В оковах Добродетели (джен)

Первого июля 1940 года Хогвартс-экспресс прибыл на платформу девять и три четверти, не задержавшись в пути ни на минуту и злорадно фыркая чёрным дымом на переполненной платформе. Грохот тележек, уханье сов, радостные возгласы и тёплые объятья вперемешку с ароматом свежей выпечки, прыгающими шоколадными лягушками, обсуждениями планов на каникулы — всё это душило так сильно, будто из воздуха вокруг шеи сплелась невидимая колючая удавка. И дело вовсе не в мелочной зависти или приступе сентиментальности. Том Риддл не был идиотом и знал, что творилось в мире маглов. Если магическая защита Хогвартса позволяла не беспокоиться об опасностях, то для приюта Вула Вторую мировую никто не отменял. Он действительно не мог поверить, что учеников спровадят в то лето домой, решив, что это ехидные подтрунивания старшекурсников. Но даже в случае столь невероятной дикости, как отправка на погибель сотни подростков, неужели никто не устроит митинг протеста, не напишет в «Ежедневный Пророк» или не сделает хоть что-нибудь для спасения собственных жизней? Том лично был готов стать во главе сопротивления, но реальность безжалостно продемонстрировала, что некоторые аспекты человеческого взаимодействия остались за гранью его понимания.

Маглорождённые не собирались умирать, их любезно пригласили погостить друзья из семей волшебников, в чьих домах они будут в целости и сохранности. А ему за два года обучения удалось лишь пресечь насмешки по поводу своего происхождения и добиться если не уважения, то взаимного нейтралитета. Но разве отпрыски Благородных и Древнейших Домов потчевали бы в роскошных имениях никчёмного грязнокровку? Смешно! Поначалу Том полагал, что профессор Слагхорн позаботится о судьбе единственного маглорождённого на Слизерине, но, по-видимому, на подобные мелочи декан не пожелал тратить бесценное время, легкомысленно сказав напоследок: «У вас прекрасная успеваемость. Продолжайте в том же духе и гарантирую, вы взлетите очень высоко». Ну да, высоко… Например, с помощью гранаты.

И почему он не додумался наладить доброжелательные отношения с учениками других факультетов? Скудоумный идиот, нельзя было пренебрегать полезными знакомствами! Июнь неотвратимо прошелестел на прощание трепыхающейся листвой, но Том не собирался сдаваться, пока не перепробует все возможные варианты. Перед каникулами он усиленно соображал, какая семья магов чисто теоретически могла бы предоставить ему убежище. Его внимание привлёк второкурсник из Пуффендуя, некий Генри Дженкинс, непримечательный субъект, из школьных будней достигнувший успехов только в квиддичных матчах благодаря наличию самой быстрой метлы «Комета-180», купленной заботливыми родителями. Было бы подозрительно набиваться в друзья за несколько дней до июля, поэтому пришлось избрать другую тактику. В поезде, непосредственно перед прибытием на вокзал, Том исподтишка наложил на Дженкинса Ступефай, дождавшись, пока тот выйдет из купе в туалет. План бы с позором провалился, если бы верные друзья пуффендуйца бросились на поиски, но долгожданный отдых, встреча с родными и очертания платформы заставили их приглушить имеющиеся опасения.

— Наверное, Генри уже на перроне, — лихорадочно теребя чемодан, заявил один из мальчиков.

— Точно, первым выскочил, а про нас забыл, — добавил второй. — Пойдём скорее, не хочу старшекурсников пропускать, тогда домой только к ночи попадём. А мне мама праздничный стол накрыла, мой любимый ростбиф с тушёными овощами приготовила, я кушать хочу!

— И я тоже! Видимо, Генри нас кинул.

— Но почему тогда его вещи здесь? — робко заметила девочка с бантиками, но её слова пропустили мимо ушей.

Когда шумная компания товарищей Дженкинса в числе первых покинула вагон, Том с облегчением выдохнул. Теперь он не стал спешить, а с холодным спокойствием дождался, когда перрон почти опустел и на платформе осталось совсем немного народа: заболтавшиеся друзья или ученики с громоздкой поклажей, которую не выдерживала даже магическая тележка. И среди этой толпы — миловидная женщина с добрейшим, но слегка встревоженным лицом; она подходила то к одному, то к другому с повторяющимся вопросом:

— Вы случайно не видели моего сына? Ох, понятия не имею, куда он запропастился. Его однокурсники, кажется, уже отправились домой. Ох, не стоит волноваться, но может быть, вы видели…

Том сразу узнал её. Миссис Дженкинс частенько появлялась на страницах «Ежедневного Пророка», однако в эту смутную пору её выступления касались вовсе не военных действий или же сбора средств для раненых. Единственное, что волновало сию достопочтенную даму в непростые времена непрекращающейся бойни, — права и свободы домовых эльфов. И уж тут ему и пришло в голову, что если матушка Генри столь добродетельна, что и о жалких магических существах печётся, то неужто она бросит на произвол судьбы человеческого ребёнка? Всё казалось таким простым и очевидным, что юный слизеринец без промедления направился к ней.

— Простите, мэм, — как можно более робко заговорил он. — Я не хотел вмешиваться или подслушивать ваш разговор, но раз уж я здесь, то не позволите ли мне присоединиться к поискам вашего сына, мэм?

По его задумке, миссис Дженкинс должна была узреть очень вежливого мальчика, предлагающего помощь. Сейчас на нём была простая магловская одежда из приюта, серая, невзрачная и из которой он уже немного вырос. Но так даже лучше. Во-первых, ученик в слизеринской мантии, намеревающийся оказать бескорыстную услугу — довольно сомнительное зрелище, а во-вторых, пусть она сразу заметит, в каком бедственном положении собеседник.

— Благодарю, но разве твои родители не будут против? — с сомнением спросила миссис Дженкинс. — Где они?

— У меня нет родителей, мэм. И для меня большая честь помочь вам найти Генри. Он ведь такой талантливый игрок в квиддич, можно сказать, что всю сборную факультета спасает. Вся школа ним восторгается.

Ей явно понравилась даже не очень умелая лесть, но в будущем стоило усовершенствовать умение делать комплименты. Ну что за убогие слова слетали с его языка? Будь перед ним кто поумнее, то эти неискренние реплики лишь испортили бы первое впечатление. Неужели страх очутиться там, среди неизвестности, в обречённом на медленное нескончаемое загнивание приюте, настолько замедляло умственные способности?

Он с преувеличенным энтузиазмом открыл перед миссис Дженкинс бордовую дверцу вагона, намеренно выбрав самый дальний от реального местоположения её сыночка. К поискам присоединился недовольный машинист с несмолкаемым ворчанием по поводу «непослушных мальчишек» и «это ж сколько времени займёт проверка всех купе!». Том старался держаться с безукоризненной вежливостью, поддерживая беседу с мамашей Генри на самые разнообразные темы: от рабского труда домовиков до перспектив изучения магловедения на третьем курсе. Казалось, ему удавалось контролировать даже взмахи собственных ресниц, чтобы те не были чересчур резкими. По окнам сползали прощальные лучи уходящего дня, в отблесках уже зажжённых ламп превращаясь в лиловые пятна на стенах. Том прекрасно знал, где должен чудодейственным образом «найтись» герой квиддичных сражений, но путь почему-то становился то слишком долгим, то слишком коротким. И вот, наконец, когда они очутились в нужном вагоне, миссис Дженкинс и машинист даже не удосужились подойти к туалету. Похоже, обыск столь неказистого места не отвечал их требованиям для достойного воссоединения благовоспитанной семьи. Пришлось ему крайне неестественно зацепить дверь и с деланным изумлением воскликнуть:

— О боже мой! Это же Генри! И кто мог додуматься до такой отвратительной шутки?

Как жалко и наигранно звучал его голос, какой нелепой вдруг предстала вся история! Он будто в тумане наблюдал, как к несчастному страдальцу кинулись на помощь, как машинист помог ему подняться, а миссис Дженкинс отряхнула одежду. К счастью, этот идиот понятия не имел, что за «подонок» сотворил с ним такое. А затем последовал решающий миг, когда чемоданы и новенькая «Комета-180» были вынесены на перрон, двери вагонов захлопнуты, а солнечные лучи разлились багрянцем на рельсах.

— Ох, Том, я даже не знаю, как выразить свою признательность. Мне бы и в голову не пришло заглянуть в уборную, — чопорно произнесла защитница домовых эльфов.

— Ага, спасибо, — натянуто улыбнулся Генри, которого формальности этикета, похоже, здорово утомляли.

Однако они ему действительно благодарны. Возможно, не настолько, чтобы пригласить погостить, но вот миссис Дженкинс открыла сумочку и достала оттуда какой-то свёрток. Что это? Портал, способный унести его в безопасное место в случае необходимости? Амулет, защищающий от опасности? А, может…

— Вот, возьми, солнышко. Я сама их испекла. Рабский труд в доме мне омерзителен.

Внутри оказались пышные булочки, ещё тёплые, источавшие восхитительный шоколадный аромат и… От этого ему сделалось так мерзко, так противно, так гадко, что волны раздражения прошли по телу. Чудесное вознаграждение, достойное нищего оборванца у обочины: «На тебе, поешь с барского стола, да не забудь выразить признательность благородным господам».

— Благодарю, мэм, — сохранив приветливое выражение лица, выдавил он.

— Ты же не против, Генри? — участливо поинтересовалась миссис Дженкинс. — Я приготовила их для тебя, чтобы ты перекусил по дороге, но раз уж Том нам помог…

— Нет проблем, — милостиво согласился тот.

Интересно, а если бы её отпрыск стал возражать, то как бы она поступила? С милой улыбочкой выдрала бы свёрток из его рук? Но беззаботная семья, помахав ему на прощанье, уже шла к барьеру, ведущему на вокзал. Том ещё слышал их радостное щебетание, резавшее уши:

— Ох, Генри, я понимаю, что тебе нужно тренироваться каждый день, чтобы поддерживать форму, но сейчас такое творится….

— В смысле, мам? Я не смогу играть в квиддич с ребятами на каникулах?

— Ох, конечно же, сможешь, но не так часто, как раньше. Мы с отцом установили купол маглоотталкивающих чар над домом, но их нелегко поддерживать. Да и снитч в целях безопасности лучше не выпускать.

— Да я же так все навыки растеряю! — горестно взвыл Генри с непередаваемым отчаяньем, будто узнал о гибели всей родни по четырём линиям.

«Бесит! До отупения, до безумия, до скрежета зубов бесит! Что за глобальные проблемы терзают этих личностей едва ли не до рыданий!»

Однако ни одна слезинка не брызнула из глаз миссис Дженкинс, когда она беспечно покинула одинокого ребёнка на вокзале, зная, что его не укроют никакие маглоотталкиваюшие чары, никакой купол не возникнет над головой. Единственная помощь, которую эта дама удосужилась оказать, — домашняя выпечка, да и то только если её любимый сыночек не станет возражать.

Да и Том хорош. Каким глупым, идиотским, нелепым казался теперь придуманный ранее план. Насколько безмозглым созданием нужно быть, чтобы понадеяться на милосердие чужого незнакомого человека, полагаясь на несколько строк в жалкой газетёнке. Конечно, добродетельная тётя обязательно пожалеет его в ответ на помощь в поисках сына. С чего бы такое сердоболие? Разве Том Риддл превратился в домового эльфа? Нет? Ну так какие претензии? Кто знает, может, миссис Дженкинс столь упорно ратовала за освобождение домовиков от рабского труда лишь потому, что сама не в состоянии завести хотя бы одного в собственном доме?

У него в руках так и остался свёрток с мягкими булочками. Вероятно, будь он трагическим героем пафосного романа, ему следовало бы презрительно выкинуть подачку в ближайшую урну, сопроводив бросок длинной высокопарной тирадой. Но его положение не позволяло поступить подобным образом. Он уже опаздывал к ужину в приюте, и едва ли миссис Коул устроит на радостях праздничный ужин в честь возвращения лишнего голодного рта. А лёгкого перекуса в поезде желудок будто не заметил. Нет, его вовсе не угостили добренькие сокурсники, а без денег милая продавщица сладостей не даст и обёртки от «Берти Боттс». Том Риддл позаботился об обеде в Хогвартс-экспрессе ещё во время утреннего завтрака в школе. Позорно вспоминать, как он украдкой прихватил со стола сэндвичи с ветчиной и сыром, опасаясь, чтобы слизеринцы не подняли его на смех. Впрочем, соседи даже не поняли, с какой целью их отличник нагрёб еду. Они ведь тоже взяли парочку закусок, чтобы покормить гигантского кальмара на берегу озера. Иные причины не приходили в их жизнерадостные головы, поглощённые предстоящими летними забавами.

Платформу озарил бархатный свет фонарей, брызнув золотистые лужи света на плитку под ногами. Он сел на просторной скамейке, достал одну из булочек и, запустив в неё зубы, откусил слишком большой кусок. Воздушное тесто буквально таяло на языке, изумительная шоколадная начинка отдавала душистым горячим мёдом, изредка попадались терпкие, немного вязкие кусочки корицы. Наверное, подобную выпечку следовало есть совсем не так, наскоро запихиваясь всухомятку на вокзальной лавочке. Нет, ею следовало лакомиться тихим вечером в цветущем садике у дома, когда вокруг благоухает пунцовая матиола, резной столик накрыт пастельной скатертью, расшитой едва заметными васильками, рядом изысканные светло-голубые салфетки, искусно сложенные в причудливые бутоны. Или хотя бы просто запить приторный сладкий вкус яблочным чаем, неторопливо наслаждаясь напитком маленькими глотками, стараясь уловить нотки лимона, имбиря или мяты. А, может, всё полагалось делать вовсе не так. Откуда какому-то оборванцу из приюта знать тонкости благовоспитанной семейной трапезы?

Только сейчас он заметил, что уже несколько минут на него с неодобрением косился машинист, словно видел перед собой не школьника, жующего булочки, а самого Гриндевальда под оборотным зельем.

— Что-то не так, сэр? — любезно осведомился Том.

Молчаливые гляделки не прекратились, но лицо субъекта аж передёрнулось от возмущения.

— Я чем-нибудь могу вам помочь, сэр? — спросил он снова, мысленно желая надоедливому типу встретиться с банши.

— И совести ж хватает... — машинист не завершил фразу то ли из-за праведного негодования, то ли из-за небогатого словарного запаса. — Расселся тут, ишь какой! Ты, малец, верно считаешь, что всех провёл, что самый умный туточки, да? Думаешь, что никто не догадался, что ты сам всю эту кашу заварил? Бегал кругом, а глазёнки-то как лихорадочно блестели, а лицо-то как раскраснелось! Ты на себя бы со стороны посмотрел, как крысёныш мокрый выглядел.

— Не понимаю, о чём вы, сэр, — невозмутимо ответил Том, хотя к горлу подкатил страх.

И злость. Теперь уже на себя, за скоропалительную, ребяческую задумку, которую смог разгадать даже такой индивид, явно не отличавшийся запредельным интеллектуальным развитием.

— Ты мне это брось! Благодари Мерлина, что миссис Дженкинс такая порядочная дама и сердце у неё золотое, не сообщила ничего твоим учителям. Я уже наблюдаю за тобой, наблюдаю, жду, когда ж у тебе совесть проснётся, а вместо раскаяния после той злой шутки над её сыном ты туточки подаренные булочки за обе щеки уплетаешь. Бессовестный!

— Сэр, боюсь, что возникло недопонимание…

— Опять врать удумал? Хорошо же тебя родители воспитали! Вот по молодому Дженкинсу сразу видать, что толк будет, даже на каникулах о факультете печётся, это ж свободное время на тренировки тратит, да и так понятно, что мальчик воспитанный, самостоятельный. А ты, оболтус, небось до сих пор за мамину юбку прячешься?

Вспышка. Это угасающие лучи напоследок блеснули на серых рельсах, умудрившись резануть глаза. А по поводу только что произнесённых слов... О, подобные уколы способны спровоцировать прилив ярости лишь в сюжетах добродетельной пьесы, где персонажи поступают правильно, оправдывая ожидания добродетельной публики, сжимающей накрахмаленные платочки в руках и сочувственно вздыхающей, услышав правильные реплики. Такие зрители никогда не имели удовольствия лицезреть настоящий детский дом и его обитателей, да и не очень-то стремились познакомиться с ними. Возможно, реальные сироты просто казались им менее занимательными, чем холёные актёры на сцене, опрятно одетые и надушенные самыми модными французскими парфюмами. Сколько раз, сколько раз подопечные миссис Коул слышали в свой адрес что-то в этом роде. Слышал каждый ребёнок, ведь Том Риддл никогда не был Избранным, которого гнобят только из-за его статуса добродетельного героя. Когда мелюзга опрокидывала за обедом серую, уже и так в трещинах тарелку, воспитательница не забывала гаркнуть: «Дома у мамочки всё крушить будешь, как тебе вздумается, а тут мы тебе манеры живо привьём!» Время от времени поглощённая догонялками малышня разбивала колени до кровоточащих ссадин, и учитель обязательно ехидно замечал: «Хныкать дома будешь, а здесь учат отвечать за свои выходки». А если девчонки начинали жаловаться на залатанные платья, то в ответ слышалось раздражённое ворчание наставницы: «Пусть тебя отец-пьянчуга в вашей халупе балует, иди у него шмотки клянчить, а у нас деньгами направо и налево не сорят. Нет, чтобы спасибо сказать, что кормят вас, поят, одевают, а она ещё и носом воротит, только о тряпках думает. Лучше помолись, дурёха, иначе такими темпами станешь падшей женщиной, как и мамаша твоя непутёвая». Или если старших ребят приводил за руку констебль с сообщением, что негодники снова в чужие карманы лапы запускали, тут уж и сама миссис Коул приговаривала, лупя «злостных преступников» розгами: «Дома бы так себя не вёл! А тут свободой запахло, да? Неудивительно, что родители бросили такое отродье у нас на пороге. Бога побойся, он всё видит!»

Сотни, тысячи, миллиарды раз произносились подобные реплики, так, что каждый отдельный слог, каждая буква впечаталась в кожу, но вместо покаяния, раскаяния или боли пришла пустота. Поразительно, им твердили одно и тоже тусклым утром, сломленным вечером, бледным днём, во время невкусного обеда, скудного завтрака, не сытного ужина, монотонной молитвы, невесёлой прогулки, на умственно-убогих занятиях, но эффект был обратным. Стало безразлично. Приютские лишены правильных реплик или просто не в состоянии заметить их, даже если те и срывались с языка. А в чём прок от всего правильного? Ведь восхищённая публика не зааплодирует на нужных моментах, дамы на балконах не грохнутся в обморок, а джентльмены не закурят задумчиво трубку. Вокруг никого, только пустота.

