«Требуется ведьмак, или Я просто пришёл обнять тебя, сказать, как сильно я тебя люблю» (гет)

Луна, прекрасная и яркая, как тысячи звёзд вокруг, сияла на безоблачном небосводе. На поверхности Понтара отражались их бликующие копии. Над широкой рекой, и на берегу, мерцали светлячки. Жужжали комары и стрекозы. Повсюду стрекотали сверчки. В зарослях камыша квакали лягушки. Ветер шумел в листве деревьев, клоня кроны, слегка пригибая траву и кусты, тревожа покров реки лёгкой рябью. Тихим плеском бились маленькие волны о борта рыбачьих лодок и шлюпок. Пахло цветами. И тиной.

Фредерик стоял на деревянном причале и таращился на полный диск луны.

Прям демоническая! — подумалось ему. — Самое время для оборотней!

И тут же он уставился на другой берег. Среди деревьев и туманной дымки раздался вой. Тоскливый и протяжный. Спустя несколько секунд Фредерик выдохнул.

Должно быть, волк. Всего лишь волк.

Обстановка на причале была миролюбивой и безмятежной. Где-то ухала сова. Но Фредерик всё равно нервничал. Как юнец, кой идёт признаваться в любви. Пусть, и не в первый раз. Он дёрнулся, среагировав на всплеск форели у рыбачьих сетей. Но, кругом всё так же царило умиротворение. Понтар неспешно и величественно продолжал свой путь. Лишь периодически вода пенилась, от взмахов хвостов рыб. Фредерик отвернулся от реки, и взглянул на небо. Вдохнул полной грудью аромат цветов и вонь тины. Луна и звёзды поплыли пред глазами. Именно тогда он осознал, что полностью, беспробудно, пьян.

Хорошее дельце, когда ты собираешься признаваться в любви. Да ещё и мириться.

— Классика! — пробормотал Фредерик, но вышло нечленораздельное бульканье. Он закачался на дощатом причале. В сотый раз, пожурив себя за то, что перебрал, он собрал волю в кулак и сосредоточился.

Лодки и шлюпки тихонько стукались бортами. Лёгкий бриз трепал паруса.

Пахло цветами и тиной.

Деревня спала.

Фредерик шумно вдохнул и выдохнул. Прислушался. Где-то мяукал кот. Собаки не лаяли. И хотя он пару недель прикармливал их, так сказать, знакомился, вздохнул он свободнее. Спокойнее.

Он поправил зелёный камзол. Некогда роскошная, по деревенским меркам, одежда, была порвана. Чертыхнувшись, Фредерик сделал шаг вперёд и выругался про себя — он укололся о щепу. Понял, что стоит на причале босиком. Но, это было не важно. Ведь в кулаке, помимо воли, он сжимал золотое ожерелье — подарок, каковой не смог подарить во время ссоры. Пусть, не сделанный своими руками. Пускай, добытый нечестно, в грабеже, но он знал, что сиё украшение приглянулось ей. Изольде.

К тому же, у него было, что молвить ей.

Я просто пришёл обнять тебя, сказать, как сильно я тебя люблю, — мысленно повторил он выученную, точно мантру, фразу. Кою повторял, равно как и во снах, так и в фантазиях. Фредерик задумался, чего бы ещё добавить. Может быть то, что он изменился. Завязал с разбоями. Его новая Ганза промышляла в основном охотой. Никакого бандитизма. Никаких вымогательств, шантажа и изнасилований. Максимум, мелкое воровство. И то, в основном не им. Он изменился, ради неё. Ради поцелуя, о котором он грезил всё это время.

И видели все Боги, ради Изольды стоило меняться, дабы заполучить поцелуй. Она была прекрасна. Вечно загорелая и улыбчивая. С кучерявой копной огненно рыжих волос, ниспадающей по плечам и спинке. Её точёная девичья фигурка уже обзавелась изгибами и выпуклостями шикарной женщины. Она вечно благоухала мёдом и полевыми цветами. Лишь обняв её, можно было различить едва уловимый запах красок, чернил и пергамента. И Фредерик вспомнил её жаркие объятия, звонкий смех, большие зелёные глаза — и затрясся от обожания. И вожделения.

Где-то там, в ночи, на возвышенности, за деревьями, стоял её дом. Изольда была точно принцесса в башне, недоступная, но желанная, охраняемая будто драконом — её папашей.

Фредерик оглянулся на водную гладь. В лунном свете был виден далёкий противоположный лесистый берег. От берега до берега пролегала лунная дорожка. Именно там, какое-то время назад, они устроили романтические катания на лодке. Вдали от людских глаз, так как вся деревня была в поле, где с кметами со всей округи отмечала праздник Беллетэйн. Никто б не пропустил столь масштабную попойку, танцы и пир. Поэтому, река являлась чудесным, романтичным, и главное, спокойным местом. И именно там, на середине реки, они начали ссориться. И…

Но, не важно! Он шёл мириться, и петь о любви. Фредерик посмотрел на деревню. Дощатый причал на замшелых бревенчатых сваях, берег с лодками, рыба, плещущаяся в силках и сетях. Домишки и хаты с тёмными окнами, постепенно забиравшиеся на холм. Дымок, поднимающийся с труб. Чуть поодаль, медленно крутила лопастями сонная водяная мельница. Ни людского гомона, ни лая собак.

Деревня спала.

Фредерик вздохнул. Он помнил, как отец Изольды обещал спустить с него шкуру и насадить на вилы, если увидит их с Изольдой вместе. Но чувство было сильнее. Чувство, когда от любви тебе хочется не только поцеловать человека, но и сожрать его.

А посему он решился действовать. Прийти, и молвить, что хотел.

Я просто пришёл обнять тебя, сказать, как сильно я тебя люблю.

И будь, что будет.

Фредерик осторожно двинулся вперёд.

Деревня спала.

Качаясь и пошатываясь, Фредерик сошёл на берег. Проигнорировав заскакавших лягушек, он упорно двинулся дальше. Миновал вбитое тоненькое бревно с дощечками — указателями. Чуть далее, на большом раскидистом дубе, растущем в маленьком лимане, на верёвках покачивалась расписанная дощечка. Для тех, кто прибыл в деревню речным путём.

«Добро пожаловать в деревню “Золотой Колодец”».

Фредерик отсалютовал приветствию, и остановился под ветвями. Справа был дом рыбака, Максимки. Он был здоровым детиной, отличным рыбаком, и по совместительству — деревенским дураком. Ибо чудил, напившись, изрядно. А пил он часто. Фредерик улыбнулся, вспомнив, как они вместе хлестали самогон и бегали подглядывать за девками. Повернувшись чуть влево, он чертыхнулся.

Там стоял дом солтыса. Местный блюститель порядка, Виталь де Темоо, был невероятно тощим мужчиной. Расхаживал либо в сине-чёрном кафтане, либо в расшитой синим, белой рубахе. Но всегда, в неизменной енотовой шапке. И, несмотря на худобу, мастерски управлялся с топором. А также, метко швырял его. Солтыс часто гонял «милсдарей засранцев», потрясая плетью. Грозился, что на тех, кого обличит в преступных связях или в самом бандитизме, выпросит из города, и нашлёт, отряд стражи. Но, мужик он был хороший, и ему не мешала должность, при спокойной обстановке, дегустировать с ними «огненную воду». И всё же, да, встреча с солтысом ему была сейчас никак не нужна. Но именно меж этими домами проходила главная дорога с ручьём, являя кратчайший путь. А Фредерик был слишком пьян, чтоб идти в обход. И он пошёл напрямую.

У плетёного, с разноцветными глиняными горшочками, заборчика солтыса, за которым тихо шелестели подсолнухи и лазили еноты, красовалась доска объявлений. Фредерик глянул на доску по привычке. Воровито. Мало ли, ориентировка. Но никаких портретов с цифрами награды, не висело. Он вздохнул спокойнее. И тут его внимание привлекли красные руны. Солтыс их использовал при вопиющих случаях.

Либо, в деревню приезжает кто-нито интересный. Может артист, трубадур там какой, али фокусник. А может, и целый бродячий цирк! А значится, мне будет, куда сводить Изольду. Девицы любят украшения, и развлечения. Особенно те развлечения, где можно похваляться своими цацками.

Из-за дома солтыса сонно тявкнула собака, вырывая из сладких грёз. Надыть поспешать, пока псина меня не учуяла и не проснулась! Фредерик сконцентрировался, красные руны терялись в фокусе, но он всё-таки смог прочесть. И похолодел.

Теперь, романтичный, но не очень-то безопасный поход, становился крайне небезопасным.

На пожухлой, коричневой листовке алело выведенное оглавление:

«Требуется ведьмак».

Фредерик попытался прочесть остальное, но более мелкие руны расплывались, а подходить ближе представлялось рискованной затеей. Он поторопился убраться подальше.

И вот, наконец, Фредерик зашлёпал по ручью. В сезон гроз и дождей он разрастался в целую мелкую речушку. Там иногда расставляли сети, бабы стирали белье, а мужики набирали воду в вёдра и котелки. Теперь же это была канава, в коем русле журчал тоненький ручеёк, пригодный разве что для пускания корабликов детворой. Либо, долгого и нудного черпания воды ковшиком. Но Фредерик размышлял не об этом.

За каким хером здесь энто объявление? Оно появилось совсем недавно. Чего-нито случилось? Но чего? С волками местные разобрались бы сами, как пить дать. А значится, энто какой-нито страшный пиздагон. Оборотень, вомпер, утопец, али упырь… А какая разница-то, между ними? Сталбыть, меж вомпером и упырём? Им же всё едино, кровь пить да сосать? А! Срать вообще! Лишь бы с ними не столкнуться! Пущай энти различия ведьмаки ведают, а мне-то энто всё до жопы! — думал Фредерик, смачивая лицо и тело спасительной влагой. — Сраная жара! Духотища, аж дышать нечем! А вдруг, мать его, дракон?! Как пыхнёт огнём, халупы спалит, да гузно мне подпалит?

Фредерик квакающе рассмеялся, и тут же зажал себе рот рукой. Саданув себе по зубам ожерельем, выругался. Посмотрел на полный диск луны, выругался ещё раз.

Чёрт меня дёрнул упомянуть оборотней. Неужто накликал? Ну, точно, оборотень, здеся, как пить дать! Надыть бежать шо есть мочи, Изольду уберечь! Она ж сладкая, и красавица! А оборотни оные, как болтают, на красавиц падки! — После раздумий, он хмыкнул. Рассудив, что удивительно, здраво — явись сюда оборотень, или другая страшила, деревня бы так спокойно не спала.

Фредерик, осторожно, шатаясь, ругаясь и падая, направился дальше, попутно размышляя:

Раз тварь, видимо, не опасная, переживать нечего. И хотя солтыс паникой не страдает, но объявление всё ж красуется. Вероятнее всего, солтыс уступил уговорам местных жителей. А раз бумага висит, сталбыть и награда обещана. А значится, будет и ведьмак. Может, и сам Белый Волк! — Фредерик мечтательно закатил глаза. О, он много о нём слышал. Изольда, коя к слову, могла даже грамотно писать, прекрасно читала. С выражением. Под луной, или при свечах, под солнцем. В амбаре, на сеновале, в поле, в лодке или на плоту, она воспевала подвиги Ведьмака.

И энтого, как его? — задумался Фредерик. — А! Менестреля Лютика.

