю, ты никогда не повстречаешь по-настоящему достойного. Люди — паразиты, все. Даже мы с тобой. Мы разрушаем мир как вирус организм, мы не достойны существования. Так что идеального ты не встретишь, но и идеальный — не всегда достойный. Но и отдавать кому попало годы тоже не советую. Тем более учитывая количество лет, которые у тебя...

Егор опустил голову. Да, сорок восемь лет жизни — не шутка.

— Ну а как... Как ты эту старушку нашел?

— Это неважно.

— Виктор, а что произойдёт с тобой, когда все твои неиспользованные годы жизни перейдут к ней? Ты... Умрешь?

— Я уже давно умер. И ты, Егор, тоже. Я просто исчезну.

— Но а потом? Мы встретимся? Когда и я тоже... Исчезну.

— Не знаю, — Виктор ненадолго замолчал. — И напоследок, Егор, я хочу убедиться, что ты понял: сейчас мы не живем. Мы — призраки наших умерших душ, а мертвым место среди мертвых. Это, — Виктор кивнул головой на тело Егора, — не твоё тело и не твой шанс на жизнь. Ты никогда не будешь больше живым, несмотря на то, что под крылом у тебя хранится кусок жизни, годы жизни. Вспомни слова Смерти — наша задача не хранить их, как память, а отдать любому человеку и уйти в мир иной, — Виктор замолчал, пристально смотря на Егора. — Помни, ты сам виноват, что попал под машину, ты и только ты виноват в своей смерти. Ничего не вернуть уже, но зато ты можешь изменить чью-то жизнь, помочь, дать шанс. Время — самое дорогое, что у нас есть. Время уроков, время веселья, время жизни, — Виктор вздохнул и замолчал.

Егор не отвечал, вглядываясь в хлопья снега, огни улиц и глаза людей, проходящих рядом, будто прямо сейчас искал того самого человека, достойного дополнительных сорока восьми лет.

— Ну, не будем затягивать. Мне пора, Егор. С наступающим и до свидания, — Виктор на прощанье взглянул на Егора, и в этом взгляде тот рассмотрел маленькую крупицу грусти, какая бывает при расставании с близкими людьми. Или не людьми. — Мне тоже будет тебя не хватать.

— До свидания, Виктор.

Взмахнули два черных крыла, и лапы друга, наставника оторвались от ветки. И лишь одинокое перо скользнуло вниз. Среди хлопьев снега оно казалось странным... Мертвым. И он, Егор, такое чёрное мертвое перо, каждый день скользящее среди наполненных жизнью людей, чистых, сияющих, но холодных внутри. И Виктор был таким же. Они были такими. Лишними.

Холод не дотрагивался до Егора, просто проходил мимо, не замечая, как не замечало его ни одно существо, ведь его тела не было. Просто не было. Призраки умерших душ... Красиво сказал Виктор. Аж сердце трогает.

Уход Виктора не был болезненным. Не то чтобы они были очень близкими и родными. Просто Виктор учил Егора существовать в новом теле, просто порой они общались, сидя на ветке дуба. Светские беседы не сделали их родными, возможно, потому, что ни один из них этого не хотел. После смерти вообще мало чего хочется, если честно.

— Есть три стадии жизни в теле ворона, которые наступают у многих в разном порядке, — однажды сказал Виктор. — Первая — отрицание. Ты не веришь, что ты мёртв. Вторая — энтузиазм. Это когда пытаешься что-то сделать, снова зажить, найти выход. Третья — безразличие. Ты просто летаешь над городами, не видя смысла своего существования. Люди обычно в таких случаях заканчивают самоубийством.

Виктор вздохнул. Ему-то лучше всех было это знакомо.

— Депрессия, одним словом. А когда все три стадии проходят, то ты открываешь глаза и начинаешь подыскивать человека, которому готов отдать годы жизни, время. Ты смиряешься с новыми правилами, и всё, что тебя волнует, это что ты не найдешь такого человека, навсегда останешься призраком-вороном. Такого никому не пожелаешь, ибо имея возможность передвигаться, мы всё равно заперты в темнице, замкнутом круге поиска.

— Меня тоже ждут эти три стадии? — спросил тогда Егор.

— Возможно, да, а может, и нет. У всех по-разному.