Вовсе не упоминание о родителях взволновало Тома, а паника от того, что он раскрыт. И вдруг теперь этот увалень вызовет сотрудников Сектора борьбы с неправомерным использованием магии, они проверят его палочку и тогда… А миссис Дженкинс действительно поняла, что происходящее перед ней фарс? Поняла или нет? Поняла или нет? Если да, то сколь смешными выглядели его попытки заговорить с ней, предложить помощь. Может, она украдкой стискивала накрашенные губы, прикусывала щёку, чтобы не захохотать? А он… Он… Не лучше ли было не затевать нелепую игру «В поисках пропавшего», а честно подойти к ней и попросить о защите? Вдруг тогда Том Риддл не остался бы на вокзале с шоколадными булочками, а… Да нет же! Нет, нет и нет!!! Плевать, осознала что-то мамаша Генри или нет, финал не изменится. Ну разве для полного счастья ему кинули бы пару кнатов в придачу, как надоедливому попрошайке на вокзале.

— Мне очень жаль, сэр. Спасибо за наставление, — виновато произнёс он, делая глуповатое выражение лица.

Иногда не слишком смышлёным людям доставляет удовольствие осознать, что кто-то ещё тупее их. Причём неважно, так ли это на самом деле и над кем подобные умники почувствуют превосходство: над обычным прохожим, ребёнком или же собственным котом.

— Я обязательно постараюсь брать пример с Генри в будущем, — для надёжности добавил Том.

Машинист деланно засомневался, но выражение его лица говорило, что цель увальня уже достигнута. И смыслом её стала отнюдь не борьба за справедливость во всем мире. Просто после долгой изнурительной поездки добродетельному труженику жизненно необходимо получить эмоциональную разрядку. Например, путём унижения любой проходящей мимо слабой мишени.

— Ладно, иди подобру-поздорову, прохвост. Но чтоб больше я такого не видал, — милосердно отпустил его борец за нравственность.

— Благодарю вас, сэр. До свиданья, сэр.

Том поспешил к магическому барьеру, не забыв по пути запихнуть в себя остатки шоколадной булочки. Раздражение и горечь от осознания бестолковости построенных планов некоторое время полностью поглощали сознание. Всё же стоило наладить полезные связи со студентами из Когтеврана. Или устроить каким-то образом, чтобы отпрыск Благородного и Древнейшего Дома был обязан ему долгом крови. А может, собрать вокруг себя таких же маглорождённых и устроить митинг протеста. Нет, кучка бесправных слабаков, объединив усилия, не станет сильнее. Их просто легче использовать добродетельному интригану из большой политики, который сделает с ними несколько колдографий в «Ежедневный Пророк», непременно подчеркнув важность собственной персоны, наобещает каждому подарить ручного гиппогрифа и новейшую метлу «Комета-180», а вскоре благополучно забудет о существовании бесполезного стада идиотов. Том Риддл не собирался служить ступенькой продвижения в карьерной лестнице для сообразительного директора одного из Департаментов.

Как только он вышел из здания, поток мыслей внезапно прервался. После мягкого света, льющего из фонарей словно капли серебристого сонного дождика, окружавшая его темнота представала неправильно неживой, опустошенной, почти чёрной, словно на хрупком пергаменте, исписанным убористым почерком, расплылось уродливое чернильное пятно.

Казалось, Лондон умер. Или же сегодня умер Том Риддл.

Внутри что-то сжалось, хотя для подкатившего страха не существовало видимых причин. По улице не ездили танки, не завывала сирена, дома не превратились в груду обломков, а прохожие не кидались гранатами. Точнее, этих самых прохожих не наблюдалось: поблизости не ворковали влюблённые парочки, вышколенные гувернантки не вели детей из парка после вечерней прогулки, мальчишки не тыкали всем без разбору нераспроданные за день газеты, даже шумные компании не веселились, окутанные смрадным дымом дешёвых сигарет. Просто пустота бесстыже наводила порядки в новых владениях, высасывая свет из тёмных закрашенных стёкол, гася безразличные фонари или же покрывая их решётчатыми футлярами, будто похоронным саваном. Что вообще происходило? В честь траура правительство решило окутать город мраком, чтобы облегчить жизнь грабителям и создать благоприятные условия для мародёров?

Совершенно ничего не понимая, он опасливо двинулся вперёд, шагая скованно, словно оживший игрушечный оловянный солдатик. За ним шаркающей походкой плелась угрюмая ночь. На первый взгляд безлюдно… Но разве можно с уверенностью утверждать это? Возможно, вокруг вовсю резвились, стенали, бесновались, мучились истерзанные заблудшие души? Над головой заскрипели качающиеся ветки, будто безумная мать пыталась укачать вечным сном украденного ребёнка. Лёгкий ветерок превращался в чьё-то остывшее дыхание, достигающие затылка, а тихие рыдания попаленной солнцем листвы походили на еле различимые шаги. Шурх-шурх. Ближе, ближе, всё ближе. Прямо за спиной.

Том резко обернулся. Конечно, рядом никого не оказалось, но что скрывалось в темноте пустынных переулков? Такими темпами недолго и помешаться.

Он продолжил идти в прежнем темпе и даже скорчил лицо в подобии бесстрастной гримасы. Шурх-шурх. Право же, это смешно. Нелепо. Но нет, теперь шуршание улавливалось отчётливее, но ему сложно было узнать звук. Шурх. Там, позади него… Казалось, на охоту вальяжно выползал молодой зверь, уверенный в остроте своих клыков и цепкости когтей.

«Не паникуй, это всего лишь чемодан, волочащийся по земле».

Том ступил вперёд, и собственные шаги почудились слишком громкими, чересчур резкими и тяжёлыми, будто к ногам прицепили звенящие кандалы.

«Успокойся, не паникуй, не смей бежать!»

Щеки коснулось что-то холодное, он осознал, что на него упал молодой листок дуба, пожелавший покинуть сей бренный мир раньше положенного срока. Шурх-шурх-шурх. Ноги сами понесли вперёд, дыхание резко сбилось, ум заполнил непостижимый страх, готовый захватить мысли без остатка, как подошедшее тесто в слишком маленькой миске. Шум приближался. Ему следовало достать палочку и… Нет, даже самый слабый Люмос гарантировал появления правильных сотрудников Сектора борьбы с неправомерным использованием магии, ратующих за закон и правопорядок. Уже совсем рядом. Скоро настигнет…

«НЕ ПАНИКУЙ!» Шурх-шурх-шурх.

Это… Это обыкновенный трамвай проехал по рельсах всего в нескольких футах от него. Всё так привычно и в то же время искажено беспрестанным ожиданием опасности. В неосвещённом салоне едва различались силуэты немногочисленных пассажиров, безликих и опустошённых, у дверей жутковато маячил кондуктор в униформе непонятного цвета, шапке с околышем, белом воротнике с уголками, пристёгнутыми пуговицами к идеально выглаженной рубашке — да, форменному стилю и Вторая мировая не помеха.

Но в такой темноте немыслимо было заметить даже грузовик! Ещё чуть-чуть, и Том Риддл закончил бы никчёмное существование под колёсами явно не элитного транспорта, к тому же имевшего наглость не включить фары. Неужели в правительство проникли шпионы Рейха, запретив свет ночью? Иначе зачем тогда добиваться, чтобы треть британцев размозжила себе головы в непроглядной черноте? Неожиданно захотелось влепить себе пощёчину за позорное малодушие.

«Трус! Дурак! Идиот! Бестолочь! А дальше что будешь делать? Сдохнешь от нервного припадка спустя три дня?»

Все те черты, которые он ненавидел в людях, вдруг проявились в нём самом, утопая в страхе и неизвестности.

Оставшийся путь минул без происшествий, да и то лишь благодаря постоянному контролю собственного поведения, будто за ним наблюдали все недоброжелатели и завистники. Том больше не дёргался, не оборачивался и не менял темп ходьбы, но внутреннее напряжения отчего-то стало сильнее. Спустя целую вечность он наконец добрался до нужного квартала, размышляя, кто же откроет ему чугунные ворота, охранявшие вход в приют, но на деле абсолютно ни от кого не защищавшие. На ночь они всегда запирались, а прошлым летом Том вернулся намного раньше, ведь не было причин торчать на вокзале. А теперь… Интересно, ему удастся перекинуть чемодан через забор, а потом перелезть самому? Будить половину воспитателей и уж тем паче миссис Коул — точно не лучшее приветствие после долгого отсутствия.

Но его взору открылась немыслимая картина. Никаких чугунных ворот не было. Да и не только ворот. На месте прутьев в земле образовались тонкие дыры, напоминающие загнивающие червоточины. Он насторожённо подошел к зданию, и от увиденного перехватило дыхание. Изнутри окна закрывали грязные тряпки или потресканный картон, местами стёкла измазаны белой краской; ничто не свидетельствовало о том, что здесь кто-то живёт. Неужели обитателей приюта эвакуировали в безопасное место? А профессора Хогвартса даже не удосужились проверить подобную мелочь, отправив его в никуда? И что прикажете теперь делать? Как сообщить о произошедшем Диппету или Слагхорну? Совы-то у него нет. Да ему даже до Косого переулка до утра не добраться!

Том нервно постукивал пальцем по подоконнику — непростительная слабость, которую ему пока так и не удалось победить. Но тут — о чудо! — дверь медленно начала приоткрываться, так медленно, что столь незаметное шевеление легко спутать с игрой воспалённого воображения. Казалось, что отворявший её боялся незваного гостя не менее, чем он страшился происходящего вокруг.

— Том, это ты? Ну слава богу, а я-то уж подумала…

Марта, всего лишь Марта, боязливая и неуверенная в себе девушка, занимавшая в приюте Вула неопределённую должность: то ли помощница воспитателей, то ли нянечка, то ли просто «подай-принеси, да под ногами не путайся!» Однако же годы обучения у более талантливых коллег не возымели должного эффекта. Пожалуй, Марту воспринимали всерьёз и слушались лишь самые юные подопечные миссис Коул, да и те ещё толком ходить не научились. Остальные же либо просто игнорировали её слабое блеяние, или даже подсмеивались за спиной. Но Марта и сама не пыталась исправить весьма жалкое для себя положение вещей. Имея довольно привлекательную внешность, она умудрялась походить на огородное чучело. Фигуру закрывала мешковатая одежда, разлезающиеся туфли постоянно соскальзывали с ног, делая походку косолапой и неуклюжей, миловидное, но болезненно-бледное личико без косметики не отличить от штукатурки на стене, а эти ужасные длинные волосы: блеклые, ослабленные и выгоревшие на солнце. Сам чёрт не догадается, какого они цвета. Вероятно, тёмно-русого или каштанового, но больше всего её пряди походили на облезлый хвостик больной крысы. Почему просто не обкорнать эту смехотворную пародию на причёску? Уже многие дамы сделали стильные короткие стрижки, изысканные леди на обложках модных журналов горделиво демонстрировали завитые блестящие локоны, не доходящие до плеч. Миссис Коул иногда баловала себя, выписывая из Франции номера «L'Officiel de la couture», которые почтальон передавал лично в руки, не осмелившись бросить столь ценное сокровище в ящик для писем. А Марта для полного счастья додумалась собирать жиденькие патлы в маленький пучок на затылке, открывая на обозрение оттопыренные уши, заливающиеся краской каждый раз, когда она смущалась, волновалась или чувствовала себя неловко, что случалось чуть ли не по сто раз в час.

Без многословных приветствий Том наконец зашёл внутрь. После непроглядной темноты улицы мерклый огонёк с оплывшего огарка казался чуть ли не вспышкой сверхновой прямо перед глазами. А в дрожащих руках Марты пятно света безустанно металось по чёрно-белой плитке пола, по убогим стенам без украшений, взмывало в низкий потолок, нигде не находя ни успокоения, ни прорехи для побега. Их тени уродливо изгибались, будто корчились в предсмертных муках, и от подобного зрелища захотелось сбежать из этого гиблого здания, а то и из Лондона. Самое время спросить, почему все вдруг решили поиграть в Средние века, но Марта, быстро закрыв двери, взволнованно затараторила:

— Том, но как же ты дошёл к нам? Ведь столько кварталов довелось миновать?

— Дорогу не забыл, в Абвер⁽¹⁾ не завербовали, — не понимая, чем вызвана внезапная тревога за его безопасность, спокойно ответил он.

Даже нарочито спокойно. С Мартой иначе нельзя. Только с уверенным, сильным по духу и невозмутимым собеседником она способна продолжить разговор. Стоило ей учуять слабость говорящего, на что у неё будто врождённый нюх имелся, то весь диалог сводился к горестному завыванию: «Ах, бедные мы горемычные, и на кого нас господь покинул?» Разумеется, он вовсе не собирался обращаться к ней «мисс» или «мадемуазель», как предпочитали некоторые учительницы. Теперешний Том Риддл отличался от того скромного предупредительного мальчишки на вокзале, заискивающего с миссис Дженкинс. Однако ни одна из прежних ролей не была настоящей.

— Так у тебя же удостоверения личности нету! А ежели бы кто из наблюдателей⁽²⁾ поймал? — запричитала Марта. — Это бы к миссис Коул господа из управы пожаловали да штраф взыскали, что же мы потом делали бы?

А, так вот в чём крылся истинный смысл преувеличенной заботы о его пребывании вне приюта.

— Всё в порядке, — решительно заявил Том.

Она облегчённо выдохнула, хотя на самом деле ей никто не объяснил, почему Тому Риддлу позволено разгуливать ночью по улице. Нет, вовсе не доводы разума успокоили её, а твёрдый, не терпящий возражений, тон. Такую манеру общения с Мартой он позаимствовал у миссис Коул, прекрасно разбирающейся в тонкостях продуктивного управления персоналом. Нет ничего плохого в том, чтобы использовать чужую идею для достижения собственной выгоды, ведь и на это не у всех здешних личностей мозгов хватает.

Неожиданно удлинённые, уродски-исковерканные тени поглотила тьма. Дурёха рядом с ним задула свечу. Едва уловимый запах дыма вальяжно расползался по прихожей, растворяясь в воздухе.

— Ну, тогда ступай в комнату, — как ни в чём не бывало предложила Марта.

— Со светом это намного проще сделать.

— Да везде же так сейчас. Неужто в школе за год не привык? — не менее удивлённо поинтересовалась она. — Или у вас там ставни на окнах? Но нам-то не по карману их заказать. Да и разве сыщешь где искусного плотника? Все умельцы теперь там, — неопределённо махнула Марта. — Вот миссис Коул и приказала заделать стёкла газетами, тряпками да всем, что под руку попалось, чтобы наблюдатели штраф не взыскали.

— Штраф?

— А как же иначе? Указание поступило — чтобы ни единого проблеска из домов не просочилось. Да и верно они там всё придумали. Сам посуди, Том, отныне вражеским лётчикам не просто будет скинуть бомбы в кромешной темноте. Хорошо же, что существуют в мире мудрёные люди.

Если британское правительство всерьёз полагало, что стратегия люфтваффе сводится к случайному поражению любого сверкающего объекта на земле, то Том был готов предложить Королевским ВВС — за определённое вознаграждение — «беспроигрышный» план победы над Рейхом. Всего-то нужно установить в чистом поле периодически мигающие маяки — и, по такой логике, немецкие истребители больше не появятся над Лондоном⁽³⁾. Хотя, возможно, всё не столь очевидно и «мудрёные люди» действительно существуют. Даже чересчур «мудрёные». Надо ещё ухитриться занять кучей «полезных» дел напуганное, отчаявшееся пустоголовое стадо болванов, к тому же гарантировав их безопасность в случае выполнения поставленных условий. И вместо разъярённой, неконтролируемой, обезумевший толпы получаем весьма дееспособных подданных, способных выполнять приказы. А штрафы, регулярно пополняющие казну, и вовсе делали ситуацию не столь уж безнадёжной.

— Тебя проводить? А то в такой темени не ровен час и с лестницы кубарем скатиться, — забеспокоилась Марта, оторвав его от размышлений.

Том не стал горделиво отказываться и последовал за ней, таща тяжёлый чемодан к лестнице. А ведь ему не следовало паниковать по поводу мнимой эвакуации приюта, вспомни он ранее, что абсолютно все дома в городе выглядели так же. Но что же мешало сосредоточиться и продуктивно использовать ум? Страх? Неуверенность? Подползающий ужас, будто сковавший сознание и неумолимо следовавший за ним с самого вокзала? Если и впрямь невозможно оставаться в здравом рассудке в минуты паники и обречённости, то Том Риддл оказался в крайне плачевном положении.

— А как у вас дела, что нового? — с наигранным спокойствием поинтересовался он, решив хотя бы оставаться в курсе происходящих событий.

Чемодан неохотно волочился по ступенькам, а во мраке приходилось ещё и держаться одной рукой за перила. Они были неприятные на ощупь: старые, огрубевшие, с нацарапанными мерзкими каракулями и рисунками, сделанными отребьем под гнусное хихиканье и осторожное выглядывание из-за угла, — нет ли воспитателей поблизости? Как же отличались приютские перила от полированного блестящего дерева лестниц Хогвартса, такого родного и далёкого! А от этих поручней хотелось отдёрнуть пальцы, словно дотронулся до чего-то гадкого и тошнотворного.

— У нас-то совсем худо стало, Том, — загоревала Марта. — В былые времена хоть благородные дамы да господа иной раз осыпали милостынями, а теперь сколько миссис Коул не обивала их пороги, а всё без толку. Оно и понятно, такие дни наступили, что ежели кто и пожелает благое дело сотворить, то всё туда идёт, — она вновь неопределённо махнула рукой.

