В оковах Добродетели (джен)

Первого июля 1940 года Хогвартс-экспресс прибыл на платформу девять и три четверти, не задержавшись в пути ни на минуту и злорадно фыркая чёрным дымом на переполненной платформе. Грохот тележек, уханье сов, радостные возгласы и тёплые объятья вперемешку с ароматом свежей выпечки, прыгающими шоколадными лягушками, обсуждениями планов на каникулы — всё это душило так сильно, будто из воздуха вокруг шеи сплелась невидимая колючая удавка. И дело вовсе не в мелочной зависти или приступе сентиментальности. Том Риддл не был идиотом и знал, что творилось в мире маглов. Если магическая защита Хогвартса позволяла не беспокоиться об опасностях, то для приюта Вула Вторую мировую никто не отменял. Он действительно не мог поверить, что учеников спровадят в то лето домой, решив, что это ехидные подтрунивания старшекурсников. Но даже в случае столь невероятной дикости, как отправка на погибель сотни подростков, неужели никто не устроит митинг протеста, не напишет в «Ежедневный Пророк» или не сделает хоть что-нибудь для спасения собственных жизней? Том лично был готов стать во главе сопротивления, но реальность безжалостно продемонстрировала, что некоторые аспекты человеческого взаимодействия остались за гранью его понимания.

Маглорождённые не собирались умирать, их любезно пригласили погостить друзья из семей волшебников, в чьих домах они будут в целости и сохранности. А ему за два года обучения удалось лишь пресечь насмешки по поводу своего происхождения и добиться если не уважения, то взаимного нейтралитета. Но разве отпрыски Благородных и Древнейших Домов потчевали бы в роскошных имениях никчёмного грязнокровку? Смешно! Поначалу Том полагал, что профессор Слагхорн позаботится о судьбе единственного маглорождённого на Слизерине, но, по-видимому, на подобные мелочи декан не пожелал тратить бесценное время, легкомысленно сказав напоследок: «У вас прекрасная успеваемость. Продолжайте в том же духе и гарантирую, вы взлетите очень высоко». Ну да, высоко… Например, с помощью гранаты.

И почему он не додумался наладить доброжелательные отношения с учениками других факультетов? Скудоумный идиот, нельзя было пренебрегать полезными знакомствами! Июнь неотвратимо прошелестел на прощание трепыхающейся листвой, но Том не собирался сдаваться, пока не перепробует все возможные варианты. Перед каникулами он усиленно соображал, какая семья магов чисто теоретически могла бы предоставить ему убежище. Его внимание привлёк второкурсник из Пуффендуя, некий Генри Дженкинс, непримечательный субъект, из школьных будней достигнувший успехов только в квиддичных матчах благодаря наличию самой быстрой метлы «Комета-180», купленной заботливыми родителями. Было бы подозрительно набиваться в друзья за несколько дней до июля, поэтому пришлось избрать другую тактику. В поезде, непосредственно перед прибытием на вокзал, Том исподтишка наложил на Дженкинса Ступефай, дождавшись, пока тот выйдет из купе в туалет. План бы с позором провалился, если бы верные друзья пуффендуйца бросились на поиски, но долгожданный отдых, встреча с родными и очертания платформы заставили их приглушить имеющиеся опасения.

— Наверное, Генри уже на перроне, — лихорадочно теребя чемодан, заявил один из мальчиков.

— Точно, первым выскочил, а про нас забыл, — добавил второй. — Пойдём скорее, не хочу старшекурсников пропускать, тогда домой только к ночи попадём. А мне мама праздничный стол накрыла, мой любимый ростбиф с тушёными овощами приготовила, я кушать хочу!

— И я тоже! Видимо, Генри нас кинул.

— Но почему тогда его вещи здесь? — робко заметила девочка с бантиками, но её слова пропустили мимо ушей.

Когда шумная компания товарищей Дженкинса в числе первых покинула вагон, Том с облегчением выдохнул. Теперь он не стал спешить, а с холодным спокойствием дождался, когда перрон почти опустел и на платформе осталось совсем немного народа: заболтавшиеся друзья или ученики с громоздкой поклажей, которую не выдерживала даже магическая тележка. И среди этой толпы — миловидная женщина с добрейшим, но слегка встревоженным лицом; она подходила то к одному, то к другому с повторяющимся вопросом:

— Вы случайно не видели моего сына? Ох, понятия не имею, куда он запропастился. Его однокурсники, кажется, уже отправились домой. Ох, не стоит волноваться, но может быть, вы видели…

Том сразу узнал её. Миссис Дженкинс частенько появлялась на страницах «Ежедневного Пророка», однако в эту смутную пору её выступления касались вовсе не военных действий или же сбора средств для раненых. Единственное, что волновало сию достопочтенную даму в непростые времена непрекращающейся бойни, — права и свободы домовых эльфов. И уж тут ему и пришло в голову, что если матушка Генри столь добродетельна, что и о жалких магических существах печётся, то неужто она бросит на произвол судьбы человеческого ребёнка? Всё казалось таким простым и очевидным, что юный слизеринец без промедления направился к ней.