Изольда читала, с душой, а он лежал, положив голову ей на колени, гладил загорелые ноги, и слушал, затаив дыхание. От её запаха, и от взрывающих фантазию баллад и легенд. А потом, у костра, под звёздами, они обсуждали прочитанное. Конечно, после жаркой любви. И делились эмоциями.

И если он увидит самого Белого Волка, непременно упросит замолвить за него словечко. Конечно, когда сам подведёт Изольду к нему. Не оставлять же их вдвоём! Ведь ведьмаки, как известно, чрезвычайно охочи до женщин. Поди, поболее оборотней да драконов вместе взятых.

А потом бы они смеялись. Возможно, удалось бы с ним поговорить, и обсудить пару шикарных историй? Увидь они Ведьмака, непременно бы вспомнилось былое. Костёр, звёзды, любовные игры. Мол, а помнишь, Изольда, как мы читали о нём истории? И вот, он здесь, собственной персоной. Быть может, с ним будет его верный соратник, тот самый автор, легендарный, и бард, и трубадур, сам поэт Лютик? Сколько всего интересного можно услышать!

А после, они снова лежали бы вдвоём. Только Фредерик и Изольда, и обсуждали бы истории, как раньше, когда всё было прекрасно.

Почему же всё пошло наперекосяк?

Ах да… — вспомнил Фредерик. — Ейная сраная женитьба и мой паскудный шантаж.

Тогда, Фредерик уже и не помнил, как давно — ещё далёким, ранним утром, едва узнав, что Изольда точно намерена его бросить, он прибежал к ней в поле. Где она уже плела венки на свою свадьбу. Подозвал из кустов, хоть поблизости и не было её отца с вилами. Предупредил, что не позволит выйти за этого заносчивого борова из города. Который, якобы восхищается её грамотностью. А на самом же деле, пялится на её сиськи и задницу, и надеется заодно сэкономить на секретаре. А Изольда ответила, что, хоть, возможно, и любит его, Фредерика, но не пропадать же её красоте и грамотности. Так как ничего он, Фред, дать ей не может, кроме неприятностей, и его скорейшем повешении на суку за разбои. Ну и, так уж и быть, кроме ласки и члена. И возможно, в придачу с сифилисом, так как трахает он всё что шевелится.

Напрасно Фредерик обещал, контраргументировал и молил. Как и раньше, с тех пор как объявился этот купец — точно горох об стену. И тогда Фредерик пригрозил, что «явится на свадьбу, в таком же зелёном камзоле, как и у ейного мудазвонского женишка, и сорвёт её». А также! Растрезвонит всем и вся о её порочной связи с местным ренегатом. Тобишь, с ним самим. И тогда, все её потуги, прорваться в высшее общество, учёба в Оксенфуртской Академии — псу под хвост. Изольда послала его к лешему, и сказала, что будет молиться, чтоб он сдох. Всем Богам. Упросит ведьму. Чтоб он сдох. Хоть от утопления, хоть от меча, хоть от призрака — ей всё едино.

Расстались они изрядно разругавшись. А потом, путём переговоров через записки, в дупле плакучей ивы у озера, встретились вновь. Злились друг на друга. Но и желали. Испили вина. И вскипела страсть. И занялись они любовью. Дикой и неистовой. Чуть не перевернули лодку.

Тогда-то, на лунной дорожке, пред пустой деревней, под луной и звёздами, Фредерик молвил, что любит, и не отпустит. И подарил сворованное ожерелье. Золотое. Изольда хищно смотрела на украшение, а потом разрешила надеть на свою прекрасную, лебединую шею. Как же она благоухала в тот момент! Мёдом и цветами. И вином. Он поведал то, что узнал — ожерелье волшебное. И попросил загадать желание. Изольда предложила убраться из её жизни. А Фредерик заявил, что это невозможно. Мол, явится он в зелёном камзоле, с ожерельем, и будет срывать свадьбу. А поскольку ожерелье он уже подарил, то явится точно. Ведь он делает всё для её счастья. Изольда назвала его затраханным рыцарем. Грустно улыбнулась, и сказала, что перезагадала. Точнее, дополнила. И тогда он спросил, какое же её желание. И она…

Желудок вдруг скрутило. Фредерик принялся жадно пить, попутно умываясь. Растирая по себе спасительную влагу. Полнолуние напомнило об оборотнях, и он решил ускориться. А когда он выпрямился, на него таращились два жёлтых глаза.

От неожиданности и страха Фредерик захрипел. Зашипев, большой чёрный котяра спрыгнул с поленьев и убежал под кусты сирени.

Фредерик направился дальше. Какое же было её желание? Он не помнил. Мысли путались от алкоголя в крови. Не важно. Он просто скажет, что хотел. Я просто пришёл обнять тебя, сказать, как сильно я тебя люблю. А если они встретят Ведьмака, то хорошие воспоминания выплывут. Белый Волк…

Как бишь там его? — Фредерик раздосадованно крякнул. Вытянул ожерелье к луне, залюбовавшись бликами. — Ежели ты и взаправду волшебное, сделай так, шобы я всё-таки подарил тебя Изольде. И встретил Ведьмака. Белого Волка. И, так уж и быть, вспомнил егошнее имя. Во имя… тебя, пророка Лебеды, богини Мелитэле, Хорошей Книги, и… И… И вообще, во имя всех Богов!

Фредерик всё брёл, постепенно забираясь выше и выше. Деревня спала. Но как выяснилось, не совсем. Где-то и кто-то тихонечко бренчал на лютне. Или балалайке. Хлопала ставня. Поодаль, некая девица взвизгнула в порыве страсти. Фредерик возомнил, что это местная пряха и портниха, плетущая и рыбачьи сети — Мария-Николь. И ревниво занервничал.

Становилось просто адски душно. Кожа словно ссохлась и зудела. Мир кружился. Он отмахнулся от слепня, зачерпнул влаги, протереть лицо. И замер. Его рука была покрыта шерстью.

Несколько секунд Фредерик ошарашено пялился на руку, а потом в сердцах сплюнул и затряс ею. К руке просто прицепился кусок старой шкуры. Отбросив мусор, ругаясь, он шёл к возлюбленной. То и дело проверяя, не потерял ли ожерелье. Доставшееся ему, кстати, не без крови, но всё же, довольно легко.

Тогда, Фредерик со своей бандой был относительно далеко. Пару часов назад, в поле, он разругался с Изольдой, а потом засунул в плакучую иву на озере записку, и пустился вскачь. Искать забавы, развеяться. Он был голоден, раздасован донельзя и злющ аки чёрт. И когда каждый успел пожаловаться на седло, кое «натёрло задницу», они наткнулись на раскопки.

Ганза избила и прогнала охрану из трёх кметов. Осталась лишь жрица. Сначала она пыталась их уговорить. А когда мужичьё убежало, кроме слишком раненного третьего, стала драться. Разбойники как раз рвали на ней одежду, когда услышали, как приближается основная группа археологов. Само собой, с толпой мужиков. А предваряло это всё ржание лошадей нескольких дружинников. И лай собак. И тогда все позабыли, что хотели оттрахать «религиозную мазель». И принялись хватать что попало.

Жрица, довольно молодая, смотрела с ненавистью, и лёжа, поправляла изорванную белоснежную тунику. Фредерик бросил ей, что пусть радуется, а точнее, сожалеет, ведь её так и не отодрали. Мол, такой доброй девке, не видать в её храмах таких удалых молодцов. Фредерик принялся озираться, и отметил, что жрица буравит его взглядом, но не закрывает верх белой груди. Приметил, что в её левом кулачке зажат камень. При наступлении подмоги, он бы не клюнул. Совсем уж идиотом он не был. Он понял, что его отвлекают, от чего-то действительно важного. Половина из его шайки уже утекала со всех ног. А значит, что-то ещё было. Что-то ценное. Фредерик поднял глаза. И увидел. Покосившаяся статуя, вроде бы, эльфской богини, была из мрамора. Но ожерелье, свисавшее с шеи, нет. Куски глины, покрывавшие статую, местами опали. Кусочек спал и с ожерелья. Блеснуло золото.

— Как ты смеешь! Ты, грязный ублюдок! — рявкнула мелодичным голоском, не подходящим для такой ругани, девушка. — Это монумент святой и великой!..

Кого именно? Как бишь она сказала? Значится… — мысленно вспоминал Фредерик. — А! Срать я хотел!

Жрица вскочила.

— Она помогала всем существам! Исполняла желания! Не твоё дело, кто и зачем принёс её изваянию этот дар! И уж тем более не твоих поганых загребущих лап!

Боль резанула голову, по коротким чёрным волосам потекла кровь. Заскакал, упав, отлетевший от головы камень. Фредерик выругался, спрыгнул со статуи с зажатым в кулаке ожерельем. Зашатался, но устоял на ногах.

— Значится, пусть исполнит и мои желания, бешеная ты, фанатичная сука!

И он драпанул. Сначала в спину его нагнал ещё один камень. Потом проклятия. Минута — и левый бок резанул арбалетный болт. Но, грех жаловаться — добыча была хороша. Да и когда мимо, по небольшим водопадам и порогам быстрой реки, несёт тело подельника, нашпигованное стрелами, тут уж не до уныния и соплей. И уже совсем не важно, Исмена это или Хотля, или какой другой водоём. Не имело ни малейшего значения, чей стук копыт и храп коней настигали его — латников из Вызимы, или рыцарей Пылающей Розы. Абсолютно безразлично, кого из сообщников затоптали лошади. Был только он и ожерелье. И Изольда — она стояла пред взором недосягаемой мечтой, куда ни глянь.

Смотивированный криками одного из дружков, раздираемого собаками, Фредерик ускорился как мог. Бежал так, как никогда не бегал. Когда он лез сквозь бурелом, ногу ему подрала злющая псина. На скале, ухо ему распорола стрела. Немногим позже, он украл кобылу в Темноводье и помчался до родных краёв.

Из мыслей Фредерика вырвало угрожающее рычание. Он встрепенулся. Перед ним стоял чёрно-белый пёсик. Фредерик чертыхнулся. Попробовал посвистывать. Помнится, он прикармливал его рыбой. Но пёсик не уходил. Того и поди он начал бы лаять, и разбудил бы всю округу. Фредерик начал осматриваться, в надежде найти какую-нибудь еду и кинуть животному. И тут, желудок скрутило, и его начало рвать. Кашляющие и булькающие звуки, и дёрганье в судорогах тела, спровоцировали пёсика на потявкивание.

— Ну не в ручей же, свинота! — сипло и пьяно загорлопанил старческий голос. Вне сомнения, это был глас Старого Артура. — Кто это тама, шляется?! Если это ты, Андрэ, то вали, блюй у себя в саду! А не в ручей! Тама ж люди пьють! Тама ж…

Старик шумно отрыгнул и пустил ветры.

— …Тама ж ребяты играють! — В воздухе запела пустая бутылка. Из глаз Фредерика полетели искры, под звон осколков и лай отбегающей собачки. — Проваливай, пень тебе в сраку! А ты заткнись, Бим, заткнись, кому говорять! Людей перебудишь!

Бим отбежал и обиженно замолчал. Фредерик метнулся в темень, в заросли кустов под берёзкой.

Миновало несколько минут. Сначала замолчали собаки. Потом, «гавкающиеся соседи». Деревня снова спала.

