Позвольте войти (гет)

Мэм, позвольте войти!

Вы взволнованы слишком.

Я по-прежнему жив -

Не сочтите за бред.

Мэм, позвольте войти!

Я влюблен, как мальчишка.

И плевать, что теперь

Я всего лишь портрет.

© Stasya R

— Позвольте войти, мэм.

В детстве Сириус наивно верил, что вежливая просьба распахнет любые двери.

Позже он убедился, что любые двери открывает хороший пинок.

А просьба — только незапертые.

Эти слова эхом катились из прошедшего года в грядущий.

Сириус произносил их вместо приветствия, оказываясь на пороге ее пристанища, и раз за разом получал отказ.

Став старше, он освоил пару приемов, которые смущали ровесниц, но, как оказалось, совершенно не трогали дам в возрасте; касался губами ее холодных, слегка липких, точно от жирного крема, рук, гладил пальцы, едва задевая, и вынимал из густой темной пустоты розу на длинном стебле.

Сохатый посмеивался над ним, хотя сам с неменьшей настойчивостью задавал своей Лили один и тот же вопрос.

Вот Лунатик в него верил. Говорил, что Сириус даже мертвую уболтает.

А Хвост поставил четыре галлеона и шесть кнатов — все свои сбережения — на его сокрушительное поражение.

Многим позже, в карете, которая увозила их из замка навсегда, Сириус полез в карман и отдал Хвосту пять золотых монет. Мелочи не нашлось.

Эта дорога представлялась бесконечной, как линия жизни Николаса Фламеля, но оборвалась где-то посреди Северного моря, между тюремной решеткой и отвесной скалой.

— Позвольте мне войти, мэм, — прохрипел Сириус, отбрасывая с лица спутанные, как хогвартские коридоры, волосы.

Она узнала его.

Испуганно вскрикнула.

На красивом лице проступили тяжелые масляные капли пота.

Будто Сириус искромсал в клочья весь ее мир.

Выдрал лоскут из-под ног и попытался сорвать одежду.

Его вежливость осталась за дюжину лет отсюда — там, где все двери были распахнуты.

Сириус позабыл, что в ее пристанище годы не хоронят друг друга, а, стало быть, для нее он все еще мальчишка, упрямо обивающий порог от скуки.

Там день не сменяется ночью, потому что нарисованное солнце всегда висит над головой, как выцветший галлеон. Один из тех самых, что Сириус проспорил Хвосту. Он жаждал найти его и вытряхнуть золото вместе с душонкой.

А она вновь встала на пути.

Ничуть не изменилась.

Когда погибший год перестал сменяться новым, Сириус охотно вернулся в Хогвартс.

Здесь до сих пор звучал их с Джеймсом смех. Теперь он мог его слышать.

— Я не ждала тебя так рано, несносный мальчишка.

Она замахнулась на него веером, будто хотела сказать: «А ну-ка выйди и умри заново как следует». Или когда следует.

— Несносные не доживают до сорока, — Сириус пожал плечами и огляделся.

Обычно Полная Дама закрывала собою и огромный сосуд с основательно увядшими цветами, и задник в нелепых серых пятнах с дыркой на самом видном месте, и издевательски неудобный стул, на котором никто никогда не сидел.

Сириус подошел к ней и обнаружил, насколько он выше.

Может, это люди так выросли за множество лет, а может, художник накинул ему пару футов.

Он учтиво склонил голову, предлагая руку:

— Позвольте вас пригласить.

— Здесь решительно негде вальсировать, — надулась та, но все же лукаво улыбнулась и подхватила юбки.

Сириус допускал, что юбок у нее, как колец у деревьев — по количеству лет.

Целый ворох.

— Подумаешь, заденем случайно вашу ночную вазу, — фыркнул он, касаясь обнаженного плеча.

— Ее здесь нет, — хихикнула та, игриво сжимая его задницу, прописанную всего парой штрихов. Никто не рассчитывал, что задница Сириусу еще пригодится.

— Леди что, не испражняются? — Точно таким тоном он мог уточнить, подадут ли эльфийского вина к обеду.

— Живые те еще зассыхи, — расхохоталась она, но вдруг осеклась: — Если ничего не изменилось за четыре сотни лет.

Сириус уверил, что дамы по-прежнему ходят по-маленькому. И, наверное, даже по-большому.