Ну ещё бы! Добродетельность также имела шкалу значимости. В чём прок невзначай упомянуть на фешенебельном приёме у какой-нибудь герцогини: «Ах, не далее как в прошлое воскресенье мы с мужем пожертвовали пять тысяч фунтов в приют Вула. Что за прелестные детишки встретили нас! Как прискорбно, что они никогда не знали родительской любви. Ваша светлость, если я не ошибаюсь, вы также удостаивали их своим визитом?» Кого теперь таким впечатлишь? Другое дело — ненароком обмолвиться на том же приёме: «Ах, не далее как в прошлое воскресенье мы с мужем пожертвовали пять тысяч фунтов доблестным героям эскадрильи А. Они каждый день рискуют жизнью ради нас, разве можно оставаться в стороне? Ваша светлость, если я не ошибаюсь, вы также удостаивали их своим визитом?» Подобная дама мигом добьётся восхищённых аплодисментов, восторженных похвал, одобрительных взглядов и расположения высокочтимой хозяйки дома.

— Ворота наши -а они на славу сделаны были! — и те переплавили, когда материку помогали. Но после того, как французы с нами так обошлись, об этом, чур, ни словечка. К чему нам лишние хлопоты?

Марта говорила так, будто Франция капитулировала от нечего делать, исключительно чтобы британцам насолить. Да если бы Тому к виску приставили револьвер, то он и сам, как миленький, загорланил бы во всю глотку: «Deutschland, Deutschland über alles»⁽⁴⁾. На удивление, пока все англичане наперебой проклинали ненадёжного союзника, Тому Риддлу решение маршала Петена значительно упростило жизнь. Раньше в гостиной Слизерина всякие Малфои-Лестрейнджи-Блэки-Гринграссы-Монро и прочие отпрыски Благородных и Древнейших Домов только и делали, что щебетали по-французски, словно трепля ему нервы. К сожалению, миссис Коул не приобщала своих подопечных к столь изысканному языку, справедливо полагая, что такие познания не являются жизненно необходимыми для будущих плотников, мясников, горничных или прачек. А мимолётом услышанные где-нибудь обрывки чужих разговоров наподобие «бонжур-тужур» едва ли могли поддержать великосветскую беседу. Но что за чудесное преображение случилось после событий июня: его однокурсники не произнесли ни одного французского слога, а в мусорную корзину полетели парижские шляпки, ленты, парфюмы, книги… Даже лотарингские совы были безжалостно изгнаны хозяевами.

— Многие уходят из-за скудной оплаты, миссис Коул невмоготу в срок выдавать жалованье. Помнишь нашего выдающегося учителя мистера Бестнера? И тот взял расчёт и сделался наблюдателем. Умнейший человек был, а какой начитанный, какой знающий! Тебе, Том, повезло, что ещё застал его уроки. Нынче у нас приходящие все, сегодня есть, а завтра и не явятся. За ребятами не приглядывают, им ни до чего дела нету. Давеча такая чудовищная история с Кэти приключилась, а ей-то годков, как и тебе… Но что же это я! Ты ещё слишком мал, не для твоих это ушей, — быстро спохватилась Марта и перевела тему. — Недавно к нам одна воспитательница захаживала, с виду прямо настоящая мамзель, локоны уложенные, голосок ангельский, ручки всегда в лайковых перчатках. Мы нарадоваться не могли, что к нам такая барышня нанялась. Покамест миссис Коул не хватилась своего золотого колечка, того, в котором души не чаяла, а затем и фарфоровая вазочка из гостиной, и запас консервов на зиму, викарием пожалованный, как в воду канули вместе с новой работницей. Констебль только руками развёл, мол, и без вас дел невпроворот. Так теперь у нас чужакам веры нету, на себя полагаемся. Свои-то все проверенные. Вот, викарий нам овощи со своего огорода жалует. Да мистера Вула приобщили к заботам о детишках, а меня до воспитательницы повысили.

Том резко остановился посреди узкого коридора, не веря в услышанное. Нет, ему вовсе не были интересны ни «чудовищная история, приключившаяся с Кэти», ни украденный запас консервов. К осени он уже будет в Хогвартсе, а пропитание обитателей приюта зимой тревожило его не более, чем миграции гренландских тюленей. Но чтобы на Марту возложили подобные обязанности? Да ей впору доверить лишь просмотр за молоком на плите, да и то с крайним опасением. Ну а мистер Вул? Да этого типа вообще к людям можно подпускать? Отличившийся герой Первой мировой, выжил при Ипре, награждён Британской Военной медалью и удостоен чести стать первым директором приюта, названного в его же честь. И это, пожалуй, полный перечень доблестных заслуг мистера Вула, которые не стыдно упомянуть в обществе. На деле же первый директор не только понятия не имел, что делать с управлением огромным домищем, полным голодных и не слишком воспитанных детей, но и не шибко переживал по поводу порученной миссии. Он с лёгкостью позабыл о задаче взращивать новое поколение и транжирил вверенные деньги на скачки, пёстро одетых женщин, которых язык не поворачивался назвать дамами, гончих псов, карточные игры в Ист-Энде и прочие нужные вещи. В случае, если его укоряли за недопустимое поведение, мистер Вул сразу напоминал о своей нелёгкой «судьбинушке», о «пережитом ужасе на Ипре» и «вообще, не вам, молокососам, пороха не видавшим, мне указывать». Долго так продолжаться не могло. Даже владей мистер Вул текстильной фабрикой, купюры имеют свойство заканчиваться быстро и нежданно, а приют явно не был учреждением, сулящим несметные богатства. В итоге Совет попечителей мягко и ненавязчиво отстранил сего господина от обременительных хлопот, преподнеся отставку под сладким соусом «беспокойства о бесценном здоровье бравого героя войны». К счастью, вышеупомянутые события произошли ещё до рождения Тома, поэтому он знал о них только из рассказов старших ребят, утверждавших, что при миссис Коул они живут будто в клюквенном варенье — «в целом кисленько, но ноги не протянешь, а коли чем подсластить, то и за цукаты сойдёт». Но к несчастью, полностью вытравить мистера Вула из приюта не удалось, и тот так и остался то ли заместителем директрисы, то ли членом Совета попечителей, то ли главным нытиком, ошивающимся неподалёку. При редких появлениях этого субъекта беседы с сиротами сводились обычно или к восхвалению собственных подвигов, которых с каждым годом становилось всё больше, или к возмущённым сетованиям на несправедливость жизни: «О чём они там только думали? Совсем рехнулись? Стало быть, бабу вместо меня выбрали? Бабье назначение испокон веков какое? Правильно: рожать, молчать и на стол накрывать! И стол накрывать, говорю я вам! А они её в директора! За какие такие заслуги? А-а-а, догадываюсь я, за какие заслуги. Дело оно нехитрое: мордашка у неё смазливая, а среди попечителей господ много, небось всем там свои особые таланты продемонстрировала. Тьфу ты! Бабы они такие, что с них взять, кроме этого». Том сомневался, что взаимодействие с подобным человеком сложится для него успешно. Люди, неспособные здраво рассуждать, путающие причины и следствия, подменяющие одно на другое, и к тому же наделённые властью… Нет, с такими надо быть предельно осмотрительным. Их может взбесить даже слишком «нахальный» взгляд, который они станут припоминать как минимум лет тридцать.

— Том, ты идёшь?

Он отстранённо двинулся за ней и только тут заметил, что этот коридор ведёт вовсе не в спальни.

— Меня подселили к новым соседям?

Конечно, он и не мечтал об отдельной комнате, которую видел Дамблдор во время визита. Тогда миссис Коул считала его опасным буйным подростком, которого следует изолировать от остальных и как можно скорее упрятать в дом умалишённых. Но из-за обещания гостя забрать «трудного ребёнка» в школу закрытого типа директриса успокоилась и, рассудив, что расточительно выделять на него отдельное помещение, мигом перевела Тома к другим ребятам. К небывалой удаче, соседи оказались вполне сносными, и прошлое лето он мог вытерпеть совместное проживание. Но теперь…

— Наблюдатели распорядились сделать две больших спальни для мальчиков и для девочек. В случае тревоги, отведи от неё господь, все в кучке будут, никого не растеряем.

Они наконец добрались к цели недолгого путешествия. И это место теперь носит гордое название «Большая спальня»? А раньше это был обычный широкий коридор на втором этаже. Убого и мерзко. В комнатах хотя бы ощущалась завершённость, стены и дверь создавали иллюзию личного пространства, а здесь — нескончаемый ряд кроватей, уходящий в темноту, грязные тряпки на закрытых окнах и десятки сопений вразнобой. Напоминало не помещение для людей, а затхлый хлев с исхудавшими свиньями, недокормленными для убоя. Добродетельные наблюдатели взаправду полагали, что здесь лучшее место для защиты «бедных сироток»? И в чём его преимущество по сравнению с нормальными спальнями в случае воздушной тревоги? Не в том ли, что под завалами здания все тела будут, как выразилась Марта, «в кучке»? Найти легко, мухи и прочая зараза не будут досаждать горожанам.

— Уголок тебе тут отведён, — прошептала новоявленная воспитательница, указывая на ближнюю к лестничному проёму кровать. — Знали же, что ты вернёшься за полночь, да и всего на два месяца… Вот. Ну что ж… Завтра вставать спозаранку. Пожалуй, доброй ночи.

Она ещё немного подождала, будто ожидая взаимной вежливости в ответ, но Том не считал себя обязанным испытывать благодарность за столь незабываемые условия. Помявшись немного на месте, Марта тихонько удалилась, ступая по ступенькам беззвучно и несмело, как бессловесная тень, потерявшая хозяина. Он затолкал чемодан под кровать без опасений, зная, что наложенное запирающие заклятие не позволит сломать замок даже при помощи кувалды. К сожалению, и ему также не видать содержимого до Хогвартс-экспресса. И как тут не беситься, вспоминая наставления Слагхорна для слизеринцев: «Не забывайте про самообразование, молодые люди. Понимаю, вам хочется потратить каникулы исключительно на себя, но рассуждайте здраво: новые знания представят вас в выгодном свете в следующем учебном году. Давайте условимся об обязательном просмотре трети учебников». Том с удовольствием прочёл бы все книги магического мира, но обстановка в приюте явно не способствовала задумчивому изучению интеллектуальных трудов.

Хоть волшебную палочку в это лето не доведётся прятать в магловскую одежду, что весьма затруднительно само по себе, а особенно в жаркое время года. Как же он намучился на каникулах после первого курса, опасаясь, что её кто-нибудь сломает, украдёт или выбросит. Сейчас же она надёжно спрятана в чёрном бархатном кошеле с монограммой «Д. М.», вышитой серебряными нитками. Нет, разумеется, у него не хватило бы денег на покупку такой дорогой вещи. Благодарить ему следовало одно чудеснейшее событие, регулярно происходившее в Хогвартсе и которое Том поначалу не оценил по достоинству. Всё же, следовало признать, что квиддичные матчи оказались не просто полезными, но и незаменимыми для его финансового положения. Когда в воздухе мельтешили алые, янтарные, изумрудные и лазурные пятна, скидывая друг друга не пойми ради чего, толпа на стадионе сходила с ума. Ученики всех факультетов визжали, выкрикивали подбадривающие, восторженные, удивлённые или оскорбительные реплики, махали шарфами, подпрыгивали, хватались за голову, топали ногами, обнимались и грозились кулаками, не обращая внимания на окружающий мир. А сколько монет высыпалось из карманов в эти благословенные небом моменты! А как легко во всеобщей неразберихе незаметным отточенным движением призвать их манящими чарами! И вот, однажды, когда в вышине в самом разгаре разгоралась особенно увлекательная сцена — Том не мог сказать какая, поскольку никогда не интересовался происходящим над трибунами, — рядом ниже Дэвид Монро стал бесноваться так, что из мантии выпал бархатный кошель. По выработанной привычке его тут же призвал к себе Том, но сколько переживаний стоил ему этот маленький мешочек из ткани. Посмотрев содержимое в спальне, он обнаружил не несколько кнатов, как ожидал, а целых двадцать галлеонов, набор шёлковых платочков с инициалами, инкрустированное орлиное перо, перчатки из оленьей кожи, золотой снитч, серебряные запонки… Приобретение нешуточное! Гнетущее беспокойство овладело мыслями. А если Монро объявил об утрате и при обыске пропавшие вещи вытрясут из карманов Тома Риддла? Едва ли можно обнаружить подобную находку и случайно позабыть сообщить владельцу. Слагхорн такого точно не потерпит. И дело вовсе не в строгих моральных устоях профессора. Нет, декан с чистым сердцем закрывал глаза на хулиганство, сплетни, шантаж, угрозы и прочие нелицеприятные выходки подопечных. Всё вышеперечисленное пригодится для будущего карьерного роста, слизеринцы должны ощутить вкус взлётов и падений. Лучше пусть в школе натренируются, под присмотром взрослых. Но вот побираться на трибунах, украдкой загребая мелочь, словно попрошайка… «Нет-нет-нет! А вот это недопустимо! Это уже моветон. Как же жалко и неперспективно!», — Том так и слышал презрительный голос преподавателя в голове. Действительно, узнай Слагхорн о столь унизительной привычке одного из выдающихся учеников факультета, то на дальнейшее содействие профессора можно не надеяться.

Когда в тот же вечер декан пришёл в гостиную и громко произнёс: «Что ж, молодые люди, я не ожидал подобного, но…», Том не сдержался и, вскочив с места, заявил: «Уверяю, вас, профессор, это досадное недоразумение». К счастью, он не успел завершить фразу, ведь секундой позже учитель продолжил: «Но Кубок школы по квиддичу выиграл Слизерин! Поздравляю, молодые люди, поздравляю! Аплодисменты нашей великолепной команде!» Среди ликующих возгласов и приветственных хлопков неуместное замечание Тома Риддла никто не услышал, однако вместо успокоения с той поры его не оставляли подозрительность и настороженность. Ему казалось, что Монро просто оттягивает момент мести и выжидает удобного случая, чтобы прилюдно унизить. Каждый взгляд он расценивал будто угрозу, а каждое брошенное невзначай слово, словно намёк. И только спустя несколько недель Тому явилось поразительное открытие: у Дэвида Монро как минимум ещё пара десятков таких кошелей, и потеря одного из них абсолютно ничего не значила для отпрыска Благородного и Древнейшего Дома.

К сожалению, сказочно обогатиться не удалось. На всех без исключения вещах красовались треклятые буквы «Д. М.». Да он и понятия не имел, кому сплавить серебряные запонки или перо, да ещё желательно, чтобы покупатель не оставил его с носом, скрывшись в неизвестном направлении и не заплатив. Галлеоны можно было тратить с меньшими опасениями, но речь вовсе не шла об оптовой закупке редких магических артефактов. Его материальное положение оставляло желать лучшего. Миссис Коул полагала, что раз школа является пансионом закрытого типа, то и всем необходимым должна обеспечить. В Хогвартсе исправно выдавали деньги, но исключительно на покупку учебных принадлежностей и не более. Диппет ещё имел совесть уверенно поучать: «Том, при бережливом использовании полученных средств вы можете сэкономить на маленькие радости: шоколадные лягушки или сливочное пиво». Ну да, сейчас он затарится пинтами сливочного пива, а зубной порошок, расчёска, носки, мыло и прочие вещи упадут с неба. Или же директор искренне подразумевал под «бережливым использованием» ношение одних трусов в течение как минимум пяти лет.

Вот и теперь на кровати его ожидали матрас, подушка, простынь и наволочка, а о пижаме никто не позаботился. Том протянул руку и прошептал кошелю:

— Пижама.

Бархатная ткань сморщилась, недовольно заурчала, но ничего не произошло. В этом была ещё одна проблема. Присвоенная вещь слушалась крайне неохотно, будто намекая, что готова служить только представителям чистокровных родов. Наверное, на неё наложили какие-то защитные чары, а способ их снять он пока не нашёл.

— Одежда для сна, — настырно повторил псевдо-владелец.

Из мешочка прямо в глаза брызнул одеколон, источая запах роскоши и самоуверенности.

— Костюм для сна.

На сей раз вовсе ничего. Не желая потратить полночи попусту, он засунул в кошель руку, пытаясь найти пижаму на ощупь. Возможно, будь у мешка челюсти, высокомерная штуковина с удовольствием отгрызла бы ему пальцы. Наконец через несколько минут удалось выудить искомое. Переодевшись, Том не рискнул положить уличную одежду внутрь, но и оставить её на прикроватной тумбочке — не менее глупо. Будто ему не доводилось наблюдать одну из любимейших шуточек местных болванов: ты просыпаешься, а одежды нет или же она залита водой из кувшина, а то и ещё чем похлеще. В итоге на завтрак иди хоть в пижаме, хоть нагишом. Старожилы знали, что надёжно укрыть «добро» можно под матрасом или подушкой, ну а «мелкому барахлу самое место в носках». Том не стал пренебрегать проверенным способом и приподнял простынь, брезгливо скривившись. Как же быстро привыкаешь к замечательным условиям в Хогвартсе! Там нет этих гадких коричневато-жёлтых пятен на матрасе, который уже лет десять не чистили.

Он завершил приготовления ко сну, спрятал вещи и стал укладываться в постель. Пружины кровати протестующе скрипнули, рой чужих сопений напоминал жужжание помойных мух, кое-где раздавался резкий храп, похожий на сдавленное хрюканье глупых поросят. Вдох-выдох-вдох-выдох… Том вымотался, сон обязан сломить через пару минут, как бывало порою в Хогвартсе после долгого дня, проведённого за оттачиванием движений палочки для тех или иных чар. Но здесь дремота не спешила заключать в притупляющие объятья. Он закрыл глаза, однако дыхание не успокаивалось, звуки лишь обострились, а каждый шорох воспринимался за возможную угрозу. Вдох-выдох-вдох-выдох… Скрип… Кажется, кто-то утверждал, что бомбы при падении свистят…

Он лихорадочно приподнялся, настороженно прислушался, будто жалкий крысёныш выглядывает из укрытия, втягивая воздух, чтобы понять, нет ли поблизости лисы. Нет, это просто старые половицы на нижних этажах. Вероятно, Марта зашла в свою комнату. Несколько мгновений отупелого сидения на кровати, пока зловонный запах не долетел до его носа. Он принюхался, ища источник смрада: окно рядом с ним было завешено рваными носками, которые не удосужились постирать. Раздражение, злость и лютая ненависть ко всем накрыла сознание. Никакие методики правильного дыхания не способны унять бешенство, клокочущие внутри. Даже услышь Том каким-то невообразимым образом приближение бомбы, то что с того? Аппарировать он не умел, а за мельчайшие доли секунды достать палочку из кошеля всё равно не выйдет. Смерть могла настигнуть чертовски быстро, издевательски молниеносно, не предупреждая о своём приходе. Ему даже не удастся осмыслить момент собственной гибели… Взрыв, стремительное обрушение потолка, остатки сознания и страха исчезают под грудами обломков… Нет-нет-нет! Возможно, это произойдёт в следующий миг, а он потратил последние минуты жизни на прятанье одежды под матрасом, нюханье чужих носков и технику правильного дыхания.