Фредерик был уже у Золотого Колодца. Вообще-то это был обычный колодец. Но прадед Аксении, за глаза называемой Арбузные Сиськи — из-за выдающегося бюста, нечаянно дал ему сиё название. Началось всё с того, что её прадед… Фредерик никак не помнил имени, чёрт бы его побрал, дедули. Ибо память затмевала шикарная грудь… Результат подглядываний за девками, на пару с рыбаком Максимкой и Андрэ Мореходом. Что странно, деревенские и сами не помнили его имя, и Фредерик часто рассуждал, что, поди, дело в Аксении. И не одна их троица грешна подглядываниями.

Как бы то ни было, прадед Аксении был солидным старцем. Поэтому при встрече все почтительно кланялись, ибо человек он был хороший, и называли его просто — Прадед. Имя несло мудрость, и для такого старожила подходило. Поэтому Прадед почтительно кланялся в ответ. Во времена зрелости дедов да бабок, но когда Прадед был уже стар, в деревне открывал в себе талант к торговле, папаша Изольды.

Мать Изольды тогда ходила на сносях. Папаша Изольды, переев мухоморов от стресса, забрался в храм Мелитэле, где и уснул. И явилось к нему озарение, и сказано было, если сам боится, надобно отправить за знаниями к ведьме человека. Но не простого, а хорошего, но алчного до золота не меньше него самого. Да такого, что при жажде золота, он не умеет ни грабить, ни торговать, да несведущ в воровстве али в политике. Сам папаша Изольды, как и все, ведьму боялся. Болтали, что не просто так — вроде как сделал он ей злое зло в юности, и обозлилась она страшно.

Ходил слух, что в лесу, по пути к ведьме, можно было встретить суккуба, Маринэтту. Возникала она неожиданно, в мешковатом фиолетовом плаще, скрывающем волнующее тело. Но вместо сладострастий, предлагала Маринэтта лишь послушать свои проповеди о пользе воздержания. А саму её трясло от возбуждения и похоти. Редкие искатели удовольствий специально бродили по лесному безлюдью, в надежде получить отнюдь не проповеди. Но, либо никто им не показывался, либо приходили они раздражённые донельзя, ни с чем. Шушукались, что тем, кто суккуба выслушивал, она в благодарность указывала верную и безопасную дорогу к ведьме.

Жила ведьма в хижине на горе. С приблудной спятившей низушкой, девушкой Лизаветкой. Обычно копалась Лизаветка в одуванчиках, и своими торчащими соломенными волосами напоминала их. Подобными еноту движениями, выискивала она грибы и улиток, и с наслаждением поедала. Всегда в цветастых безразмерных сарафанах, открывающих живописный вид на эффектное декольте. Либо, сидела она на крыше, над входом, и бренчала на чёрной лютне. Романтику, или похабщину. Главное, чтоб не всякую жуть — иначе стоило немедля развернуться и бежать со всех ног не оглядываясь. А, уже войдя в хижину, следовало кланяться самой ведьме.

Звали ведьму Анжела. Сплетники поговаривали, мол, в полнолуния летает она на метле, и плюётся в колодцы да дымоходы. И подбрасывает крыс да жаб. Но некоторым и помогает. А те, кто сами ходили к ней за травами да отварами, рассказывали, что была она странной, с большим, с горбинкой, перебитым носом, с паклей растрёпанных светлых волос, но всё равно милой. И бесовитой. Всё вокруг было завалено пузырьками, банками да склянками, содержимое которых ведьма часто употребляла и сама. Всякой живности развелось подле её хижины — от мышей, змей, лягушек, нетопырей, пчёл в ульях, до собак и волков. Чаще всего качалась она в кресле качалке, а по столу ползала гигантская улитка. А на коленях у неё лежала чёрная кошка. Дохлая. Но Анжела продолжала её гладить, да с ней разговаривать. А ежели кто из гостей не мил ей был, на того она натравливала всю свою живность, и хохотала как сумасшедшая. Да так, что смех её снился в кошмарах.

А посему, папаша Изольды решился кого нанять, да добытые сокровища разделить. Как его выбор пал на Прадеда, Фредерик не помнил. Помнил Фредерик лишь конец деревенской байки, рассказанной солтысом за изливаниями гномовской водки.

— «Так вот, как-то раз, нализавшись в дрова, прадед Аксении побрёл к ведьме. Он жаждал золота. Неизвестно, как сильно он ведьму достал и как именно упрашивал, но она не убила его, и не превратила в жабу. А дала дико воняющий на всю деревню отвар. И ночью, в бреду, именуемом прадедом мазели Гигантские Арбузы, как «видения» — а на деле, являющемся белой горячкой — явилось ему послание. Кого точно — не скажу. Он упоминал сначала пророка Лебеду. Потом начал дополнять, и вспоминать всех кого знал и кого не знал. Так вот, и указал ему Лебеда на участок земли, и сказал рыть ему тама, ибо сокрыто тама богатство. И наказал работать упорно, и не сдаваться. И старик работал. Вместе с отцом Изольды. Понанимали они мужиков, денно и нощно следили за раскопками и копали сами. Не покладая рук. Старик не сдавался, а отца Изольды обуревали сомнения, мол, много золота уходит на рабочих, колодец скоро до ада достанет, а золота-то и нету.

Как раз в деревне объявился некий колдун, скиталец. Искал заработка, весь в пчелиных укусах и подранный собаками. Но на вопрос о ведьме — отводил дикие выпуклые зенки алкоголика, и отвечал, что де с ней не знаком. Но с того дня он не пил ни капли, и молва о нём пошла как о Кириллие Трезвом. Вообщем, подрядил его отец Изольды на поиск золота. И молвил колдун, что сначала глубже надобно рыть, а потом что и вовсе — что де и не тама они копают. Оставил отец Изольды упёртого Прадеда рыться в колодце, а сам с батраками пошёл всю деревню перекапывать. Колдун ел от пуза, ходил важный. Всё рассуждал о каких-то инсинуациях, когда Прадед орал на всю округу, что готов поделиться найденным золотом, ежели ему помогут. Потом, колдун вещал о каких-то коллаборациях, снова об инсинуациях, о звёздах, и о Сопряжениях Сфер. Но чуял он, как видно, золото токмо в карманах у отца Изольды. Тот уже собрался гнать колдуна взашей, как колдун умудрился организовать ему выгодную купеческую сделку. Плюнул на всё отец Изольды, и сдался. Ушёл в торговлю. И не смог, а скорее, не захотел, оплачивать раскопки. А Прадед всё не сдавался.

Не сдался он, когда у него в собственном кармане закончились деньги платить рабочим. Не сдался, когда многие начали над ним посмеиваться. Всё копал, а вы уже все родились и верещали в колыбелях. Отец Изольды мог по праву называться отцом, а прадед Аксении — Прадедом. Вы делали первые шажочки. А старик всё копал. Один. И наконец, накопал до дна. А проломив его, обнаружил огромные и неистощимые…

…Запасы воды. Подводная река, значится. Прадед ходил потом с ведьмой ругаться, а приходил искусанный пчёлами, змеями, и её злющими собаками. Но, всё без толку. И дело всей своей жизни, как он выражался, прадед Аксении, забросил. Пытался, правда, продавать воду из колодца, утверждая, что тама есть полезнейшие минералы. Но на поверку, минералов тама было не более чем в ручье. Вода она и есть вода. Но, молва пошла. Так и дал название народ — Золотой Колодец. А потом и деревню так называть стали. — Солтыс икнул и прищурился, глядя на нерадивых отроков. — Так что нету тама никакого золота. А посему, нечего тама вам крутиться, милсдари засранцы. Тама, на пруду, и возле бани. Поймаю, плетями высеку».

Фредерик набрал воды из колодца, умылся и испил. Колодец был красиво выложен камнем и утопал в кустах роз. Поэтому Фредерик задержался на минуту, наслаждаясь благоуханием цветов. Прокрался мимо колышущихся простыней, вытер о белую ткань лицо.

Прошло минут двадцать пути. Ориентируясь на громогласный храп, он с интересом вышел к грядкам Полторашки Алёны. Баба видная, кровь с молоком, а Полторашкой её шутливо называли, ибо даже для краснолюдки она была невысокой. А ещё, могла выпить винтом полтора литра самогона из бутыли. Проживала она с мужем Николой и приблудной эльфской девицей Юлианой. Кто она была и откуда, эта Юлиана, никто не знал, но всем было ясно, что девка много путешествовала. А ещё, была она бесноватая, видимо, от фисштеха.

Храпел же, точно тролль, развалившись под окном, местный алкаш Андрэ Мореход. За частые походы по борделям, прозванный деревенскими как Андрэ Шлюхоход. Он валялся, обняв рукой расписанной рунами, знаками и картами, огроменную тыкву. На тыкве восседала сорока, стягивая с пальца позолоченное кольцо. Фредерик припомнил, как Андрэ не занял ему денег, а потом их же потратил на кольцо, что подарил девке из борделя «Горячие Бёдра». Кою, кликали как и пернатую воровку — Сорокой. И Фредерик не знал, что его бесило больше — жадность Морехода, или то, что за эту побрякушку, Андрэ получил от Сороки всего-навсего поцелуй, в «бородатую, блохастую щёку». Поэтому он не стал мешать, и сорока упорхнула с трофеем. На тыкву, кружась, приземлилось серое перо. Фредерик сплюнул, подумав: Вот энто обмен! Поделом тебе! Энто твоё проклятье, лицемерная шваль!

Фредерик захихикал, размышляя, что же делал Андрэ, опять же, не в своём саду, под чужими-то окнами, пока не обрыгался и не заснул. Со второй, такой же забитой татуировками рукой, засунутой в штаны. Рядом лежал тощий пёс Никитка, пузом кверху. Видимо, налакавшись пойла, вытекшего из пузыря Андрэ. Болтали, что Никитка был заколдованным принцем, потому как иногда многое понимал и вёл себя почти как человек. К примеру, пил. А ещё волочился за юбками. Чаще всего, в конюшню к местной наезднице, Викторине. Лизал ей сапоги и руки, а народ предлагал ей поцеловать его и расколдовать. Викторина слала всех в гузно к гулю, а Никитка заходился лаем.

Вспоминая об этом, Фредерик поднимался на пригорок, минуя хаты и домишки, огороды и сады, путаясь в похлопывающих от ветерка простынях и одежде. Раздумывая, дурной ли знак, появляющееся то тут, то там, вороньё. Стоит ли предупредить его новую Ганзу об оборотне. И оборотень ли в округе, или нет. А также о том, что любит он Изольду, а на новую Ганзу ему плевать. Впрочем, как и им на него.

Когда Фредерик увидел этот зелёный камзол, «как у ейного, Изольдиного сраного женишка» — что-то щёлкнуло в нём. И Фредерик стащил камзол, с того упившегося вусмерть мужика. На пристани трактира, что был в паре вёрст по течению вверх. Ганза набросилась на добычу. Кто-то, помнится, смотрел ему вслед. А Фредерик всё удалялся, напяливая камзол. Но их глаза ничего не выражали. Знали ли они, что он собирается сделать, зачем их бросает? Скорее всего, им было всё равно.