— Простите, мэм, — как можно более робко заговорил он. — Я не хотел вмешиваться или подслушивать ваш разговор, но раз уж я здесь, то не позволите ли мне присоединиться к поискам вашего сына, мэм?

По его задумке, миссис Дженкинс должна была узреть очень вежливого мальчика, предлагающего помощь. Сейчас на нём была простая магловская одежда из приюта, серая, невзрачная и из которой он уже немного вырос. Но так даже лучше. Во-первых, ученик в слизеринской мантии, намеревающийся оказать бескорыстную услугу — довольно сомнительное зрелище, а во-вторых, пусть она сразу заметит, в каком бедственном положении собеседник.

— Благодарю, но разве твои родители не будут против? — с сомнением спросила миссис Дженкинс. — Где они?

— У меня нет родителей, мэм. И для меня большая честь помочь вам найти Генри. Он ведь такой талантливый игрок в квиддич, можно сказать, что всю сборную факультета спасает. Вся школа ним восторгается.

Ей явно понравилась даже не очень умелая лесть, но в будущем стоило усовершенствовать умение делать комплименты. Ну что за убогие слова слетали с его языка? Будь перед ним кто поумнее, то эти неискренние реплики лишь испортили бы первое впечатление. Неужели страх очутиться там, среди неизвестности, в обречённом на медленное нескончаемое загнивание приюте, настолько замедляло умственные способности?

Он с преувеличенным энтузиазмом открыл перед миссис Дженкинс бордовую дверцу вагона, намеренно выбрав самый дальний от реального местоположения её сыночка. К поискам присоединился недовольный машинист с несмолкаемым ворчанием по поводу «непослушных мальчишек» и «это ж сколько времени займёт проверка всех купе!». Том старался держаться с безукоризненной вежливостью, поддерживая беседу с мамашей Генри на самые разнообразные темы: от рабского труда домовиков до перспектив изучения магловедения на третьем курсе. Казалось, ему удавалось контролировать даже взмахи собственных ресниц, чтобы те не были чересчур резкими. По окнам сползали прощальные лучи уходящего дня, в отблесках уже зажжённых ламп превращаясь в лиловые пятна на стенах. Том прекрасно знал, где должен чудодейственным образом «найтись» герой квиддичных сражений, но путь почему-то становился то слишком долгим, то слишком коротким. И вот, наконец, когда они очутились в нужном вагоне, миссис Дженкинс и машинист даже не удосужились подойти к туалету. Похоже, обыск столь неказистого места не отвечал их требованиям для достойного воссоединения благовоспитанной семьи. Пришлось ему крайне неестественно зацепить дверь и с деланным изумлением воскликнуть:

— О боже мой! Это же Генри! И кто мог додуматься до такой отвратительной шутки?

Как жалко и наигранно звучал его голос, какой нелепой вдруг предстала вся история! Он будто в тумане наблюдал, как к несчастному страдальцу кинулись на помощь, как машинист помог ему подняться, а миссис Дженкинс отряхнула одежду. К счастью, этот идиот понятия не имел, что за «подонок» сотворил с ним такое. А затем последовал решающий миг, когда чемоданы и новенькая «Комета-180» были вынесены на перрон, двери вагонов захлопнуты, а солнечные лучи разлились багрянцем на рельсах.

— Ох, Том, я даже не знаю, как выразить свою признательность. Мне бы и в голову не пришло заглянуть в уборную, — чопорно произнесла защитница домовых эльфов.

— Ага, спасибо, — натянуто улыбнулся Генри, которого формальности этикета, похоже, здорово утомляли.

Однако они ему действительно благодарны. Возможно, не настолько, чтобы пригласить погостить, но вот миссис Дженкинс открыла сумочку и достала оттуда какой-то свёрток. Что это? Портал, способный унести его в безопасное место в случае необходимости? Амулет, защищающий от опасности? А, может…

— Вот, возьми, солнышко. Я сама их испекла. Рабский труд в доме мне омерзителен.