Том почти безумно затряс головой, стремясь выкинуть образ из воображения. Нет! Не умрёт он так! Ни за что! Ну разумеется, ведь всё может сложиться вовсе не так. Быть может, обломки не убьют его сразу, а придавят тяжёлой грудой камней сверху, так, что каждый глоток воздуха отзовётся рваными уколами в грудной клетке. Пройдёт несколько часов, мучительных, адских, невыносимых часов — едва ли власти стремглав кинутся разгребать завали приюта Вула. Он не сможет пить, руки и ноги занемеют, тело непривычно вывернется в смердящей луже собственных испражнений. И если его найдут, то не факт, что добродетельный доктор с энтузиазмом бросится лечить повреждённые конечности навязанного пациента-оборванца. Скорее всего, медицинская помощь ограничится накладыванием гипсовой повязки, а о предотвращении заражения мягких тканей никто и не побеспокоится, ведь разгневанных родителей над душой не будет. Персоналу больницы легче пойти на ампутацию руки или ноги, дело то несложное, может, молоденькие медсёстры ради приличия повздыхают: «Ах, бедненький мальчик, как же он теперь? У него же вся жизнь впереди! Бедненький!». А спустя четверть часа их разговор плавно перетечёт в другое русло: «Нэнси, а ты пойдёшь в кино на «Ночной поезд в Мюнхен»? Что, как нет? Там же играет красавчик Харрисон! Я с ума схожу, он такой лапочка». Болтовня оживится, прервётся тихим хихиканьем, восторженными вздохами, упоительным предвкушением предстоящих увеселений, а «бедненький мальчик» упорхнёт из добропорядочного мирка, будто его никогда и не существовало.

А если ему и впрямь оторвёт руки? Как тогда держать палочку? Или его вовсе не допустят к учебному процессу и поместят в больницу святого Мунго? Нужны ли магическому миру калеки? Может, их просто бросали на произвол судьбы, как и сквибов?

Вдох-выдох-вдох-выдох…

«А эти идиоты вокруг мирно сопят, будто опасность им совсем не грозит. Как вообще можно заснуть, находясь в подобной ситуации? Неужели они смирились, потому что почти год прожили в такой обстановке?»

Том где-то читал, что вслед за отрицанием, гневом, уступками и депрессией обязательно следует принятие. Неужто через некоторое время ему в голову так же взбредёт, что всё терпимо? В будущем он смирится с перспективой в любой момент подохнуть под завалами? Примет свою судьбу? Или станет надеяться, что смердящие носки на окнах защитят от немецких бомбардировщиков? Когда его настигнет помешательство: уже завтра, через неделю или месяц?

На последнем занятии по трансфигурации Дамблдор решил толкнуть грустную речь по поводу «конечности человеческого существования», «достойной встречи закономерного финала», «умения провести близких в мир иной», «умиротворения и безмятежности как идеального состояния сознания». Ну уж нет! Том Риддл не впервой имел удовольствие слушать разглагольствования о бессмертии души, бренном теле, загробном мире, который столь упоителен, что непонятно, почему родители не отправляют туда младенцев сразу же после рождения. В раннем детстве, когда он ещё не успел окончательно выбесить миссис Коул, директриса отправляла его вместе с другими миловидными ребятами нести траурные венки на церковный молебен. Там и приметил он, что прощальные слова викария для усопших вовсе не одинаковые. Так, для похорон престарелого джентльмена в преклонных летах священник промолвил бы что-то вроде: «Сэр Джон прошёл долгий и нелёгкий жизненный путь, но всегда хранил в сердце слово Господа, был славным подданным, почтенным семьянином и кристально чистым человеком. Почтим же память о нём со светлой улыбкой, ведь он не желал, чтобы дети и внуки его проливали слёзы в этот день. Все мы когда-то отправимся в Царствие Его, в сем бренном мире мы лишь гости и сэр Джон достойно исполнил возложенный на него долг». Но на похоронах маленького ребёнка глаза пастора излучали вселенскую скорбь, а к родителям он обращался сочувственным полушёпотом с утешительными нотками: «Бог всегда забирает тех, кого любит, раньше других. Нам не дано понять замыслов Его, пути Господа неисповедимы. Доверьтесь воле Его, примите посланные вам испытания, не дайте отчаянью захватить помыслы ваши». Тогда Том не задумывался о причинах подобных различий, а просто наслаждался полученными канапе с твёрдым сыром и оливками — стыдно признать, но до Хогвартса это была самая вкусная еда, которую он пробовал.

Теперь же воспоминания отравляли его мысли. По такой логике, смерть становилась естественной после определённого возраста? И когда же «пути Господа неисповедимы» превращались в «Сэр Джон прошёл долгий и нелёгкий путь»? После пятидесяти? После шестидесяти? Или же причина в «исполнении возложенного долга»? А что это за долг такой? Завести семью? Вырастить детей? Открыть собственную лавочку? Продвинуть в Палате общин выгодный законопроект? А, может, все дело в социальном статусе? Для бродяг и тридцати лет достаточно, а пэрам и в восемьдесят впору четвёртый раз жениться на молоденькой барышне возраста своей внучки? Нет, сколько бы Том ни старался, у него не получалось представить человека, проснувшегося однажды утром и вдруг подумавшего: «Эх, я уже порядочно коптил небо, пора и в ящик сыграть». Даже тот же Дамблдор не подходил под искомые критерии. Точнее, Дамблдор абсолютно не подходил. Несмотря на все заверения о готовности хоть завтра бодренькой трусцой пуститься в мир иной, профессор трансфигурации сначала должен выполнить возложенную на него миссию. И предназначение учителя не сводилось к роли Избранного. Ну да, Дамблдор же не дурак, чтобы играть добродетельного героя. Судьба Избранного заключалась в подготовке к Великой Битве между добром и злом, где бесстрашный — и безмозглый — борец за справедливость обязан сломя голову кинуться в самое пекло. В случае поражения толпа горькими слезами омоет его тело, а завтра с иступленными криками вознесёт на пьедестал другого смельчака. В случае победы Избранному благодарственно пожмут руку сильные мира сего, и пока в Визенгамоте лорды и леди будут делить власть, герой может заниматься, чем душе угодно. Хоть в квиддич играть, хоть благотворительный фонд возглавить, а хоть и в бутылку заглядывать, ведь цель уже достигнута. Дамблдор же птица иного полёта. Он — Таинственный Учитель, Мудрый Наставник, Добродетельный Пастор, указывающий верное направление всем желающим и не желающим. Профессор трансфигурации никогда не выполнит возложенный на него долг, поскольку долг этот бескрайний. Можно взрастить ещё пятнадцать, двадцать, сорок, а то и тысячу Избранных, дёргать их за верёвочки, переставлять фигуры на шахматной доске, расплачиваясь за провальные комбинации мелкими пешками, постоянно выискивая новое ужасающее Зло. И даже естественный процесс старения не станет помехой: для по-настоящему важных персон всегда найдётся загадочный способ продления молодости и энергии. С трудом верилось, что Дамблдор в его-то возрасте так резво бегал по Хогвартсу благодаря витаминкам и оздоровительной гимнастике по утрам. В том, что профессор трансфигурации уже очень древний, Том в свои тринадцать ни капельки не сомневался.

Увы, подобные размышления никоим образом не решали проблему, а только довели до беспокойно-нервозного состояния. Мир продолжал изводить его роем неслаженных дыханий, вонью старых носков и неизвестностью завтрашнего дня. Ему хотелось, чтобы время остановилось, замерло, застыло, как насекомое в янтаре, а потом чудом взлетело ввысь осенью. Глупое, безответственное и очень детское желание, но он ничего не мог с собой поделать.

Вдох-выдох-вдох-выдох-вдох-выдох…

1) Абвер — немецкая военная разведка и контрразведка.

Вернуться к тексту

2) Наблюдатели — корпус добровольцев из гражданского населения, следящий за соблюдением мер предосторожностей при воздушных налетах.

Вернуться к тексту

3) Том недооценивает светомаскировку.

Вернуться к тексту

4) «Deutschland, Deutschland über alles» («Германия превыше всего») — первая строка гимна фашистской Германии.

Вернуться к тексту

Вероятно, он спал совсем мало, постоянно ворочаясь и погружаясь в воображаемые картинки грозящих ужасов. Во всяком случае, когда утренний звонок вырвал его из состояния беспокойной полудремоты, голова была неясной, мысли путались и собирались весьма неохотно, веки опускались медленно и тяжело. Даже движения при переодевании выходили заторможенными и вялыми.

Том опасался, что взгляды присутствующих обратятся на него, «ведь, гляньте-ка, наш щёголь припёрся из своего пансиона для зубрил», и тогда они непременно заметят его слабость. Приютские, как уличные шавки, нюхом чуют чужую подавленность и угнетённость. Однако на него никто не пялился, он будто растворился среди кучки безликого стада.

Спускаясь к завтраку, он понял, в чём дело. Вокруг мельтешило чересчур много незнакомых физиономий. Это не просто два, четыре или десять новеньких, прибывших за год. Пополнение обитателей приюта Вула было ненормальным и очень стремительным. Сироты разного пола и возраста, дико ржущие и тихо всхлипывающие, развязные, дерзкие, молчаливо-угрюмые или смиренные, громко топающие, будто желающие пробить пол, или бесшумно уступающие дорогу другим — не сосчитать всех выражений на лицах, не отделить ни одного слова от всеобщего гомона, не вырваться из жуткой давки в узеньком коридоре. Наверное, многие вовсе незнакомы между собой, некоторым ещё не выдали серую форму. С одной стороны, прекрасно превратиться в неприметную личность в бесформенной массе чужаков, но Том ненавидел чувствовать себя частью этого невыразительного живого потока.

По мере приближения к столовой он ощутил нарастающую духоту и тяжёлый пар, напоминающие утренний туман угрюмым днём. Из-за двери доносился охрипший голос Марты, которая вероятно, уж не одну минуту надрывалась, стараясь перекричать невообразимый галдёж своих воспитанников:

— Дети, ради всего святого, не толкайтесь, стойте смирно на раздаче! Дети, не забывайте про очередь!

Том шустро протиснулся внутрь, сразу обнаружив причину спёртого воздуха. Ну конечно, и тут стёкла были в картоне и тряпках, но с некоторым отличием. Если в спальне окна завесили, то здесь какие-то умники додумались сплошняком заклеить бумагой и створки, и рамы, и форточки. Теперь проветрить помещение возможно, лишь полностью сняв «защиту от бомб», но на такие жертвы, само собой, никто не пойдёт. Пусть лучше все вдыхают жар и ароматы, исходящие от огромных кастрюль, котлов, казанков и сковородок на кухне.

— Ради бога, не влезайте без очереди!

Прямо в центре кутерьмы отчаянно горланила Марта, похожая на потерявшегося на вокзале ребёнка. Лицо раскраснелось от долгого пребывания в горячей столовой и постоянного крика, на лбу выступила испарина, несколько спутанных прядей выбились из жиденького пучка. Ни манера поведения, ни жалкие просьбы, ни внешний вид не внушали уважения новоприбывшим, они запросто толкали её локтями, проходили мимо или же издевательски бросали в спину хлебные крошки.

Том проскользнул к месту выдачи пропитания, обойдя парочку нерасторопных сверстников и дружелюбно поздоровался:

— Доброе утро, мэм.

Он знал, что если вести себя мило и обходительно с кухарками, то некоторые из них могли расщедриться и выдать порцию побольше, а то и положить лишний кусочек рыбы или даже кровяной колбасы. Конечно, подобные милости доставались лишь миловидным детям, но к счастью, Том принадлежал к их числу и был прекрасно осведомлён о преимуществах приятной внешности. Но теперь ему не удалось узнать знакомых лиц среди поварих и помощниц на кухне. Угрюмая неулыбчивая женщина в неопрятном фартуке с въевшимися пятнами на помятой ткани и засаленном кокошнике не умилилась от приветствия и просто грубо ткнула ему поднос с едой. Картофельное пюре не могло скрыть высохшие остатки вчерашней каши на одной из тарелок, а на ложке красовались разводы плохо отмытого жира. Раньше такого никогда не было, но, вероятно, приходящие работники не шибко ратовали о соблюдении санитарных норм в приюте Вула. Разумеется, Марта как новая воспитательница должна была их приструнить, но ей не справиться и с бомбардировкой из крошек, куда уж там затевать словесную баталию со злобными тётками.

Кроме еды на подносе стояла кружка, доверху наполненная водой. По утверждению миссис Коул необходимо пить тёплую жидкость перед едой для улучшения работы пищеварительной системы. Ну, это, по крайней мере, официальная версия. В действительности же вода просто бултыхалась в желудке, занимая место и на некоторое время давая ощущение сытости. В таком состоянии человек много в себя не затолкает, а значит, и на порциях получалось неплохо экономить. Прежде на раздаче строго-настрого следили, чтобы ребёнок тут же выпил содержимое и только потом шёл завтракать. Но сейчас никто не совал кружку ему под нос, и Том заподозрил, что новые кухарки не собирались утруждаться и воплощать в жизнь систему сбережения средств директрисы.

— Чего застыл как вкопанный? Думаешь, что в ресторане, салфеточку на шею повесят? Шевелись давай!

Сказанные поварихой слова лишь укрепили его догадку, и он неторопливо отошёл в сторону, уже не распыляясь на «Благодарю, мэм» или «Хорошего дня, мэм». А лишних голодных ртов и правда прибавилось. Это было заметно даже не по толкотне, а по нехватке столов. Похоже, в столовую уже давно принесли парты и стулья, которые, вероятно, придётся потом тащить обратно в классные комнаты для занятий. Том сел среди абсолютно незнакомых субъектов, надеясь, что при удачном стечении обстоятельств ему удастся остаться незамеченным для своих прежних знакомых ещё не одну неделю.

Увы, атмосфера вокруг не располагала к приятному завтраку. Воздух, который поначалу казался терпимо-тёплым, уже после нескольких минут в столовой превращался в удушливо-распаренный. От нестерпимой духоты и жара дыхание затруднилось, лицо раскраснелось, а на лбу выступили капельки пота. Вдобавок, приходилось вдыхать через рот, чтобы не ощущать запахи с кухни, вовсе не источавшие аппетитные ароматы. Оттуда несло старым луком, подгорелой зажаркой и густым паром от кипящих кастрюль, а от сидящих рядом соседей улавливался душок немытых тел, будто они уже несколько дней не принимали душ. Казалось, невидимый жир оседал на полу, давил с потолка, расползался по стенах и прилипал к коже. Если бы только можно было открыть окна! Том не представлял, каким адом станет обед, когда полуденное лучи летнего солнца превратят это помещение в топку.

Но его положение не позволяло капризно уйти или воротить нос от полученной пищи. Нет, не то чтобы еда в приюте Вула сильно ухудшилась, она никогда ни у кого не вызывала особых восторгов. Её полагалось есть или ходить голодным. Воспитатели ведь не станут бегать за каждым с ложкой и слюнявчиком. К примеру, раньше подопечные миссис Коул частенько лакомились отварной треской с луком, петрушкой и, при удачном стечении обстоятельств, томатным соусом. Разумеется, рыбу готовили не порционно, а клали её в большой котёл, поэтому самые мелкие рыбёшки разваривались, а большие не успевали свариться. В итоге получалась бесформенная кашица, кое-где перемешанная с чешуёй или случайно пропущенным плавником. На раздаче блюдо поливали томатным соусом, которого всегда на всех не хватало, но Том как очень вежливый и приятный мальчик никогда не оставался обделённым. Зачастую пища была невкусной: слипшиеся макароны, постный суп, где одна картошка гонялась за другой, компот, напоминающий подкрашенную воду… Однако в приюте Вула с голоду точно никто не подыхал. Иногда их даже баловали чёрным пудингом. Свиные кишки начинялись кровью, говяжьим почечным салом, потрохами, требухой, овсяной мукой, мякишем хлеба и луком, а после запекались с жиром. Только неимоверная бедность позволяла считать подобное кушанье деликатесом. В зубах застревали остатки потрохов, губы и язык окрашивались в тёмно-красный, к тому же приходилось хорошо работать челюстями, чтобы справиться с множеством хрящей. После трапезы в желудке целый день ощущалась неприятная тяжесть, будто его камнями набили, а зубной порошок не избавлял от мерзкого ощущения жира во рту. Несмотря на это, подопечные миссис Коул накидывались на столь редкое лакомство с прытью изголодавшихся шакалов. Как же иначе: их же потчевали «мясом»! Из-за привычки питаться подобными помоями он даже в Хогвартсе чуть не попал в неловкое положение, когда за обеденным столом кто-то обмолвился, что чёрный пудинг — лучший десерт в мире. Том собирался осведомиться, что хорошего в поглощении свиных кишок, набитых всякой дрянью, но слово «десерт» вовремя остановило его. Позже оказалось, что причиной недопонимания могли стать одинаковые названия. В приюте стряпали ирландский чёрный пудинг, а к столу Благородных и Древнейших Домов подавали пирог со сладкими сухофруктами и заварным кремом со взбитыми сливками и шерри.

Сегодня на завтрак, помимо картофельного пюре, размазанного по тарелке, были бобовый салат, тонкая котлета — скорее луковая, чем мясная, два ломтика ржаного хлеба и половинка яблока с коричневым, словно заржавелым, срезом. Вероятно, на кухне почему-то решили первыми порезать фрукты и кинули их где-то валяться, а уже потом принялись за приготовление основных блюд. Честно говоря, Том ожидал, что ситуация с едой будет ещё хуже, ведь не раз читал о проблемах с продовольствием в городах. Он-то полагал, что каждую ложку каши придётся отвоёвывать с боем. Может, всё дело в помощи викария, о которой вчера упоминала Марта? Однако к окружающей духоте и грязной посуде добавилась новая неприятность: от пюре и котлеты исходил горячий пар, будто их сняли с плиты минуту назад. Хотя новые поварихи, судя по их настрою, вполне могли приходить на работу впритык и едва успевали сварганить что-то съестное — ну, или не вполне съестное. Главное — вовремя выдавать корм на раздаче, кого волнует, что о него не то что язык, а руку можно обжечь.