Наконец, Фредерик оказался у дома Изольды. Это был двухэтажный, крепко и красиво сбитый терем. Рамы и ставни выкрашены, а стены увешаны цветами, венками, фонариками, и прочими свадебными украшениями. Фредерик прислушался. В тереме было тихо. Даже за зданием, в амбаре, кой перестраивался под корчму, царило спокойствие. Относительное. Тишину нарушало покаркивание ворон, с крыши, с веток деревьев. Но больше всего этих предвестников беды было на пугале. Облако заволокло луну. Из надвинувшейся темени, поблёскивающие глаза воронья, и чёрные провалы на голове-тыкве, словно следили за ним. Будто выжидая момента для нападения. Объединившись в один ужасающий сговор.

Фредерик поёжился. Вздохнул. Не спокойно. Задумался. Чтобы мириться, стоило вспомнить, как же они ругались, и что он ей наговорил. Он подозревал, что придётся извиняться. И много. Что же случилось?

Тогда, на реке, он спросил, какое же её желание. И Изольда… Она ответила. Высказала желание вслух. О чём молилась целый день всем богам. И упрашивала ведьму.

— Чтоб ты сдох! Хоть от утопления, хоть от меча, хоть от призрака — мне всё едино!

Фредерик припомнил, как он вспылил, сидя на краешке борта. Как закричал от ярости. Как потребовал ожерелье назад, обещая Изольде, что посрёт все её планы на жизнь и саму жизнь тоже. А Изольда, молча, кинула ожерелье за борт.

Как же я его достал? — думал Фредерик, напрягая память. — Я ведь не умел плавать…

Он вспомнил и это.

Как он грязно сквернословил, вопя и сетуя о том, что чуть не погиб из-за этой «блядской побрякушки». А Изольда сказала: «Прости». И неожиданно сильно лягнула его в грудную клетку. Её голая, загорелая нежная ножка, которую он так любил поглаживать, нанесла мощный пинок. Мир опрокинулся.

Фредерик понял, несмотря на странное, необычное опьянение, что ему больно. А также то, что он тонет. Он попытался вынырнуть, но руки не слушались. И когда он из последних сил, сумел сделать рывок, вновь увидел её. Размытой, из-за залившей глаза воды. Но она была всё равно прекрасна. Даже когда Изольда оттолкнула его веслом, она была прекрасной. А после, воды сомкнулись над головой.

Нежный запах цветов сменился на вонь тины. Вода, и нехватка кислорода, будто разрывали лёгкие. Боль сковала тело. А вверху, куда устремились пузыри воздуха, на лунной дорожке, тенью удалялась лодка.

Фредерик дёргался в агонии, а потом, впал в оцепенение. Невидящие глаза осмыслились от удара об дно. И он увидел.

Увидел ожерелье. Лежавшее у статуи. Точно такой же, как та самая эльфская статуя, кою он обокрал. Фредерик таки сумел протянуть руку, и взять ожерелье. До дна доставал лунный свет, играя бликами на золотом украшении и вросшему в ил мраморному изваянию.

И вот он, лёжа среди водорослей и песка, протянул светящееся ожерелье к красивому лицу этой каменной эльфки. И попросил. Горячо. Всем сердцем. Всей душой.

Пожалуйста, сделай так, шобы я снова увидел Изольду, — молил он мысленно, так как из горла вырывались только бульканье и пузыри. — Пожалуйста, пусть я смогу подарить ей энтот дар. Пожалуйста! Ты же всем помогаешь! Дай мне шанс. Я хочу снова быть рядом с ней. Я просто хочу прийти обнять её, сказать, как сильно я её люблю.

Начало темнеть. То ли сознание его покидало. А может, тучи закрыли луну.

Фредерик вынырнул в реальность из омута памяти. Он задыхался. Завертел головой, пьяно шатаясь.

Чего за чёртова чушь! Энтого не может быть! Ведь я жив! Я тут!

Он посмотрел на реку. Сверху её было отлично видно. Около берега, через лунную дорожку, медленно проплывало какое-то рваньё… Ему не нужно было даже приглядываться, он знал — это кровавые лохмотья. Того самого пьяницы, с которого он сорвал зелёный кафтан, и коего они… всей Ганзой… стаей…

Нет! Какого хера! Невозможно… Святой Лебеда, нет!

…Сожрали.

Фредерика затрясло.

Он не знал, что жена съеденного мельника, Евгениуса, жаждала отомстить мужу за измены. А также — прибрать к рукам его ферму и ветряную мельницу. С исключительно ценной колодой карт для игры в гвинт, что хранилась в ящичке стола, под гроссбухом. А потом — продать, и сбежать с любовником. И посему она ходила к ведьме Анжеле. И потчевала мужа идентичным вином, коим самого Фредерика поила Изольда.

А знал он лишь то, что если, это воспоминание, этот вздорный бред о том, что он якобы утонул — правда… То сейчас, жители подле трактира выше по течению пребывают в шоке. От того, что на берегу и на пристани беснуются утопленники, нажравшиеся пропитанного алкоголем мяса.

От этой идеи Фредерик захихикал. Неужто у меня белая горячка? Ну и небылица! — мысленно успокоил он истерику. Но тревога не уходила. Он принялся было ощупывать себя, но тут, услышал пение. Задрал голову. Самое верхнее окно, горевшее жёлтым пламенем свечей, под треугольным изгибом крыши — было открыто. Пела она. Изольда. Забыв обо всём, счастливо улыбаясь, Фредерик пробрался в терем.

* * *

Ступеньки поскрипывали. Он начал возиться с ручкой. Пение оборвалось, сменившись мелодичным смехом.

— Ложусь я, ложусь! Примеряла платье! — Она отворила дверь в комнату. Прямоугольник света упал на Фредерика. Смех моментально оборвался. Наступила вязкая тишина. Был слышен лишь шелест листьев за окном и далёкие сверчки. Потрескивание свечей. Писк комара. И галопирующий стук сердца.

Изольда, как и всегда, прекрасна. И правда, примеряла платье. Свадебное, роскошное. И драгоценности. Но это было не важно. Мишура, недостойная её красоты, скрывающая великолепную фигуру. Хорошо, не было пышного подола и фаты. Её босые загорелые ноги, лицо, жгучие рыжие волосы — всё это было прекрасно. Её хотелось расцеловать. Сожрать — такова была сила клокочущей в нём любви.

Изольда смотрела на него. Её зрачки расширились. Она пыталась вдохнуть, хватая ртом воздух, подобно рыбе. Её взор скользнул ниже. На зелёный кафтан. Девушка сдавленно охнула. Фредерик медленно поднял руку. Протянул ожерелье. Изольда вытаращилась на украшение. Потом ему в лицо. И снова на украшение. И принялась тихо выть и пятиться, загипнотизировано мотая головой. Словно отгоняя злой сон.

Чего энто она испугалась? Может, обозналась? Надыть бы войти, шобы она получше меня рассмотрела, — подумал Фредерик. И вошёл.

— Я просто пришёл обнять тебя, сказать, как сильно я тебя люблю, — булькающе и квакающе умудрился пробормотать Фредерик.

Изольда уже скулила от пробирающей до костей жути. Фредерик шёл к ней, счастливо улыбаясь. Протягивая ожерелье. Краем взора он заметил стопки книг на полках и стеллажах, пергамент, перо и чернильницу. Портреты домочадцев, королей, и героев баллад. Натюрморты и пейзажи. Свечи, на столе и у окна. А после, он дёрнулся, увидев адскую тварь в углу.

Монстр был ростом с человека. На этом сходство с человеком оканчивалось. Сгорбленный и тощий. Осклизлая кожа, со следами явного гниения, имела зелёно-синий оттенок. На когтистых лапах и ногах болтались перепонки. С раздутой башки, покрытой редкими, вываливающимися остатками чёрных волос, пялились большие и выпуклые, белёсые зенки.

Фредерик собрался было закричать Изольде, чтоб она бежала что есть мочи за подмогой, а он де остановит чудовище. И тут, он обратил внимание на зелёный камзол на твари. Измазанный кровью, желчью, слизью, грязью и помоями. И на золотое ожерелье с коего стекала слизь, зажатое в кулаке. Через несколько мгновений пришло осознание, что он смотрит в зеркало.

Преступник или грешник, который окончил свою жизнь в воде. О Боги!

Ему слишком много читали историй, слишком много он видел гравюр. И без труда распознал в себе утопца.

Изольда продвигалась к окну. Смрад гниения, тины, ила и тухлых водорослей заполонил комнату. От падения в обморок или разрыва сердца её спасла мысль, что всё это страшный сон. Но вскоре, ущипнув себя несколько раз, она убедилась — этот кошмар — наяву. Она бы давно выпрыгнула в окно — да ноги не гнулись. Тело не слушалось. Крик ужаса застрял вмиг пересохшем горле. Чудовище же, таращилось в зеркало, раззявив зубастую пасть. Булькающе клёкотало. В его воплях слышались неверие и отчаяние.

Кафтан… Ожерелье… Как и обещался… Не может быть! Это Фредерик! С того света! Разорви его леший, это Фредерик! — панически вспыхивали мысли Изольды. — Как и клялся… А ведь ведьма предупреждала о последствиях… могла бы выражаться яснее, сука! Нет! Ты сдох, сукин сын! Сдох! О, Мелитэле!

Утопец принялся ощупывать свою морду. Тело. А после, повернулся к ней.

Фредерик хотел как-то успокоить возлюбленную… Но её красота затмила всё. Вытеснила все раздумья. Он зашлёпал к ней, протягивая свой дар. Изольде пришлось принять его. Просто из страха быть сожранной на месте. С отвращением она взяла ослизлое ожерелье и надела на шею. Боковым зрением отметила, как на подоконник вспорхнул ворон. Чёрная бусинка глаза неотрывно наблюдала за происходящим.

Фредерик был счастлив. Наконец-то вонь тины отошла на задний план. Он наслаждался благовонием цветов. Пока Изольда возилась с застёжкой, он протёрся мордой, от её живота, по груди, до шеи, жадно вдыхая аромат цветов и мёда. Её тела. Он был в такой эйфории, что не понял сразу — по его шее растекается тупая боль.

Он зашатался и отступил. Повернув голову, крякнул. И скосив зенки, увидел, что из его шеи торчит затейливый ножичек. Таким инструментом Изольда разрезала письма. Раньше его это смешило и умиляло. Сейчас же Фредерику было не до сантиментов. Он зарычал. Вырвал докучающий металл из шеи. Брызнула бурая сукровица.

Изольда отошла от шокового состояния, и с размаху вломила ему кулаком промеж глаз. Фредерик оступился назад. А Изольда заорала благим матом:

— Помогите! В моей комнате монстр! Утопец! — Она лягнула Фредерика, отбрасывая от себя. Бросилась к окну. Ворон недовольно каркнул и взлетел. — Папенька! Люди! На помощь! Скорее!

Фредерик впал в лютую злобу.

Еда… — Он затряс головой. — То бишь, Изольда, убегает. Зачем? И разве мало боли она принесла мне до энтого? А возможно, она не расслышала, и стоит повторить слова о любви? Она может разбиться! Остановить! Ты принадлежишь мне! Стой!!!

Все эти мысли были едва ощутимы, за волной поднимающихся, пузырившихся чувств. Лютую злобу, ревность, обиду, затмила первобытная ярость. Вперемешку с, граничащей с безумием, любовью.

По лестнице затопали несколько человек.

Слишком много было всего. И Фредерик не рассчитал. Он кинулся к Изольде. И вдвоём, они вылетели из окна.

