Игра, финал которой - жизнь (гет)

Все передумываю снова,

Всем перемучиваюсь вновь.

В том, для чего не знаю слова,

Была ль любовь?

Кто был охотник? — Кто — добыча?

Все дьявольски-наоборот!

Что понял, длительно мурлыча,

Сибирский кот?

В том поединке своеволий

Кто, в чьей руке был только мяч?

Чье сердце — Ваше ли, мое ли

Летело вскачь?

И все-таки — что ж это было?

Чего так хочется и жаль?

Так и не знаю: победила ль?

Побеждена ль?

Марина Цветаева. Под лаской плюшевого пледа.

Тихий треск поленьев в камине, чуть уловимый аромат горящих дубовых веток, тиканье часов и стрекотание сверчка за открытым окном. Молодая женщина в длинном черном платье отложила пяльцы, воткнув иглу в белую ткань, на которой ее умелые руки выводили красивый узор в форме крохотных песочных часиков. Дюжина таких же, только созданных из золота, стояла в застекленном шкафчике на стене… Тех, что еще не нашли свою хозяйку или не перешли к новой. Они часто возвращались после смерти той, кто их носила, не признавая новую валькирию. Но еще чаще маховик, когда его хозяйка покидала этот мир, умирал вместе с ней. И тогда их хоронили вместе. Символ дара, вещичка, обладающая поистине огромной значимостью, уходила навеки с той, кто отдавала этому призванию мечты, былые желания, за обладание этими способностями отдавала свое право жить так, как обычные люди.

Миг, когда маховик надевался на шею новой валькирии, знаменовал необратимый момент. Приобретение дара, сильного, могущественного. За который нужно было очень дорого платить…

Шорох длинного подола по деревянному полу, шелест страниц огромной старинной книги. Наконец взгляд Королевы Времени, когда-то такой же валькирии, как и те, чьи судьбы она теперь держала в своих руках, остановился на очередном изображенном там портрете. Красивая молодая женщина улыбалась с него, открывая ровные белые зубки. И только где-то далеко за внешним светом и счастьем в ее глазах читалась для знакомых с расплатой за их дар боль и щемящая тоска. Этой девушке одновременно и повезло, ведь ей не о чем было тосковать и жалеть, она не узнала обычной жизни, она получила дар совсем малышкой. И страшно не повезло — она, возможно, так и не узнала, что значит жить… И за выбор, сделанный за нее другими, заплатила несоизмеримо высокую цену. Финалом игры, которую она не начинала и в которую ее втянули, не спросив, для Розалины Эванс стала ее жизнь.

— Никаких эмоций, — горькая усмешка появилась на губах тысячелетней женщины, давно уже существовавшей словно бы между двумя мирами. — Только если у меня нет никаких эмоций, отчего же я чувствую себя виноватой во стольких бедах людей? — взгляд ее скользнул по красивым чертам лица, каштановым локонам и маховику на шее. Маховику, похороненному вместе с хозяйкой. Анна очень хорошо помнила тот день, когда хоронили эту молодую женщину. А ведь у нее осталась совсем маленькая дочь. Дочь, получившая дар, требовавший дорогой расплаты. Дар, дававший огромные возможности и забиравший всего одно лишь право. Право на обычную, человеческую, настоящую жизнь… — Прости меня, Розалина, — прошептала женщина, покачав головой. — Всех нас, — подумав о ста с лишним остальных «жизнь несущих», поправилась она… — Я очень надеюсь, что Кэтрин мне не придется этого говорить, — эти слова были почти не слышны, и уж тем более услышать их не могла молодая девушка семнадцати лет от роду, в этот теплый летний вечер читавшая книги, посвященные приготовлению зелий, в домике в Паучьем Тупике, пока мужчина с длинными сальными черными волосами рылся в тех же книгах и рукописях, чертыхаясь себе под нос и пытаясь найти рецепт, который избавил бы ее лицо от ужасных кровавых шрамов… Того же, что однажды девушка услышит эти слова, и произнесет их не одна валькирия, не знала в тот миг даже Анна Экала, Королева Времени, та, чье слово было для валькирий непререкаемым законом… Та, в чьей власти было подарить этой девочке то, что она отняла у ее матери. Настоящую, человеческую, искреннюю жизнь.

За двадцать четыре года до этого…

— Розалина! Роззи! — наперебой кричали мальчик и девочка, обхватив ручками ноги невысокой девушки в потрепанных синих джинсах и светло-серой блузке без узора. У ног молодой волшебницы стоял тяжелый чемодан, набитый битком учебниками, свитками пергамента, перьями, одеждой и привезенными родным из Хогсмида и Косого Переулка подарками, на которые девушка весь год откладывала свои карманные кнаты и редкие сикли. — Роззи приехала! Ой, и Ан… Ато… Анто… — юноша с таким же огромным чемоданом в руке, стоявший чуть позади, смущенно улыбнулся.

— Можно Тони, — негромко заметил он.

— Ан-то-нин, — по слогам произнесла Розалина, присев на корточки и нежно обняв по очереди племянника и племянницу. — Давайте-ка вместе! Ан-то-нин…

— А-то-нин, — хором озвучили дети. И тут же повернулись к парню. — Привет! — тот, покачав головой, поставил наконец чемодан и присел к детям, пожимая им руки.

— Они твое-то имя учились два дня произносить, — улыбнулась в дверях небольшой кухоньки вышедшая оттуда молодая женщина с густыми темно-каштановыми волосами до середины спины, в нарядном фартуке. — Роуз, ну ты и вымахала за год!