Егор, сидя на ветке дуба и прикрыв глаза, начал вспоминать всё. Всё, что с ним случилось после двух фар и четырех колес, несущихся прямо на него.

* * *

Всё та же улица, всё те же фонари, вывески и облысевшие деревья. Но всё же что-то было не так. Егор оглянулся, ища причину, изменение, которое делало это место ему незнакомым. И нашел её.

Вокруг не было людей или других живых существ — ни бродячих кошек, ни толстых голубей. Абсолютно. Лишь пустая улица, одинокие фонари и голые деревья. В наушниках больше не играла музыка, не лез в лицо снег, светофоры не вели обратный отсчёт, а телефон пропал. Время будто остановилось, замерло всё мёртвое, а живое... Исчезло, унеся любую связь с собой.

— Эй! — Егор снова повернулся вокруг себя, крикнув в пустоту, в которую уходила улица. — Эй! Тут есть кто живой?!

Но ответная тишина стала знаком одиночества. Больше не было никого, кто мог бы откликнуться, и самое ужасное, что Егор не знал, почему остался один на этой улице и куда делись все признаки жизни.

Липкий страх расползся внутри, заполняя собой всё, до чего мог добраться. Глядя на чернеющую впереди пустоту, в которой исчезал край дороги, Егор почувствовал, как внутри становилось холоднее, будто там поднимались одновременно все вьюги.

Он замер, прислушиваясь к тишине, всё ещё стараясь и надеясь уловить любые звуки, указывающие на то, что он здесь не один. Да и где это — здесь? Где он?

Когда тихо скрипнул за спиной снег, словно прогнувшись под тяжестью чьих-то ботинок, Егор вздрогнул от неожиданности, привыкнув уже к тишине, и обернулся. Свет уличных фонарей мигнул, как в страшных фильмах, и перед Егором из неожиданно появившейся чёрной дымки вышел человек.

— Желтухин Егор, вы? — тихий и бархатный голос незнакомца завораживал и пугал одновременно, будто что-то страшное таил в себе, как та пустота, скрывающая дорогу.

— Я, — Егор сглотнул и решился тихо спросить, стараясь придать голосу уверенность: — А вы кто?

— А меня Смертью зовут, — беззаботно ответил тот, доставая из кармана своего чёрного пальто сигарету и зажигалку.

— Ну, а меня тогда Ветерком, — Егор хмыкнул, наблюдая за короткой вспышкой огонька.

— Молодой человек, я тут не шутки шутить пришёл и говорю сейчас серьёзно. Я являюсь тем, кого вы — смертные — называете смертью. Забираю души людей, убивая их этим, понимаете? Истребляю людей. Не просто так, конечно, — Смерть дернул плечами, осмотревшись. — А ещё я являюсь тем, кто вытащил вас из своего мира и притащил сюда, — таким же спокойным тоном продолжил он.

— Сюда — это куда? — Егор перестал улыбаться.

Если этот, пусть и ненормальный, зовущий себя Смертью человек знал что-то об этом месте, возможно даже, как выбраться отсюда, вернуться к предпраздничной суете людей в Москве, то Егору нужно вытащить из него как можно больше информации.

— Сюда — это то, о чем я хочу вам рассказать, но вы мне не даёте, — Смерть поправил соскользнувшую вниз дужку очков и кольцами выпустил серый дым изо рта. — Если послушаете, поверите мне, что я Смерть, а не клоун, то, может, узнаете о себе и своей планете много нового.

Егор нахмурил брови, внимательно оглядев Смерть с ног до головы. Да уж, не так он представлял себе Смерть. Где же внушающий страх внешний вид и бледная кожа с чёрными безднами вместо глаз? Где длинные когти, коса, жуткая худоба и грязные, спутанные серые волосы? Казалось, что перед Егором стояла не Смерть, которая почему-то была мужского пола, а какой-нибудь интеллигентный студент с четвёртого курса психологии в чёрном пальто почти до земли, таких же чёрных очках, обычных джинсах, сапогах, с сигаретой в руках и ухоженными каштановыми волосами.

— Так вы готовы меня выслушать, Егор?

— Угу.

Смерть снова поправил скользящие очки, второй свободной рукой щелкнул в воздухе, и из его пальцев с противным и режущим слух скрипом потянулся хвост дыма, окутывающий какой-то невидимый предмет. С хлопком дымок рассеялся, и рядом со Смертью появилась в уменьшенном размере школьная доска и два мелка — чёрный и белый.