Упали, продавив черепицу, на навес. И покатились. Изольда — истошно визжа и отбиваясь. А Фредерик — квакая и булькая. Пытаясь схватить некогда нежное тело. Что теперь превратилось в царапавшуюся бестию. Схватить, и сказать, что хотел.

Они рухнули, проломив стеллаж с выкрашенными горшками. Хрустнули доски. Черепки загрохотали на всю деревню. Оголтело закаркала, разом вспорхнувшая туча воронья. Захлопали крылья. Залаяла собака. Вторая, третья, четвёртая. В соседнем доме застучали, заскрипели двери. Спустя секунду, и в доме напротив, через дорогу с ручьём. Сверху, мужской бас и женский тенор выкрикивали имя Изольды.

Но Фредерик не обращал на всё это внимания. Равно как и на то, что за стёклами крыльца загорается свет. Проигнорировал и шум, поднятый батраками за теремом.

Он лежал сверху на Изольде, лицом к лицу, среди досок, щеп и осколков. А она стонала, глухо, от перебитого дыхания. И тогда он понял. Его опьянённый, заколдованный, омертвелый и мутированный суррогат разума, хаотично искал выход из ситуации. И нашёл.

Поцелуй любви — вот чего нас спасёт! Чего может быть лучше! Какой же я был дурак! Недаром, в сказаниях говорят об энтом столь много!

Фредерик посмотрел на прекрасное лицо. В чарующие и бездонные, зелёные, зарёванные глаза. И наклонился.

— Я просто пришёл обнять тебя, сказать, как сильно я тебя люблю! — квакающе забулькал он.

Лицо Изольды залили отвратно воняющие желчь и слюни. Пахнуло протухшим мясом, алкоголем, речной вонью и трупом. Она открыла ротик во всю ширь, и вновь истошно закричала. Мерзкая субстанция капнула вовнутрь. Изольда продолжала вопить. И Фредерик закрыл её прекрасные уста поцелуем.

Он невольно зажмурился от блаженства. Её губы были по-настоящему сладки, как спелый фрукт. Фредерик навалился на извивающуюся, как уж на сковороде, девушку.

Во всяком случае, он вспомнил всё чудесное былое. Осталось вспомнить ей и ответить. И она ответила. Но совсем не так, как он хотел.

От тошнотворного прикосновения желудок скрутило. Зловоние выворачивало наизнанку. Пытаясь остаться в сознании, Изольда отчаянно продолжала сопротивляться. И таки исхитрилась лягнуть загорелой коленкой Фредерика в пах. От боли он выпучил, и без того выпученные зенки. Казалось, они сейчас выскочат из орбит. Но слишком она была сладкой. И он упорно продолжил поцелуй. Изольда с омерзением почувствовала, как у неё во рту шевелится, точно змея, длинный, поганый язык. И лезет в горло. Начав давиться рвотными массами, она укусила. Со всей силы.

Агония пронзила все оставшиеся нервы. Теперь визжал Фредерик. Он отстранился, брызжа чёрной жижей из откусанного языка. Судорожно мотавшегося во все стороны, будто оборванное щупальце. Задрав морду к луне, подёрнутой одиноким облаком, Фредерик верещал на всю округу.

Он наклонился снова. Изольда, изловчившись, снова лягнула его туда, где при жизни он предпочитал нежные поглаживания и ласки. Плюнула ему в рожу, возвращая желчь, слюни, и кусок языка. Ощутила, что он сбавил натиск. И выгнулась дугой.

И она почти сбросила проклятого утопца. Но Фредерик, отчаянно, яростно, поцеловал её ещё раз. Одновременно кусая.

Потекла тёплая струйка крови. Лишая разум Фредерика последнего здравого смысла.

Теперь Изольда была не только сладкой. А ещё и вкусной. Очень и очень вкусной. Будоражаще вкусной. Животные инстинкты окончательно взяли вверх. Он сжал челюсти.

Изольда душераздирающе заорала.

Что-то чавкнуло. Хрустнуло. Теперь крови было больше. Гораздо больше. И крови вкуснейшей.

Изольда коротко пискнула и обмякла.

Фредерик совсем не соображал. Хотел было откусить ещё, дурманящей, манящей плоти. Но его голова закачалась от добротного пинка. Фредерик выпрямился, стоя на коленях.

Над ним возвышался кмет, в одних панталонах, замахиваясь поленом. Рядом упал не завязанный лапоть, слетевший при ударе.

— Я те ща башку снесу, паскудник! Ишь чего…

И тут дверь распахнулась, проливая свет. Одинокое облако открыло луну.

Кмет неожиданно тонко пискнул, шарахнулся, запнулся, и упал на пятую точку.

— Изольда, деточка!.. — В дверной проём, широко расставив ноги и грозно замахнувшись сковородой, выскочила бабка Изольды. Она громко ахнула, увидев алое месиво на лице внучки. А когда подняла взор, на рычащее, залитое кровью и сукровицей чудовище, ахнула ещё раз. Тихо. И рухнула в сенях.

— Лю-ю-юди-и-и! — зычно заголосила какая-то баба через дорогу с ручьём. Это была местная знахарка, Настасья. Её большие и выпуклые, дикие очи сверкали в темноте и были ещё больше обычного. — Карау-у-ул!

Загрохотал и затрясся навес.

— Изольда! — пробасил кто-то с навеса, голосом её папаши.

Прибежали еще три батрака. Кто в одной штанине, а кто босиком. Замерли подле товарища. Замерли в ступоре, одинаково вращая круглейшими глазищами.

Изольда застонала, приходя в себя. Фредерик потянулся к ней. С навеса метнулась тень. Фредерика сбросило с возлюбленной. Придавило к земле. Свирепея, упёршись на лапы, он начал вставать.

Цепные псы неистовствовали у сарая. Лай деревенских собак был всё ближе. К голосящей бабе присоединился сосед и пара крестьян. Фредерик завертелся, пытаясь сбросить раздражающую ношу.

— Чего стоите, сучьи дети?! Бейте чудище! — Пробасила ноша, щедро осыпая Фредерика тумаками.

Батраки кивнули. И подняли своего товарища с воплем: «Давай, Пронька, бей!» Он замахнулся поленом, издав боевой клич. Смесь женского писка при виде мыши, с кряхтением человека коего мучает запор. Но когда Проньку подтолкнули в спину, медлить он не стал, а пошёл в драку. Кмет приложил Фредерика поленом в висок. Мир засверкал звёздами. Фредерик зашатался, его повело. Поэтому удар дубины другого батрака, того, что был в одной штанине, пришёлся прямо по хребту отца Изольды. Он сдавленно охнул, но хвата не разжал. Прибежавшая первой, чёрно-белая собачка, залилась лаем.

Толстый кмет вытянул грабли, на манер генерала, указывающего цель.

— Ату его! Ату!

Утопец вертелся волчком. Кафтан порвался, являя окружающим большой спинной плавник. Его бесило всё. Какофония воплей, карканья, лая и криков. Иссушающая жара. Некто, повисший у него на спине, и басящий ненавистным голосом папаши Изольды. Град ударов. Хоть и половина из них приходилась на того, кто висел на спине. Мелкая псина, вцепившаяся и повисшая на ноге. Укусы прибежавшей второй. А самое главное, что ему не дают поесть мяса. Вкуснейшего мяса. И поцеловать любимую. Не дают сказать ей, что хотел.

Фредерик впал в буйство. Широким пинком он выбил из пыльной, клокочущей и горлопанящей битвы третью подоспевшую собаку. Левой лапой уцепился в человека на спине, раздирая ему плечо. Взмахом когтей правой, он распорол живот кмету с поленом.

— Ах, курва! — прохрипел мужик, роняя полено и хватаясь за рану.

Фредерик парировал обрушенные на темя грабли, и, наплевав на боль в предплечье, размашистым крюком разорвал грудную клетку парню в штанах. Со стороны голосившей бабы засвистела раскручиваемая праща. А следом — засвистел камень. Кмет в одной штанине, тряся головой, оправляясь от случайной зуботычины товарища, собирался снова ринуться в бой. Но камень гулко тюкнул его по лбу. Со стоном он повалился в кусты.

— Твою ж мать! — голосила баба. — Метче бей, метче!

Фредерик умудрился поймать вторую собаку, и под отчаянный визг животного, швырнуть его в направлении камнеметателя. Попутно, блокируя очередной выпад грабель. Уже под свой визг. Он сбросил чёрно-белую собачку, пинком отбивая новую атаку третьей собаки. И скинул наконец-то того, кто висел на спине, дополнив тычком. С удивлением узнал противника. От удара локтя, и центробежной силы, папаша Изольды неловко засеменил ногами, ругаясь как сапожник. Он ударился спиной о бочки с вином, перевернув несколько, и завалился за них, сквернословя пуще прежнего.

Толстый кмет, пыхтя, отступил.

— Ату его! Ату, пёсик!

Но пёсик, видя, что расстановка сил меняется, отбежал, гавкая и рыча. Вторая собака вылезала из канала ручья. За ручьём, рядом с голосящей бабой, дед с длинной седой бородой замахивался для очередного броска. Третий пёс, рыча, разгонялся для нападения. Пронька, с распоротым животом сидел снова на мягком месте, смотря в никуда дурными глазами. Раненый в грудь батрак отползал к своему толстому товарищу. А Изольда…

Изольда очнулась. И ползла к терему, воя от муки.

— Уби-и-ивец! Тута чудишше! — не переставала голосить баба. — Тикайте все сюды! Лю-ю-юди-и-и!

Глиняный кувшин разлетелся вдребезги, саданув по затылку. Победно взвыли голосящая баба и её старик. Фредерик понял, что ему не дадут спокойно — ни поесть, ни признаться в любви.

Утопец взревел от ярости. Замах. Истошный скулёж третьей собаки — он содрал ей часть морды. Схватил Изольду, перекинул через плечо. И побежал к реке.

Отец Изольды вскочил на ноги.

— Хватайте железяки! И сети! Ловите ублюдка! — Он споткнулся и чуть опять не упал среди бочек. — Жена! Спускай цепных псов!

Отразив очередную атаку третьей «неугомонной псины», Фредерик нёсся что есть сил.

Неистово лаяли собаки. В домах зажигался свет, хлопали двери и ставни. Всё больше жителей подключалось к нестройному хору выкриков и воплей. Кто-то душераздирающе завизжал. Загрохотали, покатившиеся с горки, бочки со свадебным вином. Поднялся невообразимый хаос и переполох. Шум и гам мог поднять даже мёртвого.

Деревня не спала.

— Лю-ю-юди-и-и! — голосила баба, под звон стекла, что выбил её дед булыжником. — Чудишше украл девку! Хапай всё шо есть! Луки, копья, стрелы, камни, арбалеты, пращи, требушеты, баллисты, катапульты!

Отец Изольды, на бегу, гневно вскинул вилы. Левый рукав был уже наполовину красным.

— Не стрелять! Не сметь! У него моя дочь! Моя дочь!!! Вот ублюдок! О, Изольда! Не стрелять!

— Лю-ю-юди-и-и! — тут же затянула баба. — Пока девку не отымем, не стреляйте! Прибить можно! Поспешайте!

— Хде пожар? — сипло кричали с центра деревни.

На дороге уже показалась первая, сформированная из заспанных крестьян, группа захвата. Под предводительством Никиты Актёра, вооружённого рогатиной. Отряд встал как вкопанный. Никита «вылупил аршинные зенки», и заорал благим матом:

— Вомпер!