— Дети, что мы должны нынче припомнить? — снова закудахтала Марта.

На удивление, на этот раз на неё обратили внимание: большинство голосов стихло, осталось едва уловимое перешёптывание, заглушаемое звоном кастрюль на кухне. Только ежедневно повторяющийся ритуал, вбитый в сознание до автоматизма, мог вызвать подобную реакцию. Наверное, сейчас настало время утренней молитвы, и Том нехотя сложил ладони вместе.

— Ежели мы услышим звуки сирены, отведи от неё Господь, где мы должны укрыться? — вопрос прозвучал механически и отточено, будто самым важным было громко и чётко произнести все слова, а не понять их смысл.

Так маленькие дети рассказывают четверостишие на Рождество. В нарядной одежде они забираются на стульчик возле ели и, широко открыв рот, начинают забавную декламацию перед собравшимися родственниками, которые непременно похлопают в конце. Но ведь Марта не ребёнок на табуретке, и у них не Рождество.

— В БОМ-БОУ-БЕ-ЖИ-ЩЕ! — послушно прокричали присутствующие по слогам.

Что-то неправильное, неуместное и пугающие проскальзывало в неслаженном хоре голосов. От ответа веяло бездумностью, и это уловил бы кто угодно, даже Марта. Приютских просто выдрессировали, как глупых животных в бродячем цирке: ежели не выполнишь трюк, то не получишь еды. Но ведь это глупо! Мелкие даже не понимали, о чём идёт речь.

— А где они находятся? — Том должен был немедленно узнать эту информацию, если она поможет спасти его жизнь.

— Их немало в Лондоне обустроили, — Марта оживилась, почувствовав значимость собственной персоны. — В Хэмпстеде, Паддингтоне, Ислингтоне они имеются, да и в Блумзбери также. Наверное, всех не счесть.

— Тогда где находится ближайшее к нам бомбоубежище? — уточнил он, пока ему не предложили спрятаться на Луне.

— Возле дома доктора, — заученно ответили несколько человек.

Том стиснул зубы: туда добираться не меньше четверти часа! Да, на первый взгляд совсем недалеко, но если взять в расчёт темноту, всеобщую панику и молниеносность падения снарядов, то на что вообще рассчитывать? На то, что немецкий лётчик милостиво покружит над городом, давая им возможность построиться по парам и и вприпрыжку поскакать к жилищу врача? Неужели никто не оценил реальные перспективы столь незамысловатого плана?

Однако вместо размышлений по поводу безопасности приюта окружающие посчитали, что вопрос исчерпан, и принялись есть. Им действительно плевать на себя, лишь бы в тарелку носом уткнуться?

«И как же отвратно они лопают, смотреть мерзко! Набивают полный рот, измазывая губы, гадко чавкают и причмокивают, а потом, не в состоянии заглотить содержимое целиком, возвращают ложку с остатками пюре и слюны обратно в тарелку. В Слизерине выгнали бы из-за стола за подобные манеры!»

Том не собирался жадно накидываться на горячую бурду, а сперва принялся за яблоко: перезрело-обезвоженное, чересчур мягкое и практически без сока. Салат из бобов одними руками не съешь, потому пришлось браться за жирную ложку и полоскать её в кружке, оставляя на поверхности воды маслянистую плёнку. Он тут же вылил жидкость в горшок на подоконнике, в котором уже давно засох цветок со скрюченными листьями.

Механически поглощая бобы, Том стал разглядывать окружающих, чтобы хоть как-то отвлечься от травянистого привкуса во рту. Искать расположение будущих работяг он не собирался — детдом точно не то место, где заводят полезнее связи на будущее, — но присмотреться к соседям не повредит. Более старшие обитатели приюта выглядели странно-загорелыми, словно целыми днями нежились на солнышке. Какое-либо логическое объяснение не приходило на ум, и, честно говоря, внешний вид подопечных миссис Коул его не слишком волновал. Спустя некоторое время ему удалось заметить компашку идиотов во главе с Деннисом Бишопом. Точнее, даже не заметить, а услышать:

— Вот же ж чёрт! Это был мой чёртов билет на чёртов Крысолов⁽¹⁾! Мой!

«Да, а этот кретин с мозгом дождевого червяка, казалось, сделался ещё тупее».

Не то чтобы сам Том был святошей-моралистом, негодующим при ненароком услышанном бранном слове — чего скрывать, за годы, проведённые в детдоме, он и сам порядочно их нахватался, — но ему, в отличие от большинства, удавалось контролировать свою речь, используя крепкое словцо сознательно в подходящих ситуациях. А идиот Бишоп позволил ругани вгрызться в мысли, проникнуть в способ мышления, стать неотъемлемой частью каждой фразы. Ещё в прошлом году уморительно было наблюдать, как этот балбес пытается без непристойных выражений ответить на обычный вопрос миссис Коул, делая громадные паузы, заполняемые длинными «э-э-э» или «ну-у-у-у». Бишоп даже не осознавал, что самолично отрезает себе дорогу в приличное общество. Впрочем, Тома волновали не жизненные перспективы дождевых червей, а собственное существование в приюте на каникулах. Бишоп ненавидел его и, будь у него такая возможность, с превеликим удовольствием придушил бы во сне подушкой. Впрочем, подобное стремление было взаимным. Но если в детстве выручали спонтанные вспышки магии, то сейчас любое применение чар недопустимо. Прошлым летом Бишоп не осмеливался даже взглянуть в его сторону, помня пережитые приключения в пещере. Увы, Том прекрасно понимал, что со временем детские опасения забываются, все таинственные происшествия оправдываются разыгравшимся воображением, а желание отомстить становится только сильнее. К тому же сейчас этот дождевой червяк превратился в здорового бугаёнка, да и его компашка, раньше состоявшая из Билли Стаббса и Эми Бенсон, теперь разрослась до внушительной шайки из семи или девяти человек. Они расселись за отдельным столом, вальяжно откинувшись на стульях и упражняясь в творческом применении лексики из грязных подворотен. Марту, видимо, поразила временная глухота, если она вообще не пытается блеять: «Дети, ради бога, тише». И это не радовало.

— Всё было замётано, я был на очереди в чёртовом списке! — продолжал негодовать Бишоп. — Но Коульчиха всю малину мне изгадила, когда отправила чёртову Кэт вместо меня. Я разом просёк, на кой чёрт она это провернула.

— Дэнни, ничёсе ты шаришь! — наигранно восторженным голосом восхитилась Эми Бенсон, худая девица с маленькими глазёнками, сидевшая на почётном месте по левую руку от главаря банды.

— Ага, — поддакнул Билли Стаббс, плутоватый парень с бегающими глазками, расположившийся по правую руку.

— Кэт просто сплавили отсюда после того, как Майк с пацанами её поимели. Я вообще не врубаю, из-за чего такой хай подняли. Её ж не кокнули, жива-здорова, как чёртова корова. Зуб даю, она сама его завлекала, а потом рыпаться стала, чтоб пацанов завести и шумиху поднять, чтоб её все пожалели, стали задницу подтирать, а потом и мой билет на блюдечке преподнесли.

— Распутная сучка! — тут же поддержала Эми.

— Ну и кто она после этого? Самая настоящая потаскуха, — подытожил Билли Стаббс.

У рядом стоящей Марты уши сделались ярко-пунцовыми, а от негодования аж глаз дёрнулся, однако новоявленная воспитательница не пропищала ни одного замечания.

— А Майка-то с пацанами Коульчиха на кой чёрт выперла? Им же ещё год до выпуска, а она по документам пошерстила и коленом под зад? Ничё так дела порешала. Мистер Вул вообще сказал, что спесивые девки как норовистые кобылы: чем чаще их обкатываешь, тем смирнее становятся, — он произнёс это с таким умным видом, будто только что выдал самую гениальную мысль в мире.

Шайка подпевал разразилась идиотским гоготом, Эми Бенсон выдавила из себя неестественный смешок. Том заметил, как она нервно ковыряла носком босоножки пол, от чего виднелись ей грязные, будто месяц немытые, пятки. Если Бишоп всерьёз полагал, что присутствие такой «красавицы» возвышает его в глазах остальных, то его запросы не выходили за рамки заплёванных трущоб. Впрочем, происходящее в приюте не вызывало ни жалости, ни интереса, ни негодования, а только раздражение: почему он должен пребывать в стол убогом месте? Словно находишься в зловонном болоте, а Хогвартс — спасительная верёвка, за которую можно зацепиться, но она тонкая и постоянно выскальзывает из рук. А потом приходилось с новой силой барахтаться в липкой трясине, погружаясь в неё чуть ли не по горло, болтать руками, ногами, заглатывать гнилую жижу и всё без толку. Чем Том Риддл заслужил это? Разве он недостаточно умён, плохо воспитан или лицом не удался? Едва ли Малфои или Лестрейнджи выслушивали подобные речи за завтраком. И не потому, что они лучше. Просто без социального статуса ему светило молча терпеть компашку из сотен Бишопов, возомнивших себя важными персонами на вершине пищевой цепочки.

— Эй, Мэри! А ну поди-ка сюда! — на сей раз из кухни выглянула одна из неприветливых женщин, грозно уперев руки в бока.

— Да? Что такое? — как жалкая дворняга мигом прибежала Марта, даже не пытаясь указать, что её имя произнесли неправильно.

— Сколько они лопать будут? Нам ещё в Камберуэлл переться, должны успеть до полудня обед там сварганить, а после в Ислингтон тащиться. Ну что я тебе рассказываю, сама понимаешь, сейчас рабочих рук не хватает. Некогда рассиживаться и канитель тянуть, а они трескают и трескают. И так каждый божий день! Живо поторопи их!

— Да-да, конечно, кончено, как скажете, — послушно промямлила Марта и без пререканий неуверенно затараторила: — Дети, может, уже кто-то покушал? Дети, вы уже покушали? Ради бога, кушайте быстрее, эти тёти притомились на работе, а им надо посуду помыть. Дети!

— С тебя проку нет! — возмущенно цокнула языком кухарка. — Эй, девочки, помогите этой дурынде.

Из кухни вышли посудомойки, направились к столам и стали забирать тарелки с едой. Нет, не просто забирать: они складывали салат или же пюре в отдельные кастрюли, а для котлет так и вовсе оказались припасены чистые банки, которые явно мыли тщательнее, чем выдаваемые столовые принадлежности. Том сперва не понял, что происходит. Они собираются забрать остатки себе? Но разве не разумнее своровать продукты ещё во время готовки? Или же у них какая-то иерархия: старшие прихватывают лакомые кусочки непосредственно с кухни, а помощницы добывают пропитание, выдирая его из голодных ртов детей-сирот?

А если учесть обжигающие язык порции, то на долю посудомоек выпадала приличная часть провизии, пожертвованная викарием для приюта, а не для откормки здоровых девиц. А Том ведь успел съесть только яблоко и салат! Так вот почему все так рьяно уплетали за обе щеки! Он быстро схватил ложку, наполняя её доверху и стараясь не представлять, как отвратительно сейчас выглядит. Бледное картофельное пюре было не только горячим, но и водянисто-скользким, будто в него кто плюнул перед раздачей. Приходилось заталкивать в рот одну ложку за другой, практически не пережёвывая, глотать слизкое содержимое, которое хотелось выплюнуть, пока пот покрывал лоб и щёки, а Марта в это время бесполезно вопрошала:

— Дети, вы покушали?

Она и впрямь редкостная дура! Почему не остановит этот беспредел? Если не ради своих подопечных, то хотя бы ради себя самой. Марта же воспитательница, а значит, выше по социальному статусу, чем девицы с кухни. Да неужели ей не доставило бы удовольствие хоть раз поставить кого-то на место, почувствовать власть? Нет, такие люди просто безнадёжны.

— Ишь как ложкой махаешь, чуть глаз мне не выбил, еле увернулась! Аппетит что надо, за троих уминаешь, — ехидно прокомментировала подошедшая посудомойка, до жути обозлённая, что он умудрился полностью очистить тарелку.

Если бы Том захотел, то девица не увернулась бы. Её грубая рука с мозолью на указательном пальце и въевшейся грязью под ногтями потянулась к котлете. Возможно, этими самыми лапами она разрезала яблоки, подкрашивала дешёвой помадой, больше походившей на рыбий жир, губы, бралась за грязные тряпки, а после чистила картошку.

— Остальное я возьму с собой. Не утруждайтесь, мэм, — издевательски сообщил Том и, положив котлету между двумя ломтиками хлеба, соорудил подобие бутерброда.

Лицо девицы исказилось гримасой праведного негодования, словно из её кармана вытащили шиллинг, заработанный потом и кровью. Он не отреагировал на гневный взгляд и наконец выбрался из столовой.

В коридоре Том глубоко и жадно вдохнул, хотя воздух не отличался душистыми запахами или приятной прохладой, просто не был удушающе распаренным. И всё. Однако же, как резко уменьшились его претензии к миру! Ему не хотелось идти в коридор на втором этаже, превращённый в общую спальню. Там точно будет полно народу, придётся разговаривать с ними, смеяться над идиотскими шуточками, всеми силами доказывая всем и каждому, что он — свой. Но ведь Том никому ничего не должен. С другой стороны, если прятаться по углам и угрюмо отсиживаться с высокомерной миной, то его непременно заметят и, вероятно, сделают козлом отпущения. Быть одиночкой — роскошь, позволительная лишь тем, кто в состоянии самолично дать отпор хоть десяткам шаек Бишопов. И что за остолоп придумал запрет на использование магии несовершеннолетними? Тому необходимо каким-то невероятным образом повысить собственный социальный статус в приюте, отгородиться от сборища болванов и протянуть два месяца. Увы, в голову не приходили гениальные решения поставленной задачи. В самом деле, ну не превратится же он в здорового бугая с кучей мускулов, как Бишоп, просто кушая по утрам фрукты и бобовый салатик. Или ему продать серебряные запонки Монро, а полученные деньги поставить на хилую клячу на скачках, чтобы однажды утром — о, чудо! — проснуться миллионером. Ага, конечно! Такое случалось только в слезливых сказочках, которые пылились на полках небогатой библиотеке приюта Вула.

Том поднялся на третий этаж, к запертым классным комнатам, зная, что подопечные миссис Коул не рванут воодушевлённо грызть гранит науки. О нет, они появятся чуть ли не по звонку, с кислыми минами и тупыми глазёнками. У него около получаса на тишину и спокойствие. Здесь даже пол выглядел чище и не столь затоптанным.

Он остановился возле заклеенного газетой окна, в стёкла которого настырно ломились слепящие лучи. Они прорывались сквозь пожелтевшие листки газеты, опаляя типографскую краску, делая её блеклой подобно ненужной тени из смехотворного прошлого. И впрямь нелепо, это же выпуск «Таймс» 1937 года, посвящённый визиту герцога Виндзорского и его супруги Уоллис Симпсон в Германию. На помятой, местами разорванной бумаге можно было разобрать чёткие, не полностью выжженные солнцем, строки: «Его королевское высочество улыбается и по-нацистски салютует толпам людей, собравшимися под окнами рядом с гостиницей»⁽²⁾. Сейчас эта заметка казалась чересчур резкой, глумливо-оскорбительной, ненастоящей, будто это не обрывок солидного издания, а косноязычная сценка из глупой пьесы, премьера которой с треском провалилась.

День только начался, а опустошающая вялость не исчезла после пробуждения. Утренняя сонливость уверенно превратилась в нервозную усталость, будто ему пришлось столкнуться с невесть какими испытаниями. А он всего-то едва отвоевал луковую котлету с хлебом. Что сказать: грандиозное достижение!

Постукивая пальцами по подоконнику, Том невзначай задумался о том, что сейчас делали его однокурсники. Лениво просматривали свежий выпуск «Ежедневного Пророка»? Носились как угорелые на домашнем мини-стадионе для квиддича? Обменивались дружескими письмами? С упоением хвастались родителям немыслимыми успехами в Хогвартсе? Может, они вообще ещё дрыхли в постели и проснутся лишь после полудня? Он вдруг понял, совершенно неожиданно и будто ненароком, что совершенно не знает, как проводят время домашние дети в собственных уютных жилищах. Ему даже представить что-то подобное сложно. Всё равно, что маглов просить описать мир волшебства, а они станут бубнить несуразицу о старухе-соседке, которая сглазила урожай на убогом поле, или о симпатичной красотке, отбившей чужого мужа с помощью приворота. Так и Том при самом большом желании вообразить не мог о происходящем внутри миленьких домиков с аккуратными невесомыми занавесками на окнах, колыхающимися от малейшего дуновения летнего ветра, благоухающим садиком с пёстрыми клумбами и симметричными кустами, самодельными качелями, прикреплёнными к старому дереву. Осознание этого было неприятным, каким-то гадко-болезненным, заставляющим пальцы сжаться, а мнимое спокойствие рассеяться. Как нелепы его догадки! Ага, дети в первый же день каникул так и бросились штудировать «Ежедневный Пророк», а после кинулись строчить светские любезности друг другу.

«Идиот, не знаешь ни черта, так нечего выдумывать!»

Том намеренно сосредоточился на предстоящих занятиях, пытаясь припомнить необходимую информацию. Всё же глупо будет запутаться в исторических событиях магловской истории, сделать грамматическую ошибку или допустить просчёт в решении уравнения. Например, мистер Бестнер так и вовсе считал лучшей мотивацией к обучению парочку ударов тросточкой. Ах да, Марта же говорила, что он куда-то свалил с этого клоповника. Время шло, котлета была благополучно съедена, формулы припомнены, а солнечные лучи перестали терзать заметку о бедном герцоге Виндзорском и переместились на его спину. А вокруг всё ещё никого. К тому же, парты так и не принесли с первого этажа.

«Погодите-ка… Ну не могут же уроки проходить в удушающей столовой?»

Несколько секунд поразмыслив над возможностью такого кошмара, Том пришёл к выводу, что это вполне допустимо, ведь тогда столы просто не надо тащить по лестнице.

Он спустился вниз, решительно не собираясь пропускать обучение, пусть и магловское. В спальне копошилась мелюзга, устроив невообразимый галдёж и с важным видом копируя худшие замашки старших. Том прошёл по коридорах, дёрнул дверь запертой столовой, совершенно ничего не понимая. И вот тут из-за поворота выглянула Марта с закатанными рукавами и несвежей тряпкой в покрасневших руках. Рядом находилось полное ведро использованной и, вероятно, холодной воды. От подобной уборки грязь просто растаскивалась по полу, забиваясь в щели между половицами с облезлой краской и оставляя на плитке широкие полосы разводов.

