Она сочиняет истории (гет)

Она сочиняет истории.

В теплой ванне, в кровати перед сном, на прогулке в парке. Когда наносит макияж, выбирает белье или пьет латте в уютной кофейне на первом этаже дома. Когда едет в кэбе с работы или на нее, а иногда даже — когда начинает скучать с очередным клиентом.

Она много читает, любит Шекспира, Водсворта, Китса, а еще — Джейн Остен и всю эту викторианскую романтику. С удовольствием пересматривает «Аббатство Даунтон», носит короткую стрижку в стиле двадцатых и коллекционирует мундштуки.

Другая страсть — артуриана, заставляет ее книжные полки прогибаться от тяжелых томов, а ее саму с удовольствием тратить свободные часы в библиотеках, в том числе — и в закрытых секциях. И да, кто бы мог подумать, иронично думает она, с нежностью перелистывая ветхие, истончившиеся страницы.

Она сама решает, когда и с кем. И, кажется, не заметила, как призванное оплатить накопившиеся счета занятие стало профессией. Может, конечно, и древней — куда более, чем ее обожаемый бретонский цикл, но определенно любимой.

Она хороша и знает это. И разве могло быть иначе? Ум, красота, утонченность и сладострастие отыщут себе дорогу в любые, даже самые суровые времена. И если уж костры инквизиции не сумели выжечь тягу венецианцев к наслаждениям, то куда до них пресным, уставшим от самих себя моралистам.

Почти всех ее клиентов уже давно можно отнести к постоянным. Конечно, иногда она готова пойти навстречу и взять новичка, но, в конце концов, ее устраивает эта стабильность. Она оставляет место для других удовольствий. И, конечно же, для историй.

Может быть, когда-нибудь она их даже запишет… И в них найдется место и любимому кафе-мороженому с зелеными столиками на углу, и некогда величественному шотландскому замку, по развалинам которого она бродила прошлой зимой, и старинным легендам, полным опасностей, приключений и волшебства. Ну и, пожалуй, — трем особенно преданным ей мужчинам, каждый из которых, в разное время, предлагал ей бросить все и начать новую жизнь.

Конечно же, она отказала. Но это было так мило, что она сделала им скидку — вроде как бонусы за лояльность. Спасибо, что снова выбрали нашу компанию, приходите еще...

Один всегда вежлив, сдержан и достаточно молчалив. А иногда почти романтичен. Ее трогает, как робко, словно бы прося разрешение, он накрывает ладонями ее маленькую, упругую грудь

Она немного знает его историю — сирота на иждивении пьющей тетки, общественная школа, сомнительная компания, долгая и упорная борьба не только за свое место в жизни, но и за саму эту жизнь. В борьбе-то он победил, а вот в жизни…

Он приходит к ней примерно раз в две недели. Когда она думает о нем, то вспоминает очки на тумбочке и этот серьезный, внимательный взгляд.

«Можно, мой мальчик, можно».

Он хорошо чувствует, когда она чем-то расстроена или ее мысли заняты другим, хотя, казалось бы, она прекрасно умеет оставлять личное за порогом спальни.

«У вас все хорошо? — спрашивает он. — Мы могли бы просто... поговорить».

Она качает головой и целует его с почти искренней теплотой. Он приходит сюда, чтобы заботились о нем, а не наоборот. Она снимает очки, перебирает пальцами непослушные волосы, трется всем телом, как кошка, гладит шею и плечи…

Он быстро вспыхивает, разгорается, плавит ее своим жаром, нетерпением, страстью. Забывается, спешит, но потом, в самый нужный момент — притормаживает, берет ее долго, со вкусом и разделенным на двоих удовольствием.

Она бы сделала его героем.

Второй высокомерный ублюдок. Так она зовет его про себя, а иногда и вслух. В иные дни он не удостаивает ее даже взглядом, не то чтобы словами. Молча опрокидывает на кровать, задирает подол и вбивается в нее снова и снова, пока из стискивающих ее бедра пальцев не уходит все напряжение и он не падает на нее с глухим стоном.

Порой он делится с ней своими проблемами, рассказывает про баснословно богатого, сволочного отца, который сделал из сына марионетку и с удовольствием дергает за ниточки. Но чаще молчит, цедит дорогущий виски, который она держит специально для него, потом трахает еще раз по-быстрому или просит взять в рот, после чего одевается и уходит.

Она провожает его взглядом из окна. Худощавый, светловолосый, кутаясь в свое пижонское пальто, он весь состоит из резких, ломаных линий. Она чувствует его хрупкость и жалеет. Он знает об этом и временами исчезает надолго.

Но всегда возвращается.

Иногда на него что-то находит, и он совсем не прочь поговорить на отвлеченные темы. Беседы получаются интересными. Это, да еще жесткий секс, который они оба любят, оказывается хорошей основой для продолжительных «отношений».

Она не стала бы делать его злодеем. Он остался бы высокомерным ублюдком, мерзавцем, у которого есть крохотный шанс на спасение.

Третий понятен и подкупающе прямолинеен. Высоченный, с огненно-рыжими волосами и мальчишеской улыбкой. У него острый язык, а еще он каждый раз готовит ей завтрак, если остается на ночь.

А остается он часто, заранее предупреждая мадам, ее саму и не забывая расплатиться, едва переступив порог. Потом разувается, целует ее и отправляется мыть руки, словно они расстались не неделю назад, а этим утром.

В какой-то момент она ловит себя на том, что всегда надевает к его приходу что-то менее вычурное.

В постели он грубоват, но по-своему нежен, и это немного выбивает из колеи. Когда она под ним, в голову не лезут посторонние мысли.

Она знает, что он не так прост, как может показаться на первый взгляд. И все же с ним проще всех. Обычные желания, обычные комплексы, обычная привязанность к совсем не подходящей для этого девушке.

Когда он озвучил свое предложение, она думала на три секунды дольше.

Она сделала бы его своим мужем.

В один из свободных вечеров она встречается со своим менеджером в пабе, чтобы отдать причитающийся за месяц процент. Они давно работают вместе, и, пожалуй, их даже можно назвать подругами. Молли опекает ее по привычке, а она позволяет просто потому, что это приятно.

Ее родители много лет живут на другом конце земного шара, а близнецы Молли выросли и понятия не имеют, каким образом одинокая мать заплатила за их обучение в престижном вузе. Впрочем, Молли и сама хороша в искусстве сочинительства, а мальчишки, уже взрослые, но все такие же шумные и беспечные, души не чают в своей заботливой матушке.

Молли затягивается и выпускает в потолок белесую струйку дыма.

— Никогда тебя не спрашивала... Почему все-таки Гермиона?

Она смеется в ответ, допивая глоток вина.

— Мой мальчик, подойди ко мне.

Садись. Мне стало лучше.

Побудь со мной и расскажи мне сказку*, — декламирует по памяти. — Хотя, с другой стороны, возможно, все дело в моем непомерном эго или ослепительной красоте.

Молли хмыкает и смотрит на нее, прищурившись:

— Когда-нибудь я оставлю тебе свое дело.

Гермиона пожимает плечами.

— Почему бы и нет. Может, тогда я ее и напишу. Свою сказку…

— И о ком она будет?

Гермиона задумчиво смотрит на опустевший бокал с поцелованной алым кромкой и снова думает об этих троих.

— О мальчике, — говорит она.

— О мальчике?

— Да. О мальчике, который выжил. И о других, которые тоже пытались…

________________________________________

* «Зимняя сказка», Уильям Шекспир