Сделал он это зря, потому как несколько человек подхватили:

— Вомпер! В деревне вомпер! Спасайтесь хто могёт! — несколько человек ринулись врассыпную. Фредерик забрал влево, стараясь обогнуть кметов через дворы.

Кто-то принялся запирать ставни.

Никита понял, что допустил ошибку, видя, как редеет его бригада. Он широко расставил руки, и, несмотря на намокшие в промежности штаны и дрожащий голос, зычно гаркнул:

— Народ! Да не убоимся мы зла! Неможно нам отступить! Не то вомпер всех девок перетаскает, и нас пожрёт! Айда за мной!

Пара кметов осталась стоять. Остальная же пятёрка, после долгого колебания, засеменила за Никитой.

Позади рычали цепные псы. Орал толстый кмет, коего в суматохе, злющий пёс цапнул за зад. Бранился и вопил отец Изольды, на ходу координируя погоню и потрясая вилами.

Двоих из толпы, прущей наперерез Фредерику, сбило с ног бочкой. Вторая бочка взорвалась кусками досок и фонтаном вина, врезавшись в берёзу.

Показалась пепельная голова Скользкого Бори. Он бежал навстречу Никите, голый по пояс, держа в татуированных руках рыбацкую сеть. Он сжался, намереваясь набросить путы. Но третья бочка, проскакав по небольшому холму, как по трамплину, взлетела ввысь. Боря вскрикнул, разглядев окровавленную, отвратительную морду утопца. А потом, скосив глаза — заорал, поняв, что ему обеспечен совсем другой улов, чем он предполагал. Описав дугу, бочка, вращаясь, упала на Скользкого Борю. Коротко ругнувшись, в обнимку с сетью и бочкой он влетел в окно. Зазвенело стекло. Завизжал кот. Заголосила женщина.

Фредерик запрыгнул на теплицу, а с неё — на дом. Лай собак был всё ближе. Фредерик побежал, коля ноги соломой. Изольда, нечленораздельно и дико кричала. Никита пихнул рогатиной, и попал по ногам. Фредерик запнулся, и вместе с возлюбленной свалился с обратной стороны крыши. В крашенную синим, телегу.

От удара, трухлявые оглобли, упёртые в землю, с треском сломались. И синяя телега покатилась.

Это была непростая телега. Она издавала дикий шум при езде. Настолько, что её прозвали «телегой безумия». Её два кучера, Скользкий Боря и Констанций, постоянно спорили и дрались за право ей управлять. Но когда жители просили устранить причину «клятого бабаханья» — сваливали права правления телегой друг на друга, и не делали ровным счётом ничего.

В ту ночь телега безумия оправдала своё название по полной. Это была наиболее крутая часть склона, и телега развила сумасшедшую скорость за считанные секунды. Скрип колёс, дребезжание, грохот вываливающихся ящиков, звон пустых бутылок — слились с диким гомоном, превращаясь в адскую какофонию. Самые прыткие собаки бежали рядом, рыча и лая.

Лязгая и грохоча, телега мчалась сквозь ночь. Шлейф пыли рассекал холм. Разлетелся забор с надетыми на него глиняными горшочками. Из-под колёс выскочили гогочущие и квохчущие гуси и куры. С громким хлопком сорвало гамак. Хрустнуло хлипкое ограждение, завизжали переполошенные свиньи. Взорвался на доски сарай. Фредерик прижимал Изольду, в ужасе стараясь удержаться в по-настоящему безумной телеге. Неожиданно оказалось, что Фредерик и Изольда в телеге не одни. Откинув плед, присел, в обнимку с бутылкой, только что спящий Констанций. Он тут же заверещал, вскакивая.

— Люди! — Он смотрел ошарашенным взором, пытаясь то ли устоять, то ли выпрыгнуть в этой зубодробительной тряске. — Люди! Оборотень украл мою повозку! Люди, оборотень!..

Его снесла ветка яблоньки в саду Полины.

Но его вопли тут же подхватили:

— Оборотень угнал телегу!

— О, Лебеда! — взвыл кто-то. — Ещё и оборотень!

Тут оборотень! Чёрт побери, энто хреново! — подумалось Фредерику. — При таких раскладах, гнаться им надыть не за мной!

Словно тараном разворотило чей-то плетёный заборчик, а следом, нужник. Взвились облаком, а потом заскакали по траве куски глиняных черепков, лозы и досок. Протяжно замычав, шарахнулась корова.

Теперь телега безумия мчалась сквозь простыни. В какой-то момент пред ней предстали краснолюд и его жена, низушек. Фредерик успел заметить, что рыжий Ромул вооружён киркой, а его, такая же рыжая Ниннель, топором. В следующий же момент, и краснолюд, и низушка, и кирка, и топор, а также два факела, разлетелись. Простыни загорелись.

Телега безумия разметала сеновал. Воспарили, брошенные в суматохе, женские панталоны с кружавчиками и ночная сорочка.

Несколько человек впереди возопили, пускаясь наутёк.

От очередного безумного скачка, передние колёса телеги не выдержали перегрузок и сломались. Перед зарылся в землю, вспахав её. Заднюю часть вскинуло, вышвыривая содержимое, подобно катапульте. Фредерик и Изольда закружились в салюте бутылок, осколков, ящиков и щеп. Падение выбило из него дух. Он покатился по траве. Рядом Изольда. А спереди совершала кульбиты и разваливалась телега. Страшный удар сотряс хату Алёны Полторашки. Из выбитой тучи глиняной пыли взлетела солома с крыши.

Пёс Никитка и Андрэ Мореход присели. И первое, что они увидели, был срывающий с себя порванную одежду с бельевых верёвок, ужасный монстр. Фредерик набрал воздуха, и дико завизжал от отчаяния, ярости и боли.

Андрэ Мореход тоже вдохнул, его изъеденное язвами сифилиса бородатое лицо исказилось в полоумной гримасе. И заорал дурным голосом:

— Вомпер!

Спустя секунду, и пёс, и человек, громогласно испражнились под себя. Никитка в траву, а Мореход — в штаны.

Из-за простынь прибежала Алёна, размахивая палашом.

— Да твою ж мать! Ты опять за своё!.. — она осеклась, переводя взгляд с Андрэ, на проломленную остатками телеги, стену хаты. А потом она посмотрела на хватающего Изольду Фредерика. — А-а-а! Демоны!

Притопал её муж Никола. Глянул на всё это дело в той же последовательности.

— Сука… Сука! Сука!!!

Никитка залился лаем. Андрэ попытался вцепиться в бутылку, но тут же отбросил, и начал молиться всем Богам. Фредерик, с Изольдой на плече, вломился в хату. Никитка за ними. Следом Алёна с мужем.

Собачий лай и людские крики приближались. Где-то и вправду, из-за чьей-то паники занялся пожар. И не один. Кошмарный переполох в деревне нарастал.

Фредерик проломился сквозь комнатки, перевернул стол с играми и бутылками. Пробежал по широкой кровати, на кой были разбросаны всякие странные вещи. Собачий ошейник, хоть у Алёны пёс был во дворе. Ремни, верёвки, плеть, и замысловато выструганное из древесины мужское достоинство, в банке с вареньем. Большего Фредерик рассмотреть не успел — бесноватая эльфка Юлиана дико завизжала и огрела его скалкой. Укушенный Никиткой, Фредерик продрался сквозь хату Алёны, и выскочил из другой двери.

Он совсем выбился из сил. Рана на шее, ушибы, укусы, вывернутая при падении с телеги безумия нога. Воздух, казавшийся раскалённым, иссушал кожу. Жабры скручивало судорогой при каждом вдохе. Лёгкие пылали. На плечо давила скулящая в обмороке Изольда. Крики и лай. Храп коней. Грохот и шум. Всё это выводило из себя. Сводило с ума. Лишало воли. Но и заставляло его свирепеть. Ведь он хотел сказать любимой, что хотел. Поцеловать. И поесть вкуснейшего мяса. И они бы снова держались за руки под луной, и всё было бы чудесно, как раньше.

А посему Фредерик упорно бежал, отбивая атаки собак.

В чудовищной суматохе никто не понимал, где монстр. Или, не хотел понимать. Фредерик знал, окажись он на главной дороге с ручьём, его заметят. Поэтому он нёсся сквозь дворы, пользуясь прикрытием деревьев и развешанного белья.

Ворвавшись в халупу к низушке Ясечке, Фредерик остолбенел. Она была самой милой и невинной на вид девушкой во всей округе. И как оказалось, на вид. Большая крышка в земляной погреб была распахнута. Из него струился красный свет. Ясечка, спешно задувавшая свечи, пялилась из погреба на утопца, открыв ротик. Фредерик — пялился, раскрыв рот, на низушку. В центре пентаграммы, нарисованной кровью голубей, коих разводила низушка, парила магическая проекция обнаженной женщины. Из-под чёрной шляпки с широкими полями и брошкой в виде змеи, вились волосы цвета воронова крыла, ниспадая на красивый бюст. Её губы, перемазанные в крови, разошлись от безмерного удивления, оголяя вампирские клыки. На стенах погреба висели плакаты и гобелены, а на полу валялись брошюры, изображающие такие непотребства и срам, что Фредерик ломанулся наутёк, стараясь это всё немедля забыть.

Совершив несколько диких прыжков и манёвров, вереща от боли, он вторгся в чей-то дом. Где почему-то все были внутри, а не снаружи. Чей это был дом, Фредерик сообразил тут же, едва увидев громадные груди, которые не в силах была прикрыть женская ручка. Спустя мгновение, он догадался, почему все не во дворе.

Видимо, когда крики и паника стали оглушающими, а телега безумия будила всю округу, все кто был в доме, повыскакивали из кроватей. В свете свечей встретились на первом этаже. Фредерик перевёл взгляд с Прадеда — он стоял посреди зала, расставив узловатые руки в разные стороны, под свисающими пучками трав, благовоний, и вязанкой чеснока. На Аксению Арбузные Сиськи, застывшую у шкафа с соленьями. Она была в одних панталонах. Левой рукой она прикрывала «роскошные титьки», а в правой, держала тесак. За её спиной прятался, Фредерик не поверил своим глазам — рыбак Максимка. Синие глазищи Аксении пылали стыдом, и, праведным гневом. Отчего именно ещё и гневом, становилось ясно, едва взглянув на её мужа, Егора Травника, скрипевшего зубами подле заднего входа. Рубаха его была напялена шиворот-навыворот, а сам он — весь в сене и губной помаде. Взор у него горел так же, как и у Аксении, а в кулаке он сжимал чугунный ковш. На лестнице на второй этаж, стояли мать и бабка Аксении, одинаково прижимавшие ко рту ладони. Напряжение столь сильно дрожало в воздухе, что люди не сразу заметили незваного гостя и его скулящую ношу.

Начал подниматься крик, когда в окно, справа от шкафа с соленьями, всунулся солтыс. В белой с синим, рубахе, а незыблемая енотовая шапка нахлобучена впопыхах на ночной колпак. Ему хватило секунды, дабы оценить обстановку.

— Отставить мордобитие! Не сейчас! Ловите чудище!