— Том, вот ты где! А я уж тебя обыскалась!

— Занятий не будет? — почти уверенно предположил он.

Теперь до него дошло: на третьем этаже пол казался чистым не оттого, что мылся тщательнее. Там просто уже давно никто не топтался.

— Да разве до занятий в наши-то времена? У меня сердце кровью обливается, как подумаю, что детишки к учениям не приобщены, — горько посетовала Марта. — И это в двадцатом-то веке! Кто б мог помыслить подобное ещё пару лет назад? Имеются и такие, что и грамоте не обучены, ведь их-то прямёхонько с улицы или же из совсем злополучных семей к нам определили. Власти-то пекутся об обездоленных, грех это, на произвол судьбы их покидать, маленькие же ещё. Но мистера Бестнера с нами нет, чтобы уму-разуму ребят научил. Что же дальше грядёт, что грядёт?

А, так вот откуда взялась эта орава голодных ртов. Сплошные попрошайки и бродяги, те, что раньше ошивались на мостовых, днём клянча милостыню со слезливыми историями, а вечером опустошая карманы пьяных повес. Раньше на них все плевали, а теперь, когда ввели светомаскировку и кучу бесполезных защитных новшеств, толпа праздношатающихся оборванцев стала резко мешать. Вдруг они снимут решётчатые футляры с фонарей? Вот и пристроили их сюда, а точнее, заперли в условно контролируемом учреждении. Какая забота!

— Но Том, что же ты тут стоишь? Ведь мистер Вул старшеньких ребят на крыльце собирает. Так и велел, чтобы к девяти все как штык были. А ты здесь… Ежели припозднишься, он ведь и осерчать может.

— Что?

— Нынче времена тяжёлые, с едой в городе туго. Ежели у кого лишний шмат земли имеется, так и сажают всё, что бог послал. У вас-то в пансионе, верно, местность сельская? Ты, небось, уже наловчился землю возделывать?

— Но на территории приюта кругом плитка, — не собираясь обсуждать свои навыки землепашца, выпалил он.

Миссис Коул сама приказала положить её уже давно, потому что некому было вести ухоженный садик, мелкие постоянно пачкались в грязи, а за одежду и волосы цеплялись сорняки. А всё вышеперечисленное способствовало ужасной антисанитарии. И каким бы уставшим ни был Том, он точно помнил, что вчера его ноги ступали по бетону, вполне прочному и крепкому. И едва ли за ночь он превратился в засеянное поле.

— Так-то оно так. Мы уж не ведали, как нам быть: плитка-то на славу сделана, зубами не отгрызёшь, — подтвердила Марта, выкручивая тряпку. — Но тут викарий, благослови его Господь, прознал о нашей нужде и без промедления стал снабжать нас овощами да фруктами. Но ты и сам видел, стол у нас отменный, господа бы обзавидовались. А как в Писании молвится: «За добро добром воздают». Вот миссис Коул немедля направила всех старшеньких помогать его преподобию землю возделывать. Я уж не знаю, по-Божески оно так или нет, но отец Семюэл дал на то соизволение, а значит, нам себя не в чем упрекнуть.

А вот это было действительно неожиданно. Он наивно полагал, что помощь Церкви бескорыстная, без привлечения детей-сирот к принудительному труду. И директриса выбрала надёжного провожатого. Правильно, пусть неумёха Марта за кухней приглядывает, ведь всё равно, в каких условиях едят её подопечные. А вот доставить рабочую силу для викария — это уже задача первостепенной важности, от её выполнения зависело наличие корма для приюта.

— Думаю, мистер Вул не заметит моего отсутствия. Я сейчас очень занят и не смогу присоединиться к остальным, — очень спокойно и уверенно произнёс Том, надеясь, что она по привычке растеряется и промямлит: «А, вот как. Тогда ладно».

— Да как же не заметит, Том? Ежели миссис Коул ещё утром твоё имя в списки добавила, ты ведь уже возраста подходящего, а здесь остаются только совсем крохи. Беги скорее, а не то попадешь мистеру Вулу под горячую руку.

Ему не хотелось выходить на крыльцо, извиняться перед мистером Вулом за опоздание, потом, в лучшем случае, получить увесистый подзатыльник, и отправиться «воздавать добром за добро». Марта безвольная, вряд ли она силком потащит его на улицу. Но ведь отсидевшись сегодня на третьем этаже, он ничего не решит. Завтра ему может влететь уже розгами. Оценив ближайшие перспективы, Том двинулся к холлу: конечно, не вприпрыжку, но и медлить не стал.

Он почти не верил, что люди настолько безответственно относятся к собственной жизни. На континенте вовсю бушевала Вторая мировая, возможно, уже завтра, или уже сегодня ночью снаряды упадут на Лондон, в ту же церковь, жилище доктора или детдом. А они поглощены какими-то обыденными, привычными занятиями. Марта окунала грязную тряпку в мутную воду, директриса не забывала внести его имя в список, посудомойки складывали котлеты в чистые банки. Разве о подобном нужно беспокоиться в первую очередь? Да они вместе с миссис Коул во главе должны устроить митинг перед Вестминстером, требуя немедленно обустроить для приюта бомбоубежище и предоставить противогазы «Микки Маус»⁽³⁾. И пусть мелкие, те, что посимпатичнее, жалобно заплачут, может, нахнычут на материальную помощь. Но нет, окружающие были озадачены лишь тем, чтобы Том Риддл рыл носом землю в огороде викария. Но, если подумать, он и сам не лучше. Целое утро только и размышлял, как бы не попасться шайке Бишопа на глаза.

Да и вообще, война представлялась ему иначе. Не то чтобы Том ожидал, что с воспитанников приюта Вула станут пылинки сдувать, но вот так заставить копаться в огороде, будто ничего не происходит, лишить возможности осознать грозящую опасность, довести до усталости, чтобы в изнеможении падали на подушку, радуясь, что день подошёл к концу, и рта не раскрывали. Умирали молча и без единого писка, как бессловесные твари на обочине. Нет, хуже, чем твари. Больной собаке никто не закрывал пасть. Впрочем, не из милосердия. Пёс — не слабый ребёнок, мог и за руку цапнуть.

Он на миг остановился перед входной дверью. Вчера ночной Лондон глумливо истрепал ему нервы пустынными улочками, расползающимся мраком по подворотнях, ослепшими, словно глаза немощных стариков, окнами… Том сомневался, что Лондон, бесстыже купающийся в лучах весёлого летнего солнца, сможет сгладить произведённое впечатление.

1) Крысолов — кодовое название операции, проводимой британскими властями во время Второй мировой войны с целью эвакуации детей из крупных городов в сельскую местность или в условно безопасные страны

Вернуться к тексту

2) Позже Герцог Виндзорский утверждал, что просто приветствовал собравшихся взмахом руки.

Вернуться к тексту

3) «Микки Маус» — противогазы для детей в Британии времён Второй мировой.

Вернуться к тексту

Как только Том вышел на улицу, то сразу понял, что день обещал быть нестерпимо жарким и несносным. Солнце будто спозаранку поджидало за горизонтом, чтобы с первыми проблесками света жадно накинуться на ничего не подозревающую землю. Пожалуй, надо было выпить кружку воды за завтраком. Лучи расползались по старой черепице, словно грозясь выжечь на ней дыры, заливали бетонную плитку, скользили по кучке «мальчиков и девочек, уже достаточно взрослых для рабского труда». Том направился к ним, удивлённо заметив, что мистера Вула рядом не наблюдалось. Не хватало ещё, чтобы этот тип отправился искать его в здание, и они разминулись. Тогда бравый герой Ипра рассвирепеет ещё сильнее.

Сейчас действительно глупо и опрометчиво стоять в сторонке, ведь на столь странное поведение непременно обратят внимание. Пересилив себя, он направился к группе бывших соседей по комнате и очень качественно изобразил радость от встречи. На него посыпались глупые и примитивные вопросы о его «закрытом пансионе». Такой интерес часто присущ тем людям, у которых в жизни всё плохо и им позарез необходимо убедиться, что у других дела обстоят намного хуже. Том не стал их разочаровывать и уверил, что в пансионе чуть ли не по пять раза в час лупят розгами, кормят два раза в день, а душевых и вовсе нет, поэтому все моются в ближайшей речке. Его знакомые притворно посочувствовали нелёгкой участи, но он так и видел, как их тупые рожи едва сдерживают удовлетворённые улыбочки. Невзначай удалось поинтересоваться, а куда же подевался мистер Вул. Ответ просто ошарашивал: «Да ему приспичило, и он отошёл за угол». Том в который раз поразился, в какой же клоповник вернулся. Что мешало этому субъекту, воспитателю, между прочим, зайти в туалет на первом этаже? Или пройти лишних сто ярдов столь принципиально? В больном бреду сложно представить, чтобы в Хогвартсе кто-либо из преподавателей, даже тот же Дамблдор, вдруг заявил во время занятия: «Мне тут приломило по малой нужде, отойду-ка я, а вы покамест учебник полистайте». А если уж Дамблдор нежданно-негаданно становился эталоном для сравнения, то это о многом говорило.

Впрочем, лишь благодаря бесподобным манерам бывшего директора приюта опоздание Тома осталось незамеченным. Менее чем через минуту показался мистер Вул: поплывшее красное лицо, на правой щеке уродливый ожог от хлора, впалые глаза, отвисшие скулы, напряженный лоб, расширенные ноздри, сутулая спина и нетвёрдая походка. Всё это следствие скорее не возраста, а результат нескольких чарок, регулярно опрокидываемых на протяжении дня. Сей субъект с какого-то дива решил вырядиться в свой мундир времён Первой мировой, полагая, что форма пехотинца придаст ему величественный вид. На деле же он походил на огородное пугало: потёртая и заношенная ткань цвета хаки, оторванная петелька на отложном воротнике, на заржавелых металлических нашивках не разобрать эмблему полка, пуговицы на четырёх больших карманах болтались из стороны в сторону, рубашка из некогда серо-голубой фланели приобрела грязновато-землистый окрас, полинялые синие шевроны⁽¹⁾, криво пришитые выше обшлага правого рукава, прямые брюки с истрескавшимся поясным ремнём и обмотки⁽²⁾, обёрнутые вокруг нижней части ноги до колена, допотопные коричневые ботинки из индийской кожи, подбитые гвоздями. Приятному впечатлению также не способствовали форменная фуражка с подкладкой из чёрной клеёнки, от которой, судя по жирным волосам, потела голова, и не пристёгнутый коричневый кожаный ремешок на подбородке. К тому же покрой рубашки не предусматривал воротника и потому ворот мундира, липкий от пота, оставлял на шее красновато-багровые полосы. Ну, а довершала картину Британская военная медаль, почерневшая настолько, что очертания Георга V едва угадывались, а оранжевая лента с синими, чёрными и белыми полосами по краям походила цветом на прогнившую апельсиновую корку с плесенью. Создавалось ощущение, что бывший директор всеми силами старался вжиться в образ только что выпрыгнувшего из окопа солдата.

— Ну что, бойцы, к бою готовы? — как последний идиот гаркнул мистер Вул.

Несло от него, как от протухшей рыбы, вымоченной в моче, и вдобавок заспиртованной. Сравнение получилось странное, но никаких других ассоциаций не приходило в голову.

— Так точно, сэр! — не замедлила с ответом шайка Бишопа.

Герой Ипра⁽³⁾ вытащил из кармана помятый список, сложенный вчетверо и, вместо того, чтобы устроить перекличку, глянул лишь на количество человек. После этого он, тыча пальцем в каждого, бубнил под нос: «Один… четыре… семь… десять». Едва ли мистер Вул мыл руки после «похода за угол», а теперь вздумал вытереть лапы об их одежду. Или же подсчёт в уме был для него непосильной задачей. Кто знает, вдруг этот олух обсчитается и приходить вовсе не стоило? Когда бывший директор приблизился, Том придал лицу туповатое выражение, скопированное у Бишопа, и усилием воли сдержал приступ отвращения.

— В строй становись! Сми-и-рно! Напра-а-во!

— Есть, сэр!

Приютские образовали колону по пять человек в каждом ряду, в которой Том затерялся где-то посередине. Должно быть, удобно будет так передвигаться по людным улочкам, но мистер Вул, ни капли не смущаясь, стал во главе и рявкнул:

— На трудовые подвиги ша-а-гом марш!

— Есть, сэр! — вновь откликнулись подпевалы Бишопа.

Если они так горели энтузиазмом, то может, сами и отправятся рыть носом землю со своим обожаемым воспитателем? Такое явное подхалимство смехотворно, а субъекты, которые велись на столь очевидное пресмыкательство, вообще не заслуживали хоть какой-либо руководящей должности, даже старшего завхоза на складе.

На удивление, окружающие двинулись вперёд вовсе не вышколенным строевым шагом — да что уж там, это шествие и на любительский парад не тянуло. Вероятно, мистер Вул, так и не сумевший за годы службы пролезть в офицерский состав, теперь нестерпимо желал хоть перед кем-то поизображать важного командира. Молча топать герой Ипра также не собирался. Он прокашлялся, сплюнул и убеждённо тявкнул:

— Ну что, бойцы, поняли теперь, в чём корень всех зол? Где собака зарыта?

Наверное, это было продолжением какой-то несуразной речи, начатой вчера, а то и ещё раньше. Пока же, чтобы не выделяться, Том скопировал манеру походки шайки Бишопа. Руки в карманах, козырёк кепи⁽⁴⁾ надвинут чуть ли не на нос — интересно, они вообще что-то видят, помимо земли под ногами? — корпус наклонен вперёд. Быстрей бы это закончилось, так и до сколиоза недолго!

— Каждое происшествие имеет причину и следствие, — категорически заявил мистер Вул. — В наши времена тоже было нелегко, но такой чертовщины никогда не случалось, а почему? Ясен пень, из-за кого каша заварилась. Дали этим бабам право голоса, и поглядите, к чему это привело? Ни к чему хорошему, говорю я вам! В годы моей молодости девки по выборах не бегали! Отродясь такого не было! Я видел, как это бесстыдство зарождалось, как бабы брюки напялили, а мужчины ушами хлопали. Куда смотрели настоящие мужчины, допустив подобное безобразие? Не знаете, бойцы? А я вам скажу: мы смотрели на ляжки! Женские прелести в бриджах, конечно, зрелище ещё то, глаз не оторвать, но свои патриархальные ценности мы профукали. Из-за ляжек!

«Да зачем же этот остолоп так орёт? Он пьян, после перепоя или по жизни такой? На них же люди оборачиваются!»

Раньше Том полагал, что мнение посторонних абсолютно ничего не значит. Однако даже у него, как оказалось, был предел безразличия. Идти в колоне оборванцев, занимающей большую часть улицы, которую постоянно обходили стороной прохожие, ведь герой Ипра не собирался уступать путь другим, да ещё когда возглавляющий шествие, как дикий осёл, яростно ревел: «Из-за ляжек!» Тут помимо воли сделается ужасно неловко и дико смешно одновременно.

— Эй ты, Криволапая, чего на меня так оскорблённо вытаращилась? — угрожающе прикрикнул мистер Вул на одну девчонку. — Глазёнки-то то вниз опусти, живо тебе говорю! Одна у вас уже больно грамотная была, пока её на место не поставили… Стало быть, о чём это я, бойцы?

— О бабах, сэр! — услужливо подсказал Бишоп.

— Верно! Хоть кто-то следит за моей мыслью… Стало быть, сейчас в мире война и все это знают, но идёт и другая война, незримая и неслышная, которую никто не замечает, а она прямо под нашим носом, в наших домах! В наших домах, говорю я вам! И война эта куда более важная. Так как же нам, настоящим мужчинам, не позволить растоптать своё достоинство? А, бойцы?

— Ну… Э-э-э… — вот тут словарный запас стал подводить Бишопа, но бугаёнок быстро выкрутился заученными фразами. — Не могу знать, сэр! Жду ваших указаний, сэр!

— Решительно встать на оборону патриархальных ценностей! Начинайте с собственных семей, бойцы! Помните, сегодня вы позволили дочери иметь собственное мнение… Да какое у бабы может быть мнение? Разве что мнение о приготовлении копчённой селёдки… Ха-ха-ха! — расхохотался он, поддержанный гоготом своих почитателей. — Стало быть, о чём это я? Ах, да… Сегодня у вашей дочери есть собственное мнение, а завтра она перечит мужу! Мы, настоящие мужчины, не можем подобного допустить! Зарубите на носу: если ваша жёнушка вдруг вздумает что-то вам тявкать, то никаких поблажек, бойцы! Без сожалений выдали ей люлей, и она мигом покорной сделается. Поверьте мне, эти курицы до жути не любят, когда им мордашку разукрашивают… Эй, Лохматая, ты что там пробубнила? — бывший директор нашёл новую жертву.

— Н-н-нет, сэр. Н-н-нет, — испугано промямлила девушка лет шестнадцати во втором ряду.

Казалось, что почувствовав покорность и страх, мистер Вул должен был успокоиться и топать дальше. Однако вместо этого он подошёл к девчонке и угрожающе навис над ней:

— Не сметь мне врать! Я всё слышал! Слышал, что ты сказала!

Вероятно, после перепоя мистер Вул мог услышать всё, что его душе угодно. Похоже, на сей раз горячительные напитки преподнесли ему действительно занимательный обман слуха, ведь лицо этого типа раскраснелось, ноздри расширились, а дыхание участилось, как у учуявшего кровь голодного хищника.

— Но я правда ничего не говорила, сэр!

— Ах ты дрянь!

— Я ничего не говорила! Ничего не говорила! Правда, ничего НЕ ГОВОРИЛА! ПОЖАЛУЙСТА! — она так и не осмелилась прокричать «пожалуйста, помогите».