Внутри оказались пышные булочки, ещё тёплые, источавшие восхитительный шоколадный аромат и… От этого ему сделалось так мерзко, так противно, так гадко, что волны раздражения прошли по телу. Чудесное вознаграждение, достойное нищего оборванца у обочины: «На тебе, поешь с барского стола, да не забудь выразить признательность благородным господам».

— Благодарю, мэм, — сохранив приветливое выражение лица, выдавил он.

— Ты же не против, Генри? — участливо поинтересовалась миссис Дженкинс. — Я приготовила их для тебя, чтобы ты перекусил по дороге, но раз уж Том нам помог…

— Нет проблем, — милостиво согласился тот.

Интересно, а если бы её отпрыск стал возражать, то как бы она поступила? С милой улыбочкой выдрала бы свёрток из его рук? Но беззаботная семья, помахав ему на прощанье, уже шла к барьеру, ведущему на вокзал. Том ещё слышал их радостное щебетание, резавшее уши:

— Ох, Генри, я понимаю, что тебе нужно тренироваться каждый день, чтобы поддерживать форму, но сейчас такое творится….

— В смысле, мам? Я не смогу играть в квиддич с ребятами на каникулах?

— Ох, конечно же, сможешь, но не так часто, как раньше. Мы с отцом установили купол маглоотталкивающих чар над домом, но их нелегко поддерживать. Да и снитч в целях безопасности лучше не выпускать.

— Да я же так все навыки растеряю! — горестно взвыл Генри с непередаваемым отчаяньем, будто узнал о гибели всей родни по четырём линиям.

«Бесит! До отупения, до безумия, до скрежета зубов бесит! Что за глобальные проблемы терзают этих личностей едва ли не до рыданий!»

Однако ни одна слезинка не брызнула из глаз миссис Дженкинс, когда она беспечно покинула одинокого ребёнка на вокзале, зная, что его не укроют никакие маглоотталкиваюшие чары, никакой купол не возникнет над головой. Единственная помощь, которую эта дама удосужилась оказать, — домашняя выпечка, да и то только если её любимый сыночек не станет возражать.

Да и Том хорош. Каким глупым, идиотским, нелепым казался теперь придуманный ранее план. Насколько безмозглым созданием нужно быть, чтобы понадеяться на милосердие чужого незнакомого человека, полагаясь на несколько строк в жалкой газетёнке. Конечно, добродетельная тётя обязательно пожалеет его в ответ на помощь в поисках сына. С чего бы такое сердоболие? Разве Том Риддл превратился в домового эльфа? Нет? Ну так какие претензии? Кто знает, может, миссис Дженкинс столь упорно ратовала за освобождение домовиков от рабского труда лишь потому, что сама не в состоянии завести хотя бы одного в собственном доме?

У него в руках так и остался свёрток с мягкими булочками. Вероятно, будь он трагическим героем пафосного романа, ему следовало бы презрительно выкинуть подачку в ближайшую урну, сопроводив бросок длинной высокопарной тирадой. Но его положение не позволяло поступить подобным образом. Он уже опаздывал к ужину в приюте, и едва ли миссис Коул устроит на радостях праздничный ужин в честь возвращения лишнего голодного рта. А лёгкого перекуса в поезде желудок будто не заметил. Нет, его вовсе не угостили добренькие сокурсники, а без денег милая продавщица сладостей не даст и обёртки от «Берти Боттс». Том Риддл позаботился об обеде в Хогвартс-экспрессе ещё во время утреннего завтрака в школе. Позорно вспоминать, как он украдкой прихватил со стола сэндвичи с ветчиной и сыром, опасаясь, чтобы слизеринцы не подняли его на смех. Впрочем, соседи даже не поняли, с какой целью их отличник нагрёб еду. Они ведь тоже взяли парочку закусок, чтобы покормить гигантского кальмара на берегу озера. Иные причины не приходили в их жизнерадостные головы, поглощённые предстоящими летними забавами.

Платформу озарил бархатный свет фонарей, брызнув золотистые лужи света на плитку под ногами. Он сел на просторной скамейке, достал одну из булочек и, запустив в неё зубы, откусил слишком большой кусок. Воздушное тесто буквально таяло на языке, изумительная шоколадная начинка отдавала душистым горячим мёдом, изредка попадались терпкие, немного вязкие кусочки корицы. Наверное, подобную выпечку следовало есть совсем не так, наскоро запихиваясь всухомятку на вокзальной лавочке. Нет, ею следовало лакомиться тихим вечером в цветущем садике у дома, когда вокруг благоухает пунцовая матиола, резной столик накрыт пастельной скатертью, расшитой едва заметными васильками, рядом изысканные светло-голубые салфетки, искусно сложенные в причудливые бутоны. Или хотя бы просто запить приторный сладкий вкус яблочным чаем, неторопливо наслаждаясь напитком маленькими глотками, стараясь уловить нотки лимона, имбиря или мяты. А, может, всё полагалось делать вовсе не так. Откуда какому-то оборванцу из приюта знать тонкости благовоспитанной семейной трапезы?