— Подойди ко мне поближе, Егор, не бойся. Иначе вдруг чего-то не услышишь, а мне нужно, чтоб ты всё понял и всё услышал. Стула, к сожалению, предложить не могу, но разговор наш надолго не затянется.

"То есть доски на ножках из дыма сотворить ты можешь, а стул нет?" — подумал Егор, хотя стул ему и не особо нужен был, ноги пока не устали стоять.

— Итак, Егор, я не люблю длинные вступления, так что перейду сразу к делу, а нашим сегодняшним делом является построение мира, — Смерть взял белый мелок и начертил три горизонтальные линии — одна была ниже предыдущей.

— Мне-то это зачем знать?

— Если дослушаешь до конца, то узнаешь. И не перебивай, пожалуйста, сбиваешь с мысли. Итак, наш мир делится на три уровня, так сказать. На самом верхнем — или же первом уровне — находятся Рай и Ад, — на первой полосе появилось две надписи: "Рай" и "Ад". — На самом же нижнем, третьем уровне живете вы — твари Божьи. То есть люди, животные, птицы, насекомые и так далее. В общем, третьим уровнем является сама Земля, — на самой нижней полоске тоже появилась надпись: "Земля". — Я понятно объясняю?

— Угу.

— Значит, идём дальше. Наверное, ты уже в голове задался этим вопросом, что же находится на втором, среднем уровне? — Смерть провёл пунктирную вертикальную линию между двумя другими горизонтальными. — Но прежде, чем я отвечу на этот вопрос, я хочу убедиться, что ты понял, что первый уровень находится не в облаках где-то на небе, а за пределами Вселенной. Для людей это где-то наверху, и условно мы назовём это небом, но не забывай, где находится это "небо". А теперь, Егор, попробуй сам догадаться и дать ответ на этот вопрос: что находится на втором уровне?

— Ну... Космос, Вселенная, — Егор пожал плечами. Откуда ему знать такие подробности?

— Почти. Дело в том, что наш мир очень сильно похож на двухслойный торт, кусочек которого я сейчас нарисовал. Первый слой этого торта — бисквитный, а второй — кремовый. Также и наш мир делится на два слоя, наложенных друг на друга. При этом он — одно целое. Первый слой — это тот, который человек может изучать, видеть, чувствовать и ощущать, а вот второй... Там человеку никогда не побывать. Живым, по крайней мере. Этот слой как отдельный мир, но при этом он всё ещё остаётся частью одного "торта". Сейчас мы с тобой находимся в Промежутке — так называется это место, дорога, улица... Добро пожаловать в Промежуток и второй слой второго уровня.

Смерть замолчал, смотря на Егора, видимо, ожидал кучу вопросов, но Егора волновало только одно.

— Вы сказали, что будучи живым, у человека не получится побывать здесь. Но я же сейчас стою тут и разговариваю с вами. Получается... Я того?..

— Да, Егор, вы умерли. Пару минут назад, — холодно, без какого-либо соболезнования в голосе ответил Смерть, будто это был так, пустяк. Подумаешь, кончина человека.

— Но как? — Егор хотел бы сказать очень многое, но не смог выдавить из себя ничего, кроме этого. — Я же здесь!

— Егор, здесь лишь твоя душа и сознание. Они не умерли вместе с телом и моей волей перенеслись сюда. По факту, ты сейчас жив лишь наполовину, — Смерть вздохнул. — Егор, я понимаю, что вам, возможно, тяжело переварить всю информацию касаемо вашей кончины, но мне бы хотелось побыстрее продолжить. Скажите, как будете готовы слушать дальше. Если у вас, конечно, больше нет вопросов.

— Нет, я весь во внимании, продолжайте, — Егор прикрыл глаза, но не перестал слушать бархатный голос. Мёртв... Нет, это не тяжело понять. Это тяжело принять, смириться со своей судьбой.