Бывший директор приюта схватил жертву за затылок, то поднимая её голову к небу, то опуская. Только чёрные локоны мельтешили туда-сюда, туда-сюда… Том даже приподнял козырёк, чтобы поглядеть на улицу, ведь они уже вышли в условно приличные районы, почему же никто из добродетельных прохожих не спешил прекратить нелицеприятный инцидент. Всего в нескольких футах от них стояли две дамы, обе в шляпках-таблетках⁽⁵⁾, но без привычных вуалей, приталенных платьях с широким поясом, обе осуждающе перешёптывались и возмущённо хмурили брови… Чуть поодаль почтенного вида джентльмен насторожённо курил сигару, раздосадованно стряхивая пепел. Остальные просто быстро проходили мимо, опустив лица вниз, или же изображали, что слишком поглощены разговором. Вот если бы мистер Вул вцепился в одну из тех настоящих леди неподалёку, то ему бы тут же заломили руки, а прекрасную красавицу освободили из лап чудовища, как и полагается в правильных историях о спасении. Но увы, замызганная девчонка в серых обносках не заслуживала на помощь добропорядочных обитателей Лондона.

— Сэр! — громкий оклик внезапно оторвал бывшего директора от его увлекательного занятия.

— Это ещё кто там тявкает? — не отпуская патлы Лохматой, резко обернулся герой Ипра. — Кто там тявкает, спрашиваю я?

Воспитательные методы мистера Вула прервал один из старших приютских ребят с наручными часами на руках. Ничего себе! Где он их раздобыл?

— Извините, сэр, но мы… мы это… к его преподобию припаздываем. Ну, вы ж сами нам говорили, что это… настоящие мужчины не должны подводить друг друга. Вот. Я это… просто припомнил ваши слова. Вот и усё.

Пожалуй, на подобное заявление мистер Вул мог отреагировать самым разнообразным образом. Однако ярость свою он уже выплеснул, авторитет укрепил, а исполнение «должностных обязанностей» уже и так порядочно его утомило.

— Верно подмечено, боец! Верно подмечено, говорю я вам! Его преподобие подводить нельзя, — рассудил мистер Вул и, отпустив волосы девушки, грозно прикрикнул: — А ты, Лохматая, только вякни ещё, я тебе язык в узел завяжу!

Обливаясь смрадным потом, герой Ипра наконец вернулся к началу строя и, переведя дыхание, повёл подопечных на «трудовые подвиги».

— Фух, поле брани вокруг нас, бойцы! Вокруг нас, говорю я вам! Стало быть, о чём это я?

— О бабах, сэр! — вновь напомнил Бишоп.

— Молодец, боец! Так держать! Итак, запомните, это только бабы утверждают, что они разные и чем-то отличаются между собой. Чушь, говорю я вам! Полнейшая чушь! Всех их можно разделить на два вида. Первые после длительной проверки достойны стать будущими жёнами, а со вторыми мы… Второй вид, те, которых мы… — а вот тут он запнулся, очевидно, припомнив, что для воспитателя упоминание некоторых вещей не вполне уместно.

От напряжённой умственной деятельности бывший директор застыл на месте, а его лицо сделалось таким озадаченным, будто прямо сейчас ему приказали разработать план победы над Рейхом за два дня.

— А со вторыми мы получаем физическую разрядку, — удовлетворённо нашёлся герой Ипра и продолжил шествие. — А теперь внимание: что нам, настоящим мужчинам, должны особи первого вида и что должны вторые?

Далее мистер Вул пустился в подробнейшие описания идеала особи первого вида, ничуть не сдерживая свои аппетиты. Получилась весьма интересная картина. Его избранница должна обладать кротким и покорным нравом, как у Марты, неземной красотой и вечной молодостью, словно чаровница из фантастических романов, небывалыми навыками по хозяйству, переплюнув двадцать домовых эльфов, оставаться непорочной и целомудренной, аки Дева Мария, всегда услужливой и улыбчивой, как консультант в элитном бутике, и в постели поражать диковинными находками, чтобы позавидовали иные девицы из домов терпимости. Ну и, конечно же, жалованье у будущей спутницы героя Ипра должно соответствовать хотя бы доходам миссис Коул. Вот уж никак не меньше. Иначе за какие шиши её муж будет потягивать пивко, лёжа на диване, читать «Таймс» с умным видом, а по выходным делать ставки на скачках? Одно оставалось загадкой: на кой чёрт такой женщине, существуй она в действительности, вообще сдался бы мистер Вул?

Всё же хорошо, что Том не родился девчонкой. Ему и проблем с происхождением хватало, чтобы ещё доказывать всем и каждому, что он — человек, а не особь первого или второго вида. Повезло, что мистер Вул поглощён рьяной борьбой с «корнем всех зол», и к «настоящим мужчинам» у него точно не возникнет никаких претензий.

Может, всё не так уж и скверно? Если подумать, для организации грандиозных полевых работ у церкви недостаточно земли. Вероятно, на месте розария, некогда предмета неподдельной гордости викария, обустроили скромный огородик, где всем приютским и развернуться будет негде. Шайка Бишопа пока не доставила неприятностей и попросту игнорировала его присутствие, а мистер Вул и вовсе не обращал на него никакого внимания.

Похоже, день обещал быть не столь уж и ужасным.

Немного приободрённый, Том расправил плечи и отодвинул козырёк с глаз, решившись без опаски взглянуть на утреннюю суматоху городских улиц, плещущихся в ярких брызгах лукавого солнца.

1) Шеврон — нашивка из галуна в виде угла на рукаве форменной одежды солдат и младших офицеров.

Вернуться к тексту

2) Обмотки — длинные полосы сукна цвета хаки, обёрнутые вокруг нижней части ноги. В пехоте их наматывали против часовой стрелки вверх от ботинка до колена.

Вернуться к тексту

3) Вторая битва при Ипре (22 апреля 1915 — 25 мая 1915) — сражение в районе Ипра (Бельгия) во время Первой мировой войны, в котором немецкие войска использовали химическое оружие.

Вернуться к тексту

4) Кепи — мужская шляпа с плоской вершиной и небольшим жёстким козырьком.

Вернуться к тексту

5) Шляпка-таблетка — маленькая шляпка без полей с круглой или овальной цилиндрической тульей. Название появилось из-за сходства формы с коробочками, в которых продавались таблетки. Закреплялась на волосах с помощью шпилек или невидимок, часто дополнялась вуалью.

Вернуться к тексту

Вчера он не ошибся: в Лондоне действительно не было разрушенных домов, тлеющих пожарищ или танков, разъезжающих по дорогам. Посмотришь — обыкновенная улица мирного времени без какого-либо намёка на войну, бушующую на континенте. Неудивительно, ведь Британию пока массово не бомбили. Страшно даже представить, что творится сейчас во Франции. Но радоваться жизни только от того, что он не в Париже, Том себе не позволил. Так и до образа мышления Марты скатиться недолго. Как там она приговаривает: «Хлеб да каша на столе есть, и уже слава Богу. У некоторых и этого нет»? Но если сложить ручки и ничего не делать, а только восхвалять жалкое варево, то кроме него никогда ничего и не появится.

Однако Лондон выглядел нормальным лишь на первый, очень невнимательный, взгляд. Уродские черты в городе заметить так же сложно, как и разглядеть маленькое пятнышко плесени на ещё ароматной буханке хлеба. Возможно, из-за того, что это один приют Вула отличился, заделав окна смердящими тряпками. Во многих домах стёкла просмолили, некоторые лавочки ограничились шторами, хоть и тяжёлыми, но опрятными и приятными для взора. А вот в булочной наклеили плотный картон с красивыми рисунками плюшек и тортов, будто владелец изначально задумывал подобное оформление. Витрины ателье и вовсе преподнесли светомаскировку как некое новое веяние моды: «Одевайтесь в белое по вечерам — избегайте столкновений в темноте и тумане! У нас есть плащи, воротники, трости, наручные повязки и специальные нашивки из светоотражающей ткани!» Белой краской были обведены ступеньки, края бордюров и другие выступы, через которые можно хорошенько навернуться ночью. Но вот металлических ограждений или оград нигде на наблюдалось: ни вокруг частных домов, ни около магазинов, ни поблизости правительственных учреждений.

Были и другие, более зловещие изменения. На верхушках столбов или на крышах высоких зданий установили массивные приборы, походившие то ли на громадные тарелки, то ли на укороченные трубы: звуковые оповещатели, призванные известить о приближении вражеского бомбардировщика. А как же много вокруг людей в военной форме! Мимо прошёл мужчина в жёсткой фуражке с металлической кокардой, голубовато-сером кителе с открытым воротником, брюках в тон и чёрных ботинках. А чуть поодаль уже другой джентльмен в таких же ботинках, но уже в чёрном комбинезоне с шёлковым шарфом нёс куда-то шлем. А на противоположной стороне девушка в серо-голубой форме и тёмно-синем берете вешала на стену плакат с красноречивой надписью: «Копай для победы: выращивай собственные овощи!». С изображения на красном фоне весело улыбалась жизнерадостная блондинка и, облокотившись на жёлтый забор, протягивала выращенную капусту. Вдохновил ли Тома сей шедевр на трудовые подвиги? Скорее разозлил. Очевидно, что представленная барышня ничего тяжелее маникюрной пилочки в руках не держала. А её распущенные, с лоском завитые волосы, а новенькая красная блузка? Ага, вот в таком виде обычно и отправляются в огород!

Но это лишь видимые признаки, заметные невооружённым глазом. Но было что-то ещё, витающее среди прохожих. Неуловимое, практически неразличимое и в то же время тяжёлое, гнетущее, расползающееся по улице, звенящее в голосах, шелестящее в шагах, парящее в вышине, над массивными оповещателями. Если вникнуть в суть разговоров, то иногда в словах проскальзывали очень странные, какие-то озлобленно-раздражённые замечания.

К примеру, Том прислушался к беседе двух женщин неподалёку — непростая задача, учитывая зычные вопли мистера Вула, способные разогнать с десяток банши. На голове у одной из дам красовалась косынка! Не шляпка, не берет, а именно косынка! И это в приличном районе, где положено обитать благопристойным воспитанным людям. Прямая юбка будто перешита из мужских фланелевых брюк, а на манжетах блузки не было отворотов. Её подруга вырядилась в жакет квадратной формы с узкой короткой юбкой-карандаш, дополняя нелепый образ сумкой на ремне через плечо. А обувь у неё надета случайно не на босые ноги? Чтобы раньше порядочные дамы позволили себе разгуливать в подобном виде по оживлённой улице? Ещё прошлым летом они бы вызвали уйму пересудов и смешков вслед. А теперь никто не обращал на них никакого внимания.

— О, бедняжечка, не могу представить, что вы сейчас чувствуете, — с жалостливой гримасой вздохнула женщина в косынке. — Вы здесь, а ваш сын в Париже. И непонятно, жив ли он или нет. Это ужасно! Замечательный был юноша, я помню его ещё маленьким, что за очаровательный ребёнок! И старикам поможет, и за малышей заступится, а как в учёбе преуспевал, да и внешностью Бог не обидел. Всем хорош был, вот только с возрастом у него чересчур возросли аппетиты, — внезапно заявила скорбящая дама. — Это его и сгубило. К чему было соглашаться работать во Франции? По Елисейским полям захотелось расхаживать, из окна на Эйфелеву башню глазеть, профитроли с чайком кушать? Нечего было прыгать выше головы. Вот вам и Елисейские поля, вот вам и Эйфелева башня, вот вам и профитроли. Остался бы дома, пошёл бы на завод, как мой племянник. Вашего-то сыночка учителя на все лады расхваливали, а остальных хаяли, а теперь вот как судьба обернулась. Что ж, милочка, было приятно с вами побеседовать. Всего доброго, держите меня в курсе последних новостей. Как-никак мы соседи, не чужие ведь.

Разговор двух мужчин справа также не отличался истинно британской сдержанностью. Один из них облачился в серый пиджак без пуговиц на рукавах и в брюки без складок. Несмотря на формально деловой стиль, привычного жилета на нём не было. Второй и вовсе был одет в тёмный комбинезон, словно в респектабельный район ненароком прокрался рабочий из трущоб.

— Что же вы не гуляете со своей немецкой овчаркой? Боитесь показаться перед честным народом? — елейным тоном вопрошал тип в комбинезоне.

— Я уже устал вам повторять: это не немецкая овчарка, а эльзасец! — оскорблённо возразил господин без жакета.

— Да хоть корги. Это не меняет того факта, что вы самым нахальнейшим образом игнорируете рекомендации Национального комитета по мерам защиты животных от воздушных налётов от первого сентября прошлого года. Или вы брошюру «Советы владельцам животных» в глаза не видели? Или радиопередачи «Би-Би-Си» не слыхивали? Скоро жуть что грядёт. Еды на всех не хватит, люди станут делиться и без того скудными запасами с этими четвероногими тварями, а в итого что? Организм истощится, некому будет от врага защищать, а эти псы всё одно в бродячие стаи соберутся и давай на невинных жителей нападать, — продолжал рисовать мрачные картины мужчина и неожиданно добавил: — А выход какой? Правильно, всё в брошюре написано: умертвить всех кошек и собак⁽¹⁾! Мы с супругой сразу же так и поступили, пистолет использовали, как Национальный комитет и советовал, чтобы без боли, без страданий. А если у вас рука не поднимается, так обратитесь в Королевское общество по предотвращению жестокого обращения с животными, там за вас всю работу сделают. Похоронят вашу псину на специально отведённом лугу, неподалёку от Народной ветеринарной амбулатории. А вы что же? Как вам не совестно? Драгоценный харч на шавку тратите, у других, может статься, и есть дома нечего. Я как сознательный подданный его величества просто обязан сообщить об этом куда следует.

Иногда до него долетали обрывки и вовсе удивительных диалогов, как, например, разговор одной супружеской пары.

— Как ты могла допустить такое, дорогая! — искренне сокрушался муж, пропуская самую настоящую телегу, запряжённую вымотанной лошадью. — Нужно было лучше прятать цыплят от соседей. Чем ты думала, оставив их на лужайке перед домом на всеобщее обозрение? А теперь эта вездесущая старушенция донесла властям. Ей-то что с того? Медаль не вручили, паёк не надбавили, а нам урезали мясо и яйца по карточкам, ведь у нас их и так якобы в избытке. Но этих захудалых птиц ещё вырастить нужно!

Но больше всего Тома шокировала стайка барышень впереди. А точнее, одна из девушек в платье из тюлевой ткани, подозрительно напоминающей штору. Но не это поразило его. Поначалу он подумал, что на ней какие-то некачественные чулки, но вскоре понял, что это рисунок шва прямо на голых ногах! Да как такое вообще возможно? Это же вопиющая непристойность! Почему к этой особе немедленно не подойдёт констебль? Однако её подруги вместо уместного в данной ситуации возмущения восхищённо тараторили:

— А ведь совсем как чулки на ногах выглядит, так правдоподобно, что не отличить! Честно-честно! — одобрительно оценила первая девушка.

— Ну расскажи, как ты их красишь, ну пожалуйста! — не отставала вторая.

— Умоляем-умоляем! — подхватила третья. — Не оставляй подруг в беде. Я старые чулки уже износила, а новых-то где взять, когда весь шёлк и нейлон пустили на парашюты и прочие нужды армии? Разве что из-под полы покупать, но дорого, да и попасться можно.

— Ладно, уговорили, поделюсь бесценным опытом, — смилостивилась модница. — Берёте акварельную краску, смешиваете её с чайной заваркой и наносите на голые ноги. После рисуете карандашом для бровей чулочный шов — и всё.

Кажется, спустя некоторое время Том осознал, что же изменилось в настроении людей. Конечно, можно сделать очевидный вывод, что раньше прилюдно не обсуждали наличие или отсутствие чулок на ногах, но отказ от традиционной британской чопорности не столь важен. Кто знает, вдруг в великосветских салонах до сих пор переодевали платья к ужину и подбирали подходящие под костюм запонки? Но вот на обычной улице, где чинно обосновались благовоспитанные представители среднего класса, витала озлобленность. Не просто чья-то ненависть к отдельно взятой немецкой овчарке или преуспевающему соседскому сыну. Нет, это была всеобъемлющая обида, смешанная с притуплённой яростью на весь мир. А возможно, на саму жизнь. Ещё бы! Раньше у этих субъектов была уверенность в завтрашнем дне, они без труда строили планы не просто на день грядущий, а на месяцы, а то и годы вперёд. Их умы занимало то, что воспитанники миссис Коул представляли лишь в самых смелых и весьма нереалистичных мечтах: поступить в Оксфорд, открыть булочную на углу, стать начальником над несколькими банковскими клерками и упоённо покрикивать на них, жениться на очаровательной девушке или выйти замуж за порядочного молодого человека, поехать отдохнуть в Италию… А теперь все планы рухнули в один миг. Зачем прилежно учиться, если завтра могут призвать на военную службу? Для чего вкладывать капитал в мелкий бизнес, который за считанные секунды снесут вражеские бомбы? И разве удастся провести лето под знойным солнцем Италии? Замыслы не просто переносились на недельку или пару лет — они превращались в практически неосуществимые. И это приносило сперва грусть и печаль, вскоре разочарование и раздражение, а после они медленно перерастали в ненависть ко всему живому.

Это объясняло, почему у него не получилось наладить хорошие отношения с кухарками в приюте. Вовсе не от того, что Том стал менее обаятельным. Напротив, его улыбка только взбесила тех тёток. «Как же так? — размышлял условный человек, оказавшийся в подобной ситуации. — Ведь всё могло сложиться совсем иначе. Я же так много работал и для чего? Чтобы теперь творилась какая-то чертовщина? И почему соседская парочка так лыбится? Жениться они удумали! Стол праздничный накрывают, гостей приглашают! Ишь, твари какие! И не совестно? Надо бы преподать им урок!»

И Тома не радовало такое состояние массового сознания. Разумеется, он не испытывал безмерной жалости к ближнему своему. Причина таилась в опасениях за собственную персону, ведь последнему идиоту было понятно, что жить в разъярённом обществе как минимум неприятно, а как максимум — небезопасно. Порядка не было, а значит, и ответственности: нет нужды бояться закона, если вечером тебя могут убить, к чему вкалывать, если оплату могут и не выдать. Зато возникала озлобленная решимость сделать хоть что-нибудь, прожить последний день на полную катушку. Сначала на волне энтузиазма смельчаки пойдут добровольцами в армию и на общественные работы, но уже спустя несколько месяцев бедность и неразбериха заставят грабить чужие дома, поджидать прохожих в тёмных закоулках, сводить счёты с чрезмерно довольным соседом… Впрочем, что Тому до чужих домов и кошельков? Быть может, однажды ночью Бишоп пожелает пырнуть его ножом в живот? И какие правовые меры предпримет миссис Коул? Подшерстит в документах и даст коленом под зад? А чем это поможет мёртвому Тому Риддлу?