Они едва не повалили древнюю арфу, неловко повернувшись. Арфа тоскливо тренькнула, звук эхом пролетел по коридору, оттолкнулся от противоположной стены и вернулся, заглушив взволнованный вздох.

Сириус украдкой вытащил шпильки из причудливо свитой прически, предвкушая, как леди удивится его сноровке.

Но волосы повисли неровными прядями, кое-где грубо обрезанные, а местами оборванные, будто истлевшие веревки.

Наверное, творец не соблюдал пропорции. Или не учел, что кто-то решится распутывать хитросплетения бисера и бумажных цветов.

Что они там умели в шестнадцатом-то столетии.

Леди разобиделась на целую четверть века.

Сириус отметил про себя, что впервые дал маху, оказавшись наедине с женщиной.

Что ж, хотя бы после смерти это должно было случиться.

Он вернулся на площадь Гриммо, выслушав жалобы Финеаса на «проходной двор в его раме», и заявил Лунатику с Сохатым, которые могли лишь улыбаться и махать со старой фотографии:

— Парни, я влюбился.

Хвоста Гарри удалось извести каким-то модным в будущем веке заклятием.

Прошло немало одинаковых лет, прежде чем Сириус соскучился.

А еще — осознал, что не спросил у своей дамы самого главного.

Он вновь потревожил Финеаса, перескочил через перекладину багета и оказался в кабинете директора.

Нюниус в своей аскетичной — Сириус про себя называл ее нищенской — раме хмыкнул и демонстративно заснул.

— Я пришел просить прощения, любовь моя.

За вчерашнее — случившееся четверть века назад — и за то, давнее, когда он был беглецом в тюремной робе.

Неудивительно, что тот Сириус ей не приглянулся.

С таких не пишут портреты.

Только плакаты «Разыскивается».

— У тебя глаз потек, дорогой, — мстительно заметила она вместо приветствия, и Сириус посчитал их квитами.

— Может быть, уединимся, — прошептал он, смахивая чернильную каплю на пол и лишаясь половины зрачка.

Дамы обожали все эти словечки.

Что живые, что созданные кистью и красками.

Сириус нетерпеливо рванул шнуровку корсета, но та оказалась куда прочнее, чем нитки, которыми были пришиты пуговицы к школьным блузкам однокурсниц.

Он ругнулся и засучил руками, намереваясь добраться до самой нижней юбки и задрать их все разом.

— Это к лучшему, дорогой, — загадочно протянула его дама. — В мое время ценились пышнотелые, а я была худышкой. Пришлось мастеру приврать.

Сириус прикинул, что грудь наверняка не настоящая, а шея длиннее, чем при жизни. На сколько — зависит от размера платы, полученной творцом.

Родинка на плече, очаровавшая его еще в детстве, тоже могла оказаться вымыслом.

— Кругом обман, — притворно огорчился Сириус и вдруг сообразил, что сам он все еще одет, а обе руки заняты юбками.

Он мысленно обозвал себя ослом, споро избавился от штанов и начал свой шелковый путь заново.

— Жаль, что Хвост уже сдох, я бы заставил его вернуть мне пять галлеонов, — пробормотал он, вдыхая пыль, поднявшуюся из кружевных складок, противную, как приторно-сладкая пудра.

— Остался хоть кто-то живой из твоих, милый?

— А вон, гляди вперед, — Сириус неспешно подтолкнул ее к креслу, коснулся губами шеи, сильнее смял ткань, норовившую выскользнуть из пальцев, и прижался к спине крепче. — Внук моего названного брата. В честь меня нарекли. И в честь него.

— Руку даю на выцветание, такой же распутник, как ты, — воскликнула она, шутливо шлепнув Сириуса по бедру.

Позор ему и Сохатому, если это не так.

Он вспомнил наконец свой незаданный вопрос.

— Я до сих пор не знаю твоего имени, дорогая.

— И я не знаю, — беспечно отозвалась она. — Тот олух-художник забыл его записать.

— Я буду звать тебя Мэри. Я любил Мэри когда-то. Сейчас ей уже под шестьдесят.

Его новая Мэри охотно легла грудью на спинку кресла и помогла придержать юбки.

Сириус смял податливые ягодицы, навалился сверху, но вовремя вспомнил, что он все-таки леди собрался трахать, и галантно попросил:

— Позвольте войти, мэм.

Февраль 2022