Только сейчас он заметил, что уже несколько минут на него с неодобрением косился машинист, словно видел перед собой не школьника, жующего булочки, а самого Гриндевальда под оборотным зельем.

— Что-то не так, сэр? — любезно осведомился Том.

Молчаливые гляделки не прекратились, но лицо субъекта аж передёрнулось от возмущения.

— Я чем-нибудь могу вам помочь, сэр? — спросил он снова, мысленно желая надоедливому типу встретиться с банши.

— И совести ж хватает... — машинист не завершил фразу то ли из-за праведного негодования, то ли из-за небогатого словарного запаса. — Расселся тут, ишь какой! Ты, малец, верно считаешь, что всех провёл, что самый умный туточки, да? Думаешь, что никто не догадался, что ты сам всю эту кашу заварил? Бегал кругом, а глазёнки-то как лихорадочно блестели, а лицо-то как раскраснелось! Ты на себя бы со стороны посмотрел, как крысёныш мокрый выглядел.

— Не понимаю, о чём вы, сэр, — невозмутимо ответил Том, хотя к горлу подкатил страх.

И злость. Теперь уже на себя, за скоропалительную, ребяческую задумку, которую смог разгадать даже такой индивид, явно не отличавшийся запредельным интеллектуальным развитием.

— Ты мне это брось! Благодари Мерлина, что миссис Дженкинс такая порядочная дама и сердце у неё золотое, не сообщила ничего твоим учителям. Я уже наблюдаю за тобой, наблюдаю, жду, когда ж у тебе совесть проснётся, а вместо раскаяния после той злой шутки над её сыном ты туточки подаренные булочки за обе щеки уплетаешь. Бессовестный!

— Сэр, боюсь, что возникло недопонимание…

— Опять врать удумал? Хорошо же тебя родители воспитали! Вот по молодому Дженкинсу сразу видать, что толк будет, даже на каникулах о факультете печётся, это ж свободное время на тренировки тратит, да и так понятно, что мальчик воспитанный, самостоятельный. А ты, оболтус, небось до сих пор за мамину юбку прячешься?

Вспышка. Это угасающие лучи напоследок блеснули на серых рельсах, умудрившись резануть глаза. А по поводу только что произнесённых слов... О, подобные уколы способны спровоцировать прилив ярости лишь в сюжетах добродетельной пьесы, где персонажи поступают правильно, оправдывая ожидания добродетельной публики, сжимающей накрахмаленные платочки в руках и сочувственно вздыхающей, услышав правильные реплики. Такие зрители никогда не имели удовольствия лицезреть настоящий детский дом и его обитателей, да и не очень-то стремились познакомиться с ними. Возможно, реальные сироты просто казались им менее занимательными, чем холёные актёры на сцене, опрятно одетые и надушенные самыми модными французскими парфюмами. Сколько раз, сколько раз подопечные миссис Коул слышали в свой адрес что-то в этом роде. Слышал каждый ребёнок, ведь Том Риддл никогда не был Избранным, которого гнобят только из-за его статуса добродетельного героя. Когда мелюзга опрокидывала за обедом серую, уже и так в трещинах тарелку, воспитательница не забывала гаркнуть: «Дома у мамочки всё крушить будешь, как тебе вздумается, а тут мы тебе манеры живо привьём!» Время от времени поглощённая догонялками малышня разбивала колени до кровоточащих ссадин, и учитель обязательно ехидно замечал: «Хныкать дома будешь, а здесь учат отвечать за свои выходки». А если девчонки начинали жаловаться на залатанные платья, то в ответ слышалось раздражённое ворчание наставницы: «Пусть тебя отец-пьянчуга в вашей халупе балует, иди у него шмотки клянчить, а у нас деньгами направо и налево не сорят. Нет, чтобы спасибо сказать, что кормят вас, поят, одевают, а она ещё и носом воротит, только о тряпках думает. Лучше помолись, дурёха, иначе такими темпами станешь падшей женщиной, как и мамаша твоя непутёвая». Или если старших ребят приводил за руку констебль с сообщением, что негодники снова в чужие карманы лапы запускали, тут уж и сама миссис Коул приговаривала, лупя «злостных преступников» розгами: «Дома бы так себя не вёл! А тут свободой запахло, да? Неудивительно, что родители бросили такое отродье у нас на пороге. Бога побойся, он всё видит!»