И Фредерик рванул с места. Егор метнул ковш. Неизвестно, в кого он метил, но чугунное изделие просвистело мимо Фредерика, Изольды, Прадеда, Аксении и Максимки, и угодило солтысу прямо в переносицу. Виталь де Темоо взвыл и завалился в кусты. Фредерик отпихнул Прадеда к внучке. Аксения пошатнулась, визжа и размахивая тесаком. Максимка схватился за арбалет, пылившийся на полке, ругнулся, получив случайный порез уголком лезвия. И выстрелил. Болт срикошетил от висящей под балкой сковороды, и впился в бок заскочившей в дверь Алёне. Краснолюдка заверещала, завертелась, и упала другим боком на печь. Крик и визг заполонили дом.

Фредерик выбил вместе с Изольдой окно. Рухнул на корзинки с грибами, под звон стекла. Вскочил, помчался. Чуть не свалился от удара топора в ключицу — ибо Виталь де Темоо не был солтысом просто так. Фредерик ободрал ему и без того окровавленное лицо, и «дал дёру».

Солтыс, шатаясь, поднял отброшенное утопцем оружие, и принялся им размахивать.

— Лови чудище!

Позади него оказался Максимка, кой тут же заорал, поскольку во всеобщей неразберихе цепной пёс сорвал с него панталоны, с куском зада.

— У-у-у! — завыл он. — Моя жопа!

Солтыс замахнулся для броска, и обухом зарядил рыбаку промеж глаз. Максимка повалился в заросли крапивы. И завыл снова.

Фредерик старался бежать, но понял, что сейчас падёт. Его рвали собаки. Погоня наступала на пятки. Был близок и отец Изольды, метивший вилами монстру в ноги. Раскалённый воздух вспорола стрела. Фредерик закачался, рыкнув и плюнув кровью. Боль в бедре правой, подвёрнутой ноги, не давала ступить.

Чуть правее, Катрина Охотница, двоюродная сестра Егора Травника, натягивала тетиву лука. Фредерик, невзирая на ярость, успел отметить, что она вся была в сене. С напяленной наперекосяк одеждой.

В ночи запела бутылка. Старый Артур атаковал из своего огорода. Сосуд с недопитым вином разбился на голове Катрины. Засвистела стрела. И попала в Изольду. Закричал её отец. Закричал солтыс. Закричал и Фредерик.

Он уже скакал на «одной левой». Кметы были в паре шагов, а его плоть разрывали зубы псов. И тут, Фредерик увидел спасительный выход. Хоть что-то.

Золотой колодец.

Отчаянно взрычав, Фредерик прыгнул, давясь криком от боли.

И упал во тьму.

* * *

Прошёл день. А может, и два, или три.

Как бы он ни молил, и эльфскую статую, и ожерелье, и Богов — Изольда не оживала.

Фредерик вспоминал, как рыл грунт в подземной реке под колодцем. Как вопили кметы. Как отец Изольды вместе с солтысом начали спускаться вниз. В тот момент земля и камни поддались, обвалившись, открывая целую пещеру. Он ещё помнил, что проплыл и прокопался к большой реке. И как на песчаном и илистом дне, подле мраморного изваяния, баюкал тело Изольды. Как просил, чтобы ему дали, хотя бы сказать ей, всё что хотел. Он обнимал её, целовал. Но, Изольда не оживала, а он был так же утопцем.

Так шли часы, и дни. Статуя, ожерелье, а в покачивающихся водорослях сидел утопец, прижимая к себе труп возлюбленной. Иногда, на них играли бликами пробившиеся сквозь толщу воды лучи солнца. Иногда, луны. А иногда, поднятые течением завихрения ила и песка, подобные мутному туману, скрывали их от безразличных рыбьих глаз.

Его осознание себя — как Фредерика, гасло. А Изольда становилась всё вкуснее. Он лишь помнил, что любит её. Это было очень сильное чувство. Чувство, когда от любви тебе хочется не только поцеловать человека, но и сожрать его. И он сожрал.

Сначала по маленьким кусочкам, а потом целиком.

А после, он почуял запах с берега. Манящий и сладостный, аромат Изольды.

* * *

Аромат манил и притягивал, настолько сильно, что утопец вылез на берег при свете дня, и зашлёпал по лиману к устью ручья. И тут же бросился к плетёной корзинке, чрез которую текла вода. Её содержимое показалось бы простому крестьянину крайне странным, или даже отвратительным. Но существо, бывшее некогда Фредериком, считало берестяное лукошко восхитительным. Утопец наклонил морду и начал жадно вдыхать. Он восторженно заклёкотал. И принялся остервенело рыться. Достал кусок подгнившего мяса и жадно разорвал зубами. Крякнул от досады — оно не было человеческим. Но всё же, благодаря запаху, мясо являлось деликатесом.

Утопец жевал и доставал предметы, смешанные в причудливую кашу. Краски, чернила, пергамент, мёд, пропитанные нектаром полевых цветов женская сорочка и панталоны. Всё это, даже по отдельности, особенно одежда, казалось чем-то до боли знакомым. Родным. А в смешанном же виде, давало упоительное, великолепное благоухание. Пахло Изольдой.

Фредерик задёргался в экстазе, задрав голову и прижимая к морде бельё той, кого продолжал безумно любить до сих пор. Посмотрев вперёд, он увидел разукрашенный дом. Из подсолнухов выглядывали лица. На одном из людей была напялена енотовая шапка. Фредерик подумал, что, наверное, когда-то их знал. Но, это было неважно. Он наслаждался цветочным амбре.

Боковым зрением он заметил движение слева. Повернул вздутую башку. И ощерился улыбкой.

Подле него стоял худой, необычайно бледный человек. Несмотря на сапоги, такие же пыльные и чёрные, как и штаны — незнакомец подкрался незаметно. Не хрустнула ни веточка, ни улитка — всё так же поквакивали лягушки и потрескивали цикады, а над беловолосой головой продолжали шелестеть листья дуба. Длинные и седые волосы до плеч, были собраны в хвост на затылке. Из-под повязки на лбу смотрели удивительные, жёлтые глаза. Кошачьи глаза. Блики солнца плясали на занесённом острие серебряного меча. Серебрились на шипах чёрных кожаных перчаток. Мерцали на пузырьках зелий в ячейках коричневого ремня, пересекающего грудь. Человек был недвижим, точно статуя. Лишь ветер колыхал седые пряди. Да поверх жилета на белой рубахе, дрожал медальон с изображением волка.

Теперь Фредерик был уверен, что всё-таки знает его. Это был он. Ведьмак. Белый Волк.

Фредерик, наконец, вспомнил его имя, и радостно, булькающе и квакающе рассмеялся. Вытянул измазанную в крови руку и указал когтистым пальцем.

— Геральт из Ривии! — так же радостно и булькающе проквакал он.

Человек не дрогнул, лишь вертикальные зрачки немного расширились, а потом сузились обратно.

Фредерик потерял интерес к ведьмаку — слишком дивным был аромат из корзины. Он принялся пожирать содержимое и тереться мордой о панталоны. Пришелец выкрикнул некую магическую формулу. Что-то спросил, но утопец не разобрал слов. В нём поднималась волна дикого раздражения — он хотел съесть милую сердцу ткань, рвал на лоскуты гнилыми зубами — но это было не мясо.

Человек, теперь он был ближе, и возвышался над ним, окликнул его несколько раз, всё громче и громче. Утопец вскочил в бешенстве, таращась на надоедливого незваного гостя.

Седой не дрогнул, лишь коротко буркнул:

— Зараза!

Утопец развёл руки и яростно зашипел на незнакомца, готовясь к смертельно опасному прыжку. Он был зол. Он хотел мяса. Тень сознания Фредерика успела подумать, что возможно, откуда-то этого человека он знает.

А потом, седой молниеносно рубанул, распоров воздух. Неуловимым глазу движением — только что его меч был над правым плечом, и тут же он слева. А между ними — серебряная, похожая на веер, вспышка. Серебряная боль разрубила шею, обожгла. И мир перед глазами Фредерика завертелся.

* * *

Виталь де Темоо сосредоточенно писал на обратной стороне пергамента старого объявления. Шелестели подсолнухи. По двору сонно шастали еноты. Поковыряв в носу, солтыс «выудил козюлю», и метко, щелчком, выстрелил ею в проходящую мимо жену. Мария хмыкнула, дала ему по лбу деревянной ложкой, и пошла дальше, размешивая тесто. Солтыс поморщился, потрогал распухший, перебитый нос. Вздохнул. Но улыбнулся. Он был рад, что жена реагирует на шутки юмором. Им всем сейчас не мешало бы немного разрядиться. Отвлечься, от произошедшей трагедии. И, грядущей ночи. Он почесал затылок, поправил енотовую шапку, и уставился на берег.

Безутешный отец Изольды сидел на разбитом причале и смотрел на реку. И пьянствовал. В ожидании ночи. Солтыс вздохнул. Виталь де Темоо вспомнил его опухшее лицо, щетину и перегар. Покачал головой. Погладил лежащего на коленях енота. Вздохнул.

Чуть ближе, где ручей расширялся, играли деревенские дети, разыгрывая сценку убийства утопца. Резвились слишком рьяно, словно хотели вымотаться и крепко спать, когда зайдёт солнце. И солтыс прекрасно их понимал. Маленький, выбранный по жребию, ведьмак, выдавал воистину геройскую речь писклявым голосишкой. Маленький, ряженный утопец, рычал и нападал. «Ведьмак» махал палкой, и вверх подбрасывали, сшитую из тряпья башку треклятой твари. А после, все её пинали и танцевали вокруг. И, всё шло по новой. Солтыс увидел мелькнувшую в косой сажени от земли рожу. Большие глаза — пуговицы, и размалёванные углём зубы. В этот раз голова пугала закружилась в воздухе, достав до листьев дерева. Как тогда, недели две назад. Когда тот ведьмак отрубил голову поганому трупоеду.

— Очень натурально! — похвалил ребятню, лежащий в тени дуба рыбак Максимка. Его лицо было до сих пор распухшим от синяков — результат драки с двумя мужьями. За то, что в одну жену он вонзил арбалетный болт. Случайно. А в другую — свой собственный. Не случайно. Солтыс захихикал. Скосив глаза, он проверил, не смотрит ли Мария, а потом начал рассматривать Аксению, коя размазывала кашицу из трав по гематомам любовника. Виталь де Темоо наслаждался видом шикарной груди, коя беспардонно выпирала из сарафана. Солтыс вздохнул. Вздохнула и его жена, коя наслаждалась теми же красотами, но из окна дома, мешая тесто.

Позади, в своей хатке причитал Никита Актёр. Солтыс знал, что Никита стоит у печи, и, положив руку на сердце и возведя очи горе, репетирует реквием по Изольде. Виталь де Темоо вздохнул.

Несколько присланных из Вызимы стражников слонялись по деревне, разинув рот и внимая байкам о произошедшем. В основном от Джульетты, местной сумасшедшей. Сначала она рассказывала о своём воображаемом женихе. Слушатели деликатно кивали. Но её всё равно слушали, так как ведала она эту историю, упоминая каждый собачий визг, знатно всё приукрашивая. И все как один, нервно ждали ночи.

Больше всех из стражей порядка выделялись Александра и Андриан. Они хорохорились более остальных, но поутру, вместе со всеми бежали стирать портки.

Тётушка Олеся наводила невообразимую суету. Она истерически оповещала люд, что эти события — кара небес, и обвиняла всех и вся, во всевозможных и невозможных грехах. Кроме себя.