— Каждому человеку при рождении дается определённый срок для жизни, измеряемый в годах, — Смерть стёр схему построения мира и начертил отрезок, обозначив финальную точку числом шестьдесят три. — Например, родился человечек, назовём его А, и ему дали шестьдесят лет и три года на жизнь. По истечении этого времени в назначенную дату приду я и заберу душу А, — Смерть сделал небольшую паузу, сглотнув слюну. — Но не всегда всё идёт по плану. Люди в последнее время стали очень самостоятельными в плане распоряжения своей жизни, хотя лучше бы свою самостоятельность на другое направили. Но сейчас не об этом. Дело в том, что, допустим, этот человек А на двадцать третьем году жизни решил совершить самоубийство. Он кончает с собой, и я вынужден забрать его душу. Таким образом, иногда человек заканчивает жить быстрее, чем планировалась. Снова пример: на человека А напали бандиты и убили — снова он умер раньше времени. Но что делать со оставшимися годами его жизни? Знаешь ли, Егор, время и годы такая штука, которой просто так раскидываться не стоит, и я, конечно, не мог оставить эту проблему без решения и всего лишь несколько веков назад придумал его. Представим, что где-то живёт человек Б, которому на жизнь, к примеру, отведено слишком мало из-за смертельно опасной болезни, но он ведь заслуживает прожить полноценную жизнь, так?

— Так.

— Ну вот. И тогда я понял, что теоретически и практически, учитывая мои силы и возможности, человек А может отдать свои неиспользованные годы жизни человеку Б, — Смерть нарисовал кружок с буквой "Б" посередине и провёл к нему стрелочку от кружка с буквой "А", рядом со стрелочкой написав "годы". — Но для этого ему нужно новое тело, так как старое уже непригодно, да еще и такое тело нужно, чтобы мать родная в нём не узнала своего сына. Нужен кто-то незаметный... И я решил, что тела воронов прекрасно подходят для этой роли! Коротко говоря, вот что теперь я делаю со всеми, у кого остались неиспользованные годы жизни: я переношу их сюда, всё объясняю, превращаю в воронов и ворон, рассказываю, как сделать так, чтобы годы жизни в нужный момент перешли к другому человеку, и отпускаю летать по миру.

— То есть я смогу вернуться в свой мир в виде ворона, чтобы раздать свои кусочки жизни? — спросил Егор.

Догадаться, что он умер слишком рано, оставив за собой не прожитую жизнь, было не сложно.

— Можно и так сказать.

— А если я не захочу?

— Значит, всё равно будешь превращён в ворона и отправлен на Землю, а там делай что хочешь, летай сколько хочешь. Только учти, я тела воронов даю не простые. Их человечьему глазу не увидеть, да и другими глазами — тоже. Ты будешь словно призраком, существующем наполовину. Так что оставь сразу идею посетить каких-нибудь старых знакомых и родных в обличье птицы — не получится.

— А есть мне надо будет?

— У тебя в принципе не будет биологических потребностей. То есть ты можешь не есть и не пить сколько угодно.

— Так как свои годы отдавать?..

Егор вздохнул. У него не было выбора. И это пугало больше всего.

* * *

Взмах крыльями, ещё один и ещё. Усталости нет было так же, как и страха, который в первые дни мучил Егора каждый раз, когда он смотрел на свои чёрные крылья.

Страшно осознавать, что ты больше не живой, но жить при этом, точнее, существовать. Страшно, когда тебе не оставляют выбора. Страшно, в конце концов, когда ты как Кощей не можешь расстаться со своим "золотом", до сих пор глупо надеясь на чудо.

Егор знал только одно место, где можно спокойно провести наступающий через пару часов Новый год — больница МобилМед. Каким-то загадочным образом вокруг неё всегда царила тишина, спокойствие и лёгкая сонливость — даже в Новый год. На балконах и отливах окон можно было спокойно посидеть, поразмыслив над жизнью и ее смыслом, о чем Егор, когда умер, стал очень часто задумываться.

Когти легко вцепились в отлив, хотя раньше у Егора это получалось с трудом — он просто проваливался сквозь отлив и падал, уже в падении вспоминая, что предметы для него не преграда — он легко проскакивал через них. Но на помощь подоспел Виктор, научивший Егора касаться неживых предметов, когда хотелось. Правда, с живыми так не получалась, с ними вообще всегда тяжелее было.

— Живых существ мы уже не сможем полапать. Смерть всё продумал, — говорил Виктор, спокойно пролетая сквозь человека.

