Херувим и бес (джен)

Петушок, петушок,

Золотой гребешок,

Ты не жди, петушок, до утра.

Сквозь кромешную тьму

Кукарекни ему,

Пожалей ты беднягу Петра!

Петушок, петушок,

Он совсем изнемог.

Тьма объяла земные пути.

Кукарекнуть пора,

Ибо даже Петра

Только стыд ещё может спасти.

Глава 1. Не ждали

— Огонь убавь, Господи, да ты ж сейчас дом спалишь!

— Не лезь! Ты картошку резала — вот и режь дальше!

— Митька, полотенце горит!

— Иван, воду неси, не сиди как на свадьбе!

Иван Федорович, вздохнув, оторвался от книги:

— Я так и знал, что этим закончится.

С самого начала идея приготовления ужина общими усилиями Митеньки и Груши была обречена на грандиознейший из провалов. Дмитрий Федорович и его благоверная могли поругаться, даже будучи на противоположных сторонах города, а уж что они могли устроить, будучи в одной кухне...

Сейчас худшие опасения Ивана сбывались. На уютный закуток, заботливо украшенный руками Катеньки, словно совершили набег татаро-монгольские войска Чингисхана. Митя, с ног до головы измазанный сажей, пытался уменьшить огонь в печи. Его любезная жена (впервые в жизни державшая в руке неочищенную картошку) не справлялась с бурлящим бульоном, а посему неизбежно выходила из себя и пыталась побудить мужа к действиям по взятию ситуации под контроль путем лёгких пинков. Иван, изначально понимая, чем чреваты кулинарные эксперименты Мити, успел удалиться в гостиную.

С какой-то иронической тоской средний Карамазов подумал, что будет, когда со всенощной вернётся Алексей. Снова придется в кабак посылать за холодной курицей. В подобные моменты Иван Федорович даже скучал по Смердякову — точнее, по его супам. Вздохнув, он прошел в кухню, дабы оценить масштабы ущерба.

— Катерина Ивановна вас расстреляет, как из гостей приедет. Она шторки несколько часов подбирала. А вон ту герань...

— Так помоги, фон-барон, сидит он, острит, — возмутился грязный и униженный Дмитрий Федорович.

Груша едва не плакала:

— Давайте Марфу разбудим, пока дом не сожгли.

— Наконец-то здравая мысль...

— Иван, ещё одна твоя острота... — взвился Митя, схватив брата за шиворот.

Неизвестно, чем бы закончилась (очередная) стычка между старшими братьями, если бы в ту секунду в кухню не вбежала вышеупомянутая Марфа Игнатьевна:

— Дмитрий Федорович, барин...

— Что?! — рявкнул Митя, обернувшись к горничной, — что опять?!

Марфа попятилась:

— Простите, Христа ради, я не вовремя, но там какой-то господин в ворота колотят, впустить