Андрэ Мореход, как обычно, пьянствовал, шлялся и раздражал народ своим нытьём. Разбрасывая среди разломанных лодок да удочек бутыли.

— Бесполезная шваль, — подумал солтыс, покосившись на Морехода.

Да уж, происшествие было кошмарным. Но, хотя бы не было больше жертв. Удивительное дело, но никто более не помер. Были раненные — но ведьмак, раздевшись до белой рубахи и закатав рукава, знахарка и травник умудрились подлечить и их. И, деревенские сумели-таки погасить занявшиеся в суматохе и панике пожары. А ещё, происшествие было странным. Очень странным. И странности не оканчивались.

Во-первых, сам утопец. Всем было ясно, и ведьмак это подтвердил — это был не простой утопец. Имело место быть мощное заклятие. Именно поэтому, ведьмак долго исследовал труп чудовища. А когда жители деревни уговорили отца Изольды, не вывешивать на колу голову монстра, чтоб «каждый прохожий мог швырнуть в ублюдка камень», ведьмак выпросил большую банку, и забальзамировал уродливую башку. Напялил свою чёрную куртку с серебряными шипами, починенную Марией-Николь. И ускакал к трактиру выше по течению, дабы разобраться с тамошними утопцами. Пошли слухи, мол, ведьмак что-то подозрительно долго задержался у портнихи. Виталь де Темоо знать не знал, насколько сиё правда, хоть и ревновал. Не знал он, кто, или что, могло так изорвать ведьмачью броню, да и не желал знать. Тётушка Олеся принялась болтать, что мутант де жаждет «пожрать втихаря сучью башку». Но солтыс понимал, что «ведьмак хочет просто показать её кому-нито умному, знающему». Либо, просто продать. Поговаривали, у колдунов да магичек спрос на такие паскудные вещи был, хоть отбавляй.

Во-вторых, Прадед ушёл к ведьме. На поклон. Ведь при обследовании ведьмаком и добровольцами колодца, выяснилось, что он и вправду был золотой. В подводной пещере оказались золотые жилы. Прадеда чуть инфаркт не хватил. Он ходил гоголем, гордо бил себя в грудь, и вопил о том, как же он был прав.

В деревню уже стекались всякого разного рода дельцы да купцы. Всевозможные горняки, краснолюды и гномы, ищущие работы. Рыжий Ромул, объявляющий себя ранее, как «лучший ловчий, охотник и каменщик», теперь же, почёсывая обгоревшую бороду, заявлял о себе как о «лучшем добытчике золота». Его жена, Ниннель, курила трубку в стороне, и чудилось, сгорала от стыда.

В деревню также явились некие «бродячие артистки», Анька Кладовка, Машка Семашка и Анка Химко, обещающие «благородным мужам, не менее благородный отдых». Когда разошлась молва, что они аж из «Хромоножки Катарины», клиентуры прибавилось.

Сразу же после отбытия ведьмака, остановилась на постой, проезжающая мимо ворожейка, Аннет Морган. В чёрном платье, плаще, и шляпке с широкими полями и брошкой в виде змеи, поверх копны волнистых волос цвета вороного крыла. Сказала, подвезли на карете. «Такая красивая госпожа, а остановилась в халупе у Ясечки!» — дивился Скользкий Боря. Впрочем, как и все. Ворожейка, сцапав в длинные пальцы чёрного кота, обещала снадобья от кошмаров. И когда начался сущий кошмар наяву, эти зелья ох как пригодились. Правда, один из купцов обмолвился, что она не та, за кого себя выдаёт. Мол, видывал он похожую один в один мамзель в «Доме Королевы Ночи». И будто бы её оттуда изгнали со скандалом между сёстрами, за некую «чрезмерную жажду». Виталь де Темоо всё хотел его расспросить подробнее, да купец куда-то запропастился.

Солтыс бросил взгляд на солнце, оценивая, скоро ли закат.

Потому что, в-третьих, история продолжалась. Причём, особо опасно для деревни. А, кроме того, невообразимо грустно. И ещё более — жутко.

После того, как ведьмак умчался разбираться с остальными утопцами, третьего дня от его отъезда, лишь только появился серп, над лунной дорожкой материализовался призрак Изольды. Люди, они зажигали свечи на берегу, шарахнулись врассыпную. Кто-то завизжал, кто-то начал молиться. А Изольда, точнее её призрак, выглядевший равно как и в ту ночь, когда её выкрал утопец, не делала ничего. Просто летала по лёгкой лунной дорожке, к середине реки, и снова к причалу. И грустно вздыхала. Её отец, уже было решивший, что сходит с ума, взошёл на причал, упал на колени, и заговорил с ней.

А Изольда, вздохнула… Хотя, солтыс не был уверен, могут ли призраки вздыхать. И молвила:

— Оставьте меня, папенька, я в печали… — А голос был, словно эхо из другого мира. И такая вселенская тоска звучала в нём, такое замогильное унынье, что всех кто это слышал, пробил ледяной озноб до костей. И более она не говорила. Что бы ни кричал ей отец, как любит, и как хочет обнять — Изольда не реагировала. А медленно дрейфовала то туда, то обратно, и стенала.

А потом, появился призрак этого непутёвого засранца, Фредерика, — вспомнил солтыс. — И оказывается, жутко нам ещё не было. Настоящая жуть токмо начиналась.

Фредерик подлетел, одетый, в вроде бы, зелёный камзол. Деревенские дураками не были, и, разумеется, провели параллели. Окрашивая днями эти параллели домыслами. Днями, потому как ночью у всех были другие заботы.

Влюблённые встретились над причалом. Сквозь них сияла луна, и мерцали звёзды. Фредерик говорил, что хотел сказать:

— Я просто пришёл обнять тебя, сказать, как сильно я тебя люблю.

А потом, призрак Изольды начал визжать. Так, что заложило уши. И она обратилась в настоящую призрачную бестию. От её громоподобного крика у кого-то даже лопнули стёкла и посуда. Вороньё, коего развелось — не счесть, сыпалось с небес замертво аки град. Собаки массово начали гадить под себя. Как и все животные в округе. Некоторые люди тоже. Пару человек чуть не уложил в землю инфаркт. Солтыс вспомнил, как пятился от реки к своему забору, а из носа и ушей шла кровь. Он вздохнул. И вздрогнул.

В следующее мгновение, призрачное чудище, секунду назад бывшее духом Изольды, принялось гонять и швырять призрака Фредерика по всей реке, истошно вопя. В перерыве между воем, можно было расслышать такую ругань Изольды, что любой портовый грузчик покраснел бы от срама, а его уши отвалились бы. Изольда отрывала от Фредерика куски, кои тут же превращались в зеленоватую пыль. Воды Понтара под ними бурлили и кипели. А когда они пронеслись над берегом, сломали кусок причала. Салют из древесины взвился выше деревьев. Самого отца Изольды снесло в воду, и он бы непременно утоп, еле вытащили. Ловушки и сети вышвырнуло на берег. Лодки и шлюпки бились бортами, фонтанируя кусками досок и щеп.

Эта адская битва, а точнее, казнь, продолжалась несколько минут, а ущерба было точно от мощного урагана. И, в конце концов, Изольда разорвала Фредерика, и он распался на зеленоватый туман, стелящийся по реке. Его пронизанный агонией вопль разошёлся эхом, и затих. Жуткий монстр вновь превратился в призрачную Изольду. Она грустно и тоскливо вздохнула, и, растворилась в воздухе.

А на следующую ночь, всё повторилось. И хоть теперь вся родня Изольды была у причала, но как бы они, ни взывали к ней, всё было тщетно. Снова визжащая призрачная драка и кошмарная какофония, зацепило даже дом солтыса и рыбака Максимки, снеся часть крыш. Три лодки пошли ко дну. Визг ярости и злобы Изольды, крики боли Фредерика. Правда, после Изольда всё же посмотрела на родственников, и сказала своим замогильным голосом, что любит их всех. Но сию же секунду испарилась в ночи.

Так же было и на следующую ночь. И на следующую. Страх и отчаяние. И разрушения. А в крайнюю ночь, с грозой, солтыс, как и многие, готов был поклясться — что в темени, распоротой всполохами молний, среди раскатов грома слышал хохот ведьмы Анжелы.

И хотя всё семейство Изольды смирилось, её отец уговаривал ничего не предпринимать, так как хотел всё-таки разговорить дочь. И хоть кое-кто предложил созывать любителей острых ощущений, и брать с них деньги, аки за представление. А художница Кэтрин, истерично требовала дать ей дорисовать призраков, обещаясь, что в этот раз уж точно, «не испужается и не убегёт». Но солтыс решил избавиться от ужаса. Слишком много было страданий для люда. Опасности. И слишком много ущерба.

Тем более, кроме этого, по мнению солтыса — главного страха, на него свалились лишние хлопоты. У нескольких деревенских и гостей не выдерживало сердце. Необходимо было найти дополнительных врачевателей да лекарей. Присланная из Лечебницы Святого Лебеды знахарка Ксюшка Рыжулька, грохнулась в обморок, едва завидев «привидения». И очнувшись, незамедлительно сбежала в «палаточный городок» у пруда, наотрез отказавшись приближаться к деревне. Туда перебежала уже четверть жителей, роя землянки, устанавливая палатки и шалаши — лишь бы быть поодаль от кошмара. Виталь де Темоо и сам уже об этом задумывался. Знахарка помогала, как могла, принимала больных и делала снадобья. У некоторых купцов, краснолюдов и кметов, она диагностировала «малокровие». И солтыс опасался, как бы не начался мор.

У кмета Проньки не выдержал разум — ходил он ошалелый, и извещал народ, что его посетила «прекрасная демонесса», любилась с ним, а за это пила его кровь. Ко всему прочему, «плохая энергетика» угрожала урожаю с огородов и садов. А из-за ночных призрачных воплей и баталий — конь, корова, три свиньи, пара кур и гусей, издохли. Большая часть скотины разбежалась. Днями приходилось выискивать обезумевших животных по лесам и полям, и тащить обратно.

В довесок, пошла молва, что люди в округе, будь то грибники из соседних деревень, ушедшие слишком далеко, либо одиночные челноки и торговцы, пропадают.

— Нашли мы, недавнича, одного такого потеряшку, ага, — наперебой рассказывали охотники, Андрейка и Егорка, на днях зашедшие в деревню в поисках табака. — И эка оказия, вещички целёхонькие у тракта лежали-то, на привале. И топорик. А сам покойничек-то, мир его душе, поодаль. Видать, по нужде отошёл, ага. И сцапала его зверюга какая-то, в кустах, ага. Его уж волки дожирали-то. Но диво-то, на листве брызги кровянки есть, а на земле-то, тю-тю, нету. Сухая, сталбыть. Видать, волки-то и слизали, чтоб их, сук, вывернуло. Ага.

Виталь де Темоо высунул язык от усердия, покрывая бумагу чернилами. Излагая суть. Да, они разослали слух о поиске, да, ведьмак обещал вернуться, но всё же объявление лишним бы не было. Он оторвал шапку старого объявления, и приклеил на сторону нового. Слишком много сил было потрачено на роспись оглавления. Виталь де Темоо встал, подошёл к доске объявлений и прицепил обновлённую информацию. Красные руны гласили:

«Требуется Ведьмак».

* * *

Алексей Соколов

20 января 2022г. Город-герой Новороссийск.