Отлив слегка прогнулся. Егор посмотрел в окно, разглядывая помещение: во всей видимости, палата. Мягкий свет озарял лица двух взрослых — одного доктора и явно постороннего человека — и лицо пациента... Маленького пациента.

"Ребёнок, маленький мальчик", — понял Егор, прислушиваясь к разговору взрослых.

Стекло не мешало ему абсолютно, это был явный плюс "необычного тела ворона".

— Сейчас лейкоз — болезнь, от которой реально можно вылечиться, — судя по белому халату, мужчина, сказавший это, был врачом.

— Михаил Андреевич, то есть у нас всё же есть шанс поправиться? — с надеждой спросила, как понял Егор, мать ребёнка.

Михаил Андреевич, стоявший лицом к окну, посмотрел на своего пациента, Егор дал бы ему лет четырнадцать. Не больше.

— Говорите при мне, я уже достаточно взрослый, чтобы знать состояние своего здоровья, — пациент улыбнулся.

"Экие взрослые фразочки. Пацан, видать, не глуп".

Егор внимательней присмотрелся к нему, вглядываясь вороним взглядом в сияющую лысину, голубые глаза и красные пятна по всему телу.

— Боюсь, что нет, — Михаил Андреевич вздохнул. — У тебя, Дима, острый лимфобластный лейкоз, ты это знаешь. В большинстве случаев дети и подростки с таким диагнозом выздоравливают, но твой случай несколько иной. Мы пробовали уже многие способы лечения, но... Они не помогают. Опухоль возвращается. Другими словами, у тебя резистентная форма ООЛ.⁽¹⁾ Мы недавно советовались с другими онкологами. Конечно, можно попробовать ещё одну терапию, но я бы на вашем месте не возлагал на неё большие надежды.

— Михаил Андреевич, а сколько Дима может ещё прожить? — Егор не видел лица матери, но был на сто процентов уверен, что никакой радости оно не выражало.

— Точно сказать не могу, но если не поможет терапия... Два-три года.

В палате воцарилась тишина. Егор замер, будто диагноз поставили не какому-то Диме, а ему самому. Два-три года... Это же так мало! Только кажется, что много, но какая же это была маленькая частичка от полноценной жизни!

— Алёна Дмитриевна, мне пора. С наступающим вас и вашего сына, желаю скорейшего выздоровления, — Михаил Андреевич грустно улыбнулся и снова тяжело вздохнул.

— До свидания, Михаил Андреевич, и вас с праздником, — Дима помахал доктору рукой на прощание, и когда тот вышел, обратился к маме: — Мам, ты не беспокойся, у меня ещё есть шанс. Иди домой.

— Ага, встала сейчас и побежала. Нет уж, сынок, я с тобой останусь.

— Знаешь, что я на Новый год загадаю?

— Что же?

— А помнишь собачку Пирата? Который в приюте был, куда мы с тобой летом ездили.

— Помню, милый пёс.

— А помнишь, что он тоже болен?

— Да, отравился вроде бы.

— Так вот, я загадаю ему скорейшего выздоровления.

— Тьфу, ты, Дима! Ты лучше бы себе здоровья загадал!

— Но ведь это загадаешь ты, — Дима слабо улыбнулся. — И я уверен, что твое желание сбудется. Ты обо мне подумаешь. А о Пирате никто не вспомнит даже. Кто, если не я?

— И в кого ты у меня такой добрый? — Алёна Дмитриевна, как назвал маму Михаил Андреевич, встала со стула, и Егор наконец увидел её лицо, усыпанное веснушками, чёрную чёлку, добрые, но красные глаза и тонкие губы. — Я сейчас в магазин сбегаю и вернусь. Не скучай, вспомни о Пирате.

— Хорошо, мам, пока.

Алёна Дмитриевна вышла из палаты, Дима прикрыл глаза, и никто так и не заметил сидящего на отливе чёрного ворона. Егор задумчивым взглядом проводил мать и снова посмотрел на Диму.

"Добрый ты, хороший парень, чувствую я это и по глазам вижу. Умный, милый, взрослый, искренний... Разве такие не вымерли ещё? Редкость встретить ребёнка, сочетающего в себе так много хороших качеств", — подумал Егор.