Сотни, тысячи, миллиарды раз произносились подобные реплики, так, что каждый отдельный слог, каждая буква впечаталась в кожу, но вместо покаяния, раскаяния или боли пришла пустота. Поразительно, им твердили одно и тоже тусклым утром, сломленным вечером, бледным днём, во время невкусного обеда, скудного завтрака, не сытного ужина, монотонной молитвы, невесёлой прогулки, на умственно-убогих занятиях, но эффект был обратным. Стало безразлично. Приютские лишены правильных реплик или просто не в состоянии заметить их, даже если те и срывались с языка. А в чём прок от всего правильного? Ведь восхищённая публика не зааплодирует на нужных моментах, дамы на балконах не грохнутся в обморок, а джентльмены не закурят задумчиво трубку. Вокруг никого, только пустота.

Вовсе не упоминание о родителях взволновало Тома, а паника от того, что он раскрыт. И вдруг теперь этот увалень вызовет сотрудников Сектора борьбы с неправомерным использованием магии, они проверят его палочку и тогда… А миссис Дженкинс действительно поняла, что происходящее перед ней фарс? Поняла или нет? Поняла или нет? Если да, то сколь смешными выглядели его попытки заговорить с ней, предложить помощь. Может, она украдкой стискивала накрашенные губы, прикусывала щёку, чтобы не захохотать? А он… Он… Не лучше ли было не затевать нелепую игру «В поисках пропавшего», а честно подойти к ней и попросить о защите? Вдруг тогда Том Риддл не остался бы на вокзале с шоколадными булочками, а… Да нет же! Нет, нет и нет!!! Плевать, осознала что-то мамаша Генри или нет, финал не изменится. Ну разве для полного счастья ему кинули бы пару кнатов в придачу, как надоедливому попрошайке на вокзале.

— Мне очень жаль, сэр. Спасибо за наставление, — виновато произнёс он, делая глуповатое выражение лица.

Иногда не слишком смышлёным людям доставляет удовольствие осознать, что кто-то ещё тупее их. Причём неважно, так ли это на самом деле и над кем подобные умники почувствуют превосходство: над обычным прохожим, ребёнком или же собственным котом.

— Я обязательно постараюсь брать пример с Генри в будущем, — для надёжности добавил Том.

Машинист деланно засомневался, но выражение его лица говорило, что цель увальня уже достигнута. И смыслом её стала отнюдь не борьба за справедливость во всем мире. Просто после долгой изнурительной поездки добродетельному труженику жизненно необходимо получить эмоциональную разрядку. Например, путём унижения любой проходящей мимо слабой мишени.

— Ладно, иди подобру-поздорову, прохвост. Но чтоб больше я такого не видал, — милосердно отпустил его борец за нравственность.

— Благодарю вас, сэр. До свиданья, сэр.

Том поспешил к магическому барьеру, не забыв по пути запихнуть в себя остатки шоколадной булочки. Раздражение и горечь от осознания бестолковости построенных планов некоторое время полностью поглощали сознание. Всё же стоило наладить полезные связи со студентами из Когтеврана. Или устроить каким-то образом, чтобы отпрыск Благородного и Древнейшего Дома был обязан ему долгом крови. А может, собрать вокруг себя таких же маглорождённых и устроить митинг протеста. Нет, кучка бесправных слабаков, объединив усилия, не станет сильнее. Их просто легче использовать добродетельному интригану из большой политики, который сделает с ними несколько колдографий в «Ежедневный Пророк», непременно подчеркнув важность собственной персоны, наобещает каждому подарить ручного гиппогрифа и новейшую метлу «Комета-180», а вскоре благополучно забудет о существовании бесполезного стада идиотов. Том Риддл не собирался служить ступенькой продвижения в карьерной лестнице для сообразительного директора одного из Департаментов.

Как только он вышел из здания, поток мыслей внезапно прервался. После мягкого света, льющего из фонарей словно капли серебристого сонного дождика, окружавшая его темнота представала неправильно неживой, опустошенной, почти чёрной, словно на хрупком пергаменте, исписанным убористым почерком, расплылось уродливое чернильное пятно.

Казалось, Лондон умер. Или же сегодня умер Том Риддл.