Увы, долго предаваться размышлениям о мрачных перспективах мира сего не довелось. Мистер Вул ускорил шаг, и через несколько минут они уже могли видеть центральный вход в церковь, доминирующую центральную башню, две маленькие башенки, фланкирующие главный фасад, и царственные розы, благоухающие по обе стороны дорожки к храму. Небольшие бутоны походили на изысканные бокалы, только не из хрусталя, а из множества сложенных спиралью лепестков с волнистыми краями. Но прихожанина, впервые увидевшего их, поражала вовсе не форма, а окраска. Ведь какие обычно бывали розы? Ну, красные, белые, жёлтые, розовые, фиолетовые, изредка синие. Розы отца Семюэла приводили в замешательство зелёной свежестью на верхних лепестках и сказочной игрой лавандовых оттенков, переходящих то в зимне-холодные, то в шёлково-тёплые полутона. Верующих в одухотворённом настроении окутывали розовато-персиковые и бледно-перламутровые нотки, после вечерней службы в минуты задумчивости угадывались устало-лиловые или холодно-серебряные цвета. Пожилые женщины называли это диковинное растение «лавандовыми розами», благородные дамы, которых на богослужение привозил личный шофёр, со знанием дела небрежно узнавали сорт «Фэйт», а его преподобие скромно нарёк сие чудо «непорочными слезами Небес, скорбящими о прегрешениях рода человеческого».

Воспитанников приюта Вула всегда водили в церковь по боковой тропинке, чтобы негодники не оборвали лепестки, не помяли блестящие листья на аккуратном кустике или — упаси Господь! — не харкали на нежные бутоны. А чего ещё ожидать от всякого сброда? По благоухающей дорожке могли напыщенно шествовать с высокочтимыми родителями лишь опрятно одетые мальчики и девочки, те, которых чуть ли не с пелёнок величали «молодой мастер» или «юная леди».

Но какого лешего розы не выкорчевали? Разве на их месте не должны вовсю зеленеть картошечка, фасолька и тому подобное? Где им землю рыть, если свободного места попросту не осталось? Или викарий совсем ополоумел и принялся раздавать бесценные овощи за составление букетиков? Но нет, даже сейчас приютские не удостоились чести пройти по центральной аллее. Мистер Вул свернул на боковую тропинку, припустившись вперёд так шустро, будто сдавал нормативы в армии.

Пока что Том понятия не имел, куда они направляются, а впереди их уже поджидал отец Семюэл, худощавый мужчина неопределённого возраста «слегка за тридцать» уже лет эдак десять. Прихожанки сколько угодно могли называть его внешность приятной или даже поистине ангельской, делая подобные выводы на основании светлых волос, сострадательно-понимающих голубых глаз и тонких пальцев. В действительности же патлы викария отдавали выгорелой белобрысостью, может, кое-где и вовсе седина проскальзывала, а взгляд был скорее водянисто-размытым и неизменно сострадательно-понимающим. Не важно, смотрел ли отец Семюэл на несчастных сиротинушек, свои излюбленные розы, буханку хлеба или же на фотографию сэра Черчилля в «Таймс». Может, это следствие профессии, но при длительном знакомстве подобное зырканье начинало раздражать. Ну а эти костлявые руки с неестественно длинными пальцами? Настоящие паучьи лапы, не иначе!

Впрочем, своими холёными ручками викарий, по-видимому, очень гордился, с явным наслаждением осеняя каждого встречного крёстным знамением при каждом подходящем и неподходящем случае.

Сегодня он был одет, как и полагалось по сану: чёрный подрясник⁽²⁾, поверх — белая туника с рукавами, подпоясанная шнурком⁽³⁾; с шеи, подобно накинутому шарфу, свисала зелёная шёлковая лента, расшитая серебряными крестами⁽⁴⁾. По сравнению с людьми на улице в убогом барахле священник выглядел очень опрятно, степенно и довольно богато. Том сделал заметку на будущее, какое впечатление должен производить представитель государственной идеологии в кризисные периоды развития общества. Ну да, если ещё и на церковного служителя напялить замызганную хламиду, то и последний остолоп смекнёт, что шансы лицезреть счастливое будущее весьма сомнительны даже для его правнуков.

— Да пребудет с вами Господь, — радушно поприветствовал отец Семюэл, перекрестив их, словно встречал обычных прихожан в погожий летний денёк.

— Доброго утречка, ваше преподобие, — раболепно ответил мистер Вул, передавая викарию какие-то карточки. — Стало быть, привёл к вам работничков. Вот… Погодка нынче что надо, как раз для трудовых подвигов. Стало быть, я тогда потом вернусь за ними, а пока пойду. Работы невпроворот… Вот…

Ага, всё-таки герой Ипра прекрасно соображал, на кого можно горланить во всю глотку, а перед кем лучше и плечи опустить. И куда подевались армейские замашки и ежеминутные возгласы «говорю я вам!»? К сожалению, насладиться сполна чудодейственным преображением мистера Вула не вышло. Буквально через несколько секунд бывший директор кинул подопечных посреди тропинки и бросился в неизвестном направлении, по-видимому, отправившись искать ближайший угол. Вероятно, в молодые годы горячительные напитки ассоциировались у него только с весёлыми компаниями и бесшабашными выходками, ну, максимум с головной болью и рвотой по утрам. А вот к таким специфическим последствиям, как недержание мочи, бедненький мистер Вул не был готов. Кто же о подобном рассказывает?

Дальше их сопровождал викарий, не упустивший возможности завести загадочную проповедь:

— Отрадно видеть вас в добром здравии и с чистыми помыслами, дети мои. В ненастные дни Господь испытывает нас. Чтобы оправдать надежды Его, внемлите назиданиям Святого Писания: «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься».

Том насторожился, особенно после того, как розарий остался далеко позади и стало очевидно, что среди цветов не было никакого намёка хоть на одну-единственную грядку. Так куда, чёрт побери, они направляются?

— В могиле нет ни работы, ни замыслов, ни знания, ни мудрости, — не пойми с какой целью вещал отец Семюэл. — Когда души возносятся на Небеса, то отпускают мирские тяготы и страсти, всё земное — лишь тлен в Царстве Божьем.

Подобные заявления заставили нервничать ещё сильнее. При чём здесь смерть, могилы и Царство Божье? Тем временем они практически миновали тропинку и подошли к маленькой калитке, ведущей за территорию церкви. А вдруг на самом деле история с работой в огороде просто выдумка? А если за калиткой поджидает грузовик, в который их затолкают и отправят на фронт?

Честно говоря, даже в мыслях предположение звучало как полнейший бред. Том не полагался на соблюдение законов в условиях войны, но верил в человеческое тщеславие. Отец Семюэл считался эталоном добропорядочного викария и не стал бы рисковать идеальной репутацией. Он мастерски управлял приходом, отличался безукоризненным поведением и всегда был готов помочь страждущим и нуждающимся сострадательно-понимающим взглядом. Священник умел утешить верующую старуху, подарить надежду изувеченному работяге, наполнить душу умирающего умиротворением или убедить хитрого дельца, что Господь простит прегрешения раба своего, коли тот пожертвует значительную сумму на нужды храма. Никто никогда не слышал от пастора не то что ругани, а грубого слова, никто никогда не видел его раздражённым, не говоря уже о каких-либо других постыдных историях, в которых иногда изобличают духовных лиц. Казалось, что приходу действительно посчастливилось заполучить благочестивого агнца, самоотверженно служащего мирянам.

Только вот Том на подобную ерунду не купился. Если кто-то мастерски играет свою социальную роль, так это уже достижение? Пожалуй, было бы более странным, если бы отец Семюэл валялся пьяным перед алтарём и шлялся по злачным местам в обнимку с пышногрудыми красотками. Может, за простое исполнение обязанностей, за которые, между прочим, платили жалование, теперь причислять к лику святых? Ну а всю изворотливость викария Том испытал на себе, когда ещё в детстве по наивности осведомился, где же похоронили его маму. Вместо того, чтобы признаться, что для всяких бродяжек не выделяют места на церковном кладбище, священник ловко изловчился, сострадательно заявив: «Твоя матушка всегда с тобой, дитя моё. Она в твоём сердце». Нет, разумеется, Том был выше никчёмных сантиментов, и вовсе не поэтому его раздражала холёная физиономия священника…

Погодите-ка… Кажется, до него наконец дошло. Да, их действительно не затолкают во фронтовой грузовик. И они действительно будут выращивать овощи в огороде. Ну, почти в огороде. Ведь у церкви и вправду предостаточно свободной земли. Чёрт! Так вот о чём сетовала Марта, когда говорила: «Я уж не знаю, по-божески оно так или нет, но отец Семюэл дал на то соизволение, а значит, нам себя не в чем упрекнуть». Уже тогда нужно было понять, что она терзается явно не о детском труде. Ещё бы! Ведь труд являлся даром Божьим, а вот…

— Своими молитвами живые дают духовную пищу мёртвым, а мёртвые воздают за добро живым, — викарий открыл калитку и вывел их за церковную ограду.

Нет, отец Семюэл не был настолько тупым, чтобы обустроить огород на церковном кладбище и тем самым вызвать волну общественного негодования.

Вместо этого отец Семюэл проявил поразительную изобретательность, прихватив территорию за церковной оградой. По закону там располагался заурядный пустырь, непримечательный и запущенный. Но это был очень старый храм. И едва ли кто-то не знал, для каких целей раньше служило это место. Ведь не хоронить же грешников на освящённой земле? Вот потому именно за церковной оградой зарывали самоубийц, иноверцев, утопленников, уличных артистов, преступников, мертворождённых или некрещёных детей. Весьма удобно: нет ни могильных плит, ни надгробий, ни разъярённых родственников умерших. Зато есть обширный огород, где поджидали несколько женщин-надсмотрщиц.

Конечно, не станет же его преподобие уподобляться надзирателю и покрикивать на ленивых работников. Отец Семюэл скорбно сообщил, что, к сожалению, не может присоединиться к ним, ведь ему пора сочинять проповедь к вечерней службе, на которой он всегда рад лицезреть воспитанников миссис Коул. И, осенив их на прощанье крёстным знамением, викарий направился к церкви.

Огород скорее напоминал громадное поле с какой-то сложной системой посадки. Самые шустрые из приютских резво побежали к надзирательницам за садовым инвентарём. Том сперва поразился столь искреннему рвению к работе, но мигом сообразил, что сейчас самое лучшее разгребут, а остальным точно придётся рыть землю носом. Он постарался как можно скорее стать в очередь, но оказался далеко не в числе первых, заглядывая через головы, что же полегче себе отхватить. Лопаты, сапки, мотыги, грабли, серпы, несколько десятков пар затасканных рабочих рукавиц… Во всяком случае, точно не вёдра, переполненные вонючей жижей! Не очень обнадёживало, что способ применения некоторых инструментов он представлял весьма смутно. Нет, разумеется, Том знал, как управляться с лопатой. То есть чисто теоретически знал… Ну ладно, чёрт с ней, с лопатой. Тут попробуй понять, какие именно овощи посажены на некоторых грядках. Или это всё же сорняки? Да, с такими познаниями в полевых работах расположить к себе надсмотрщиц будет весьма проблематично. Надо хотя бы здесь не оплошать и не взбесить их счастливой лыбой на лице.

Когда очередь подходила к нему, начали раздавать ящики для сбора урожая, вызвавшие удивительный ажиотаж: с десяток человек начали толкать друг друга локтями, пытаться пролезть вперёд и называть соседей явно не именами, данными при крещении. К счастью, Том ничего подобного не предпринимал, ведь тёток такое поведение глубоко возмутило: «Да как можно! Возле храма Божьего!» — негодующе воскликнули они и безжалостно вручили нарушителям спокойствия вёдра с удобрениями.

Том не только подошёл со смиренно-печальным видом, но и почтительно перекрестился в сторону церкви, дотронувшись рукой до земли. Младшая надсмотрщица не слишком прониклась его набожностью и хотела бросить ему то ли ножницы, то ли кусачки, но старшая женщина сжалилась над «болезненным видом бедного мальчика», протянула пустой ящик и отправила собирать помидоры.

Задание спасло от позорных попыток взаимодействия с садовым инвентарём, однако и чересчур лёгкой порученную работёнку не назовёшь. Грядки с урожаем вчера изрядно полили, поэтому многие из приютских разулись, ступая босыми ногами по мокрой чавкающей земле. Ну уж нет! Здесь столетиями гнили человеческие тела, никто их не трогал, а теперь всякие умники устроили миниатюру Вселенского потопа и заставили ковыряться в гнусной мерзости? Не хватало ещё подхватить какую-нибудь заразу! Да слизеринцы надорвут животы со смеху, если узнают, что Риддл подох на летних каникулах, к тому же не во время бомбардировок, а от средневековой бубонной чумы. Вдобавок, в памяти всплыли грязные пятки Эми Бенсон за завтраком, вызывающие разумные сомнения о возможности нормально вымыть ноги в приюте. Кто знает, не ввели ли с какого-то перепугу и водомаскировку?

Том сделал осторожный первый шаг по мокрому грунту. Подошва с гадким хлюпаньем погрязла в липкой почве, оставившей влажные полосы разводов. Конечно, это не драконья кожа и даже не обувь высокой ценовой категории, но, чёрт побери, он столько матчей по квиддичу вытерпел, рискуя репутацией, чтобы насобирать на новые туфли. Да такими темпами он угробит их за неделю! Пройдя ещё несколько ярдов, пришлось, по примеру умудрённых опытом сверстников, закатать штанины до колен. Впрочем, даже с подобными предосторожностями капли грязи всё равно попадали на ткань. Посмотрев на соседей, Том заприметил, как многие втихаря тягают овощи не только в ящики, но и в собственный рот. И не противно? Они же в комках земли! Пожалуй, вот из-за таких голодающих грядки и залили водой, чтобы работнички жрали поменьше. Но, похоже, хитрый замысел по сбережению продовольственных ресурсов с треском провалился.

Омерзительно и гнусно! И бедность, и бесправие, и сама смерть. Родиться, влачить убогое существование, еле-еле сводить концы с концами, откинуть копыта где-то под забором, чтобы потом на перегнивающих костях топталась орава Бишопов и Риддлов. Нет уж! Том отказывается от подобной участи! Да он вообще решительно не собирается умирать! Не просто сейчас, а вообще никогда. Правда, копошение в огороде не способствовало составлению чёткого и гениального плана по уклонению от гибели, но он обязательно найдёт решение.

— Слышь, Риддл!

Пока Том полагал, что главной проблемой является сохранность обуви, к нему неспешно подошла шайка Бишопа. Впереди — главарь с туповато-отмороженным выражением на физиономии; слева вышагивала Эми Бенсон, такая гордая, будто шлёпала не по огороду с сапкой, а шествовала при дворе Короля-Солнца в Версале; справа Билли Стаббс смотрел исподлобья хитрыми глазёнками. Сопровождала компанию кучка верзил, играющих лопатами за спиной Бишопа. Вероятно, они были из новеньких, попавших в приют просто с улицы, а потому Том не представлял, чего от них ожидать. Раньше ему доводилось иметь дело только с подопечными миссис Коул, выросшими под её наблюдением и осведомлёнными о возможных последствиях, наступающих после проступков разной степени тяжкости. А этих амбалов вообще насильно вылавливали по закоулках и едва ли они в восторге от нового образа жизни.

— Чё от рытья откосил? Пересрал, что откопаешь туточки свою мамку? — наверное, Бишоп хотел задеть его посильнее, однако лопаты в руках здоровяков производили куда большее впечатление.

Старшие ребята попросту игнорировали разборки мелюзги, считая ниже своего достоинства опускаться до разборок мелких, но большинство одногодок исподтишка зыркали на них, другие молча опустили головы вниз. Получается, этот идиот сумел завоевать некоторый авторитет?

Поборов секундное замешательство, Том осознал, что отвечать нужно немедленно, иначе ему будет уготована участь всеобщего козла отпущения.

— Не завидуй. Тебе же так просто свою мамашу не нарыть, — хладнокровно произнёс он. — По подворотнях много баб ловит клиентов, пока нужную найдёшь, то и дуба дать можно.

Многострадальную историю о матушке Бишопа Том слышал ещё в детстве от воспитательниц, полагавших, что малыши слишком юны для понимания некоторых щепетильных подробностей. Слезливая драма началась с того, как очаровательная прелестница из меблированных комнат оставила на попечение миссис Коул младенца: ненадолго, всего на несколько месяцев, пока денег не заработает. И в первые годы исправно отправляла немалые суммы денег для комфортного существования ребёнка. Потом поступления стали куда более скромными, ведь по какой-то загадочной причине красотка из просторных апартаментов очутилась в неказистом доме терпимости. Ну а когда она отправилась промышлять по Ист-Энду, то перспективы совместного проживания с сыном перестали её волновать.

Бишоп угрожающе надвинулся, однако Билли Стаббс предостерегающе кивнул в сторону. Оказалось, что за ними пристально следила старшая надсмотрщица, милостиво отдавшая Тому ящик для урожая.

— За базар ответишь, — угрожающе пообещал Бишоп и… Убрался восвояси со своими приспешниками.

Выглядело это не очень эффектно. Том не забыл грозно посмотреть им вслед, будто у него припасена неведомая сила, способная уничтожить весь Лондон. Хотя мысленно последние надежды на детские страхи Бишопа рухнули в один миг. Идёт Вторая мировая, а он должен беспокоиться о банде головорезов, живущей с ним под одной крышей? И почему Марта не могла нагнать страху на собственных воспитанников? Это значительно упростило бы пребывание в приюте.

Пока же Тома поджидали мокрые грядки и незаполненный ящик. До обеда ещё далеко, солнце палило нещадно, в горле пересохло, а помидоры, вроде не такие уж и грязные, зато довольно спелые, сочные и аппетитные на вид. Если хорошенько протереть их руками, то… И до чего он докатился?

1) Сентябрьский холокост — массовые убийства домашних животных в Британии в период Второй мировой войны. Из-за дефицита хлороформа владельцам советовали использовать пистолет.

Вернуться к тексту

2) Кассок (подрясник).

Вернуться к тексту

3) Альба — простая, легкая, по щиколотку длиной, препоясанная шнуром-поясом туника с длинными рукавами.

Вернуться к тексту

4) Стола — шёлковая лента с нашитыми на концах и в середине крестами. Надевается на шею таким образом, чтобы концы спускались до колен на одном уровне.

Вернуться к тексту