Оглянувшись назад и встречаясь с холодными снежинками, он снова повернулся к окну. Казалось, что там, за стеклом, был совсем другой мир, тёплый и доброжелательный, состоящий из одного маленького человечка, но с огромной душой, которая заполняла весь мир. А на улице, была совсем другая вселенная — холодная и жестокая, несправедливая и не терпящая ошибок. И многое отдал бы Егор, чтобы попасть к Диме в его мир...

Мысль озарила чёрную головку внезапно и резко, вспыхнув как спичка. Перелёт в другой мир можно было устроить.

— Ты не встретишь идеального кандидата на роль обладателя твоими годами, — говорил Виктор, но, похоже, что Егор повстречал как раз такого.

Вспоминать, как Смерть учил отдавать оставшуюся жизнь, было проще с закрытыми глазами, когда черноту занимали картинки из воспоминаний.

Шаг первый: убедиться, что между кандидатом и тобой нет никаких посторонних предметов или людей. Егор взмахнул крыльями и легко прошёл сквозь стекло, присев на край постели Димы, на этот раз не пройдя сквозь одеяло. Выполнено.

Шаг второй: вспомнить точное количество лет, начать думать об этом числе. "Сорок восемь", — вспомнил Егор и в голове представил обычные чёрные четверку и восьмерку. Выполнено.

Шаг третий: приготовиться к полёту. Егор напряг крылья, лапки, готовясь взлететь. Выполнено.

Шаг четвертый. Взлететь как можно выше, сконцентрировавшись на глазах кандидата, даже если те закрыты. Егор легко и быстро достиг потолка, почти задевая его, навис над головой Димы. Выполнено.

Последний, пятый шаг. Перестать махать крыльями, позволив телу начать падать, думая о числе лет. Всё было просто и не требовало больших усилий, просто думать и падать. Но как же было трудно просто взять и перестать махать крыльями, когда уже не мог без этого обойтись, особенно когда в голову лезли путающие мысли.

"А ты точно уверен, что получится?"

"А ты точно хочешь отдать годы именно Диме? Может, они не достоин?"

"А если Смерть обманул тебя?"

"А если ты что-нибудь забыл?"

Егор нервно вздохнул и выдохнул, ещё раз проверив, чтобы всё было правильно.

Сейчас либо никогда, потому что Егор был уверен, что такого как Дима ему больше не найти.

Сейчас или никогда. Он должен, он сделает, он справится.

— С Новым годом, Дима.

"А ты готов отдать свою жизнь другому?"

Крылья перестали шевелиться, но Егор уже не видел, как падает. Его глаза были закрыты, а внутренний голос всё твердил и напоминал о сорока восьми годах. Секунды стали минутами, а те — вечностью.

"Скоро встретимся, Виктор", — была последней мыслей Егора, прежде чем его тело в паре сантиметров от Димы тихо взорвалось, исчезнув в странном луче света, оставив лишь золотые пылинки — ровно сорок восемь пылинок, которые осели на лицо Димы, а вскоре стали совсем незаметными.

* * *

— Папа, а почему ты так любишь собак? — маленькая девочка лет восьми, перестав гладить одного щенка, посмотрела на отца. — И ещё раз, как называется твоя профессия?

— Я кинолог, учёный, изучающий собак. Просто я люблю их, они верные друзья, — Дима пожал плечами и забрал щенка у дочки. — Смотри, Пират, ты теперь папа у нас, а это твой ребёнок, — он поднёс к большой чёрно-белой собаке щенка такого же окраса. — Точная твоя копия.

— А почему тогда ты решил взять Пирата из приюта?

— Потому, что однажды он мне очень сильно помог. Ну, я так считаю. Просто в один Новый год я думал о нём... И в тот же день у меня пропала одна очень опасная болезнь. Я думаю, это он мне помог вылечиться, почувствовав мои добрые мысли, — Дима прикрыл глаза. В точности, как это раньше делал Егор Желтухин. — А тебе пора обедать, Даша.

— А как же щенки? Я не могу уйти и бросить их!

— Я позабочусь о них, не бойся, иди, — Дима потрепал дочь по голове, и когда та всё же встала и убежала, он посмотрел на Пирата, даже не подозревая, что сейчас смотрит на того, кто когда-то спас его от лейкоза.

1) ООЛ — острый лимфобластный лейкоз.

Вернуться к тексту