the house knows (джен)

Он продолжал находить на своём столе те сладкие лепёшки, которые Джульета готовила по субботам — абсолютно каждую субботу, — с тех пор, как ушёл, но крысы отказывались признавать, что это их… лап дело. В конце концов, конечно, вряд ли крысы понимали хоть слово из всех его речей, но были же у них хоть крохи совести? Не могла же Джульета сама класть ему эти лепёшки! Боже, да вся семья уже лет пять была уверена, что Бруно ушёл в неизвестном направлении и не появится.

— Ну и? — крысы заморгали, сражённые ворчанием Бруно наповал. Он никогда ещё не ворчал на них, благодарный за то, что они вроде как единственные его собеседники, так что ситуация была новенькой. Обычно Бруно ворчал только на маму или на мироздание (за своё «чудо» и за неумение его нормально интерпретировать), ещё немного на шум в столовой и всё такое, но на крыс? Нет, это было чем-то неизведанным.

Бруно вздохнул и подпёр голову рукой, глядя на зверьков так, словно те разочаровали его до глубины души — хотя не то чтобы он надеялся, что ему ответят. Крысы обиженно фыркнули и разбежались. Что ж, да, чудесно. Теперь он, вероятно, останется без лепёшек просто потому, что так и не узнал, кто их приносит, а приносить их, очевидно, могут только крысы.

— …Ты думаешь, стоит ему сказать?

Бруно замер, скосил глаза на трещину в семейном портрете, мученически закатил глаза и, подобравшись поближе, внимательно моргнул. К трещине он не имел никакого отношения, как и все остальные в доме, так что это, вероятно, сделала Касита, чтобы он мог наблюдать хотя бы за тем, что происходит в столовой, но он был ей очень благодарен, пусть даже иногда испытывал непреодолимое желание немного поплакать из-за этой дурацкой стены между ним и семьёй, которую выстроил то ли он сам, то ли мама, то ли ситуация…

— Почему нет? — спросила тем временем Долорес, устроившись за столом напротив Джульеты. — Он имеет право знать.

О ком они говорят, в конце концов?

— Потому что он прячется от нас уже пять лет в стенах дома, он травмирован отношением к себе и, по-моему, всё ещё находится где-то на стадии принятия ситуации в целом… К тому же, — Джульета сделала глоток чая, — я не уверена, что он сам хочет вернуться. Ну, то есть, в том, что он по-прежнему здесь, есть намёк на его теоретическое желание оставаться с нами, он всегда был очень привязывающимся ребёнком, но я не уверена…

— Он твой брат, — Долорес хмыкнула, — ты знаешь его куда лучше, чем кто-либо из нас, даже лучше бабушки Альмы, но не уверена? Мне кажется, будь я на его месте, сбежала бы ещё раньше. Я, если честно, и так хочу это сделать. Слышать всех, абсолютно всех, ежедневно, всё, что люди оставляют за закрытыми дверями, все эти обсуждения того, чего я совершенно не хочу слышать. Даже с учётом того, что я могу контролировать «волны», знаешь? Каждое «чудо» — огромная ответственность. Не скажу, что моя способность настолько тяжела морально, но я с радостью отказалась бы от неё, да простит меня бабуля. Но если сравнивать, то доля Бруно и Мирабель здесь куда тяжелее.

Джульета грустно кивнула. Бруно осторожно нащупал за собой стул и присел, стараясь не шуметь. Они говорили о ком?

— Я в некоторой степени завидую Мирабель, — чуть погодя добавила Долорес, поставив на стол пустую чашку и дёрнув плечом. — У неё есть выбор. Она свободна от этих обязательств. Да, конечно, бабуля ведёт себя немного, хм… Некорректно? Но вряд ли Мирабель будет оглядываться на её отношение всю жизнь. Малышка справится.

Нет, погодите.

Чего?

Бруно моргнул и ошалело посмотрел на крыс, высунувшихся из-за угла. Лепёшек всё ещё не появлялось, хотя целая их горка, только-только приготовленных, стояла в накрытой корзинке на столе рядом с Джульетой. Нет, не могла же она…

— Было бы замечательно, если бы Бруно всё-таки вернулся, — голос Джульеты прозвучал так грустно, что у Бруно под рёбрами защемило. Он приложил ладонь к груди и судорожно вздохнул, не проронив ни звука. Было бы замечательно, да… — И мама тоже скучает. Камило ещё на него так похож, только более неуправляемый. Бруно всегда был больше сам с собой, чем с другими.

— Он всё ещё есть, — мягко перебила Долорес. — Ему просто страшно. Внешний мир заставил его закрыться и в себе, и от остальных, а выбираться из такой раковины всегда страшно. Вряд ли мы что-то можем сделать, тётя, мне кажется, это может быть под силу только Мирабель. Она всегда любила его больше чем кого-либо. Может быть, стоит немного подождать?

— Я просто хочу, чтобы с ним всё было в порядке. Моя еда помогает ему со здоровьем, но никто же не знает, как он чувствует себя в душевном плане и всё такое… — Джульета прижала руки к груди. Затем, словно спохватившись, поднялась с места и распахнула корзинку.

Достав пару лепёшек, она завернула их в хрустящее полотенце и осторожно оставила на краю стола. Спустя несколько минут Бруно с удивлением пронаблюдал, как одна из крыс вспрыгнула туда, потянула полотенце на себя и исчезла вместе с лепёшками, чтобы в конце концов оставить их на столе у самого Бруно.

То есть, он не был особенно неправ насчёт обоих предположений…

— Так мы будем говорить?

Бруно встрепенулся. Да, да, они же пришли сюда с тем, чтобы что-то сказать. Не совсем понятно (учитывая последовавший контекст), собирались ли они говорить что-то ему или не ему?.. Бруно внезапно вспомнил, каким даром обладала Долорес. Волосы у него на затылке зашевелились сами собой, а потом Долорес посмотрела прямо туда, где он сидел, и Бруно едва не упал.

Нет, серьёзно, то есть он все эти годы сидел в стенах, уверенный, что успешно избежал необходимости действительно сбегать, а потом выясняется, что все всё знают?

Невероятно.

— Думаю, в этом всё-таки нет необходимости, — Долорес хихикнула, продолжая смотреть прямо на Бруно. — Крысы ему передают всю нашу любовь и капельку своей тоже.

Джульета, помедлив, мягко улыбнулась, а Бруно в конце концов совершенно по-детски расплакался, из вредности задушив любые звуки в ткани своего пончо.

— Пусть передают, что мы очень скучаем, — добавила сестра с той же улыбкой.

Бруно, уставившись на крыс мокрыми глазами, погрозил пальцем (чем поверг их в неописуемый шок) и, прихватив лепёшки, поторопился сбежать в какую-нибудь другую комнатку.

Туда, где можно будет разрыдаться в голос от ощущения неописуемого счастья, что его всё-таки ещё ждут.

Что его всё-таки любят.