— Ирма! — Розалина, напрочь забыв и о чемодане, и о госте, и о племянниках, крепко обняла старшую сестру и расцеловала ее в щеки. — Вот уж кого я тут не ждала увидеть! Сестренка! Я тебя… Ты почему вообще не пишешь, а?! Уехала со своим поляком и сестры не нужны, да?! Да мы с Джесс этому твоему ифриту покажем, как тебя домой не пускать!

— Боюсь, ты меня сейчас убьешь, — когда Роуз чуть поутихла, заметила Ирма. — Я за детьми приехала, мы их в Польшу забираем. Маме тяжело стало с ними возиться, а ты в Хоге пока еще. Поэтому-то мой Тадеуш со мной не прибыл.

— И это его спасло, считай, — прорычала валькирия. — Сама уехала, теперь еще и Ядвигу с Майклом забираешь! Вот подожди, пройду я посвящение, я тебя и в Польше достану! И ифриту своему так и передай, прилечу и клюну!

— Роуз, потише, — Ирма потрепала девушку по каштановой гриве. — Ну что ты вскипела, право? Мы, может, их потом в Хог отправим. И я буду писать, обещаю, буду. Антонин, — она помахала гостю, что-то рассказывавшему умирающим от смеха малышам, рукой. Тот приветливо и смущенно ей улыбнулся. — Как мама с папой?

— Отец пишет, что ей лучше, — отозвался паренек. — А так я в августе домой поеду, увижу.

— А где мама с папой? — осведомилась Розалина, перебив его.

— Они в городе, скоро придут, — отозвалась ее сестра.

— Ну так вот, я у вас до конца июля, отец разрешил, мол, мама там поправилась с лекарств и теперь худеет, просит меня ее не смущать, а в конце июля поеду домой, на август, — договорил Долохов наконец, вручив малышам по шоколадке, которые извлек из кармана своей джинсовой куртки.

— Мы тоже в августе домой, — поведала Ирма, под гневным взглядом младшей сестры. — Роуз, ты к нам с Тадеушем поедешь?

— Еще чего! — фыркнула валькирия. — Чтоб я с этим паразитом польским в одном доме жила?! — Ирма, прекрасно понимавшая, что сестра просто шутит, и на самом деле ни о какой злости речи нет и быть не может, рассмеялась.

— Передумаешь — ждем, — она взмахнула палочкой и оба чемодана торжественно поплыли на второй этаж. — Антонина как обычно, в гостевую… кхм… спальню?

— Скорее уж гостевой чулан, — вздохнула Розалина. — А в вашей с Джесс комнате… Может, я туда, а Тони ко мне?

— Я там с малышами, — покачала головой Ирма. — Боюсь, ты туда уже не уместишься. Страшно представить, что через неделю Джесс с мужем приедут! Мы с мамой вчера голову ломали, как их вместить, но так и не придумали.

— Я могу, если надо, не знаю... В гостиной поспать или на чердаке, там в общем-то у вас чисто, — робко предложил Долохов. — Ну а они в комнату Роуз, например.

— Да ну их в гостиной и устроим, — заметила Розалина, поднимавшаяся следом за чемоданами. — Детей у них нет, так что потеснимся и влезем.

— Скорей бы ты уже замуж вышла бы и не занимала бы по приезду две комнаты, — буркнула Ирма. Она поднялась вместе с сестрой, оставив Антонина присмотреть минутку за малышами.

Парнишка тут же начал пересказывать им еще одну школьную шутку, что заставило двойняшек звонко смеяться, схватившись за животики… Как отметила за несколько лет до того третья сестра Браун, Джессика, заскучать в обществе Долохова было просто невозможно…

— Эй, мне еще год учиться в Хоге и три — на аврора, — возмутилась Розалина. — Какое замуж?! Да и за кого?

— А что, у тебя нет мальчика, который тебе нравится? — Ирма замерла, удивленно посмотрев на сестру. — Прямо-таки никого? Роуз? Но…

— Ты же прекрасно понимаешь, что это так, и знаешь, почему, — девушка взглянула на старшую сестру полными слез глазами.

— Но разве… — Ирма оглянулась на лестницу, ведущую на первый этаж. — Ты каждые каникулы или у него, или приезжаешь с ним. И в Хоге, я слышала, вы постоянно вместе. Я думала, что вы с ним, ну, что он тебе нравится, и ты ему…

— Антонин — мой лучший друг. Но я не знаю, Ирма, выбор ли он для меня. Я вообще не знаю, что такое выбор и как понять, что это он… Я, гоблин побери, сама не знаю этот свой несчастный дар и его выражение. Хороша валькирия! — прошептала девушка. Ирма, поставив чемоданы, обняла сестру и погладила по спине.

— Я уверена, ты будешь счастлива, — прошептала она. — Главное, милая, не торопись делать никакие выводы. И копаться в своей душе. Ведь возможно, что ответ, который ты будешь искать глубоко в себе, будет лежать на поверхности. Я не знаю, что такое выбор, но я уверена, что однажды ты вот так же будешь стоять рядом со мной и скажешь, что ты понимаешь, что такое любовь. Понимаешь потому, что она коснулась и тебя. Я в это верю, Роззи…

— А я хочу в это верить, — всхлипнула девушка. — Я очень хочу в это верить, Ирма, — открывая дверь в свою крохотную спальню в родном домике, чтобы сестра поставила туда ее тяжелый чемодан, прошептала Розалина. — Только получается это слабо, — провожая взглядом свой багаж, выдохнула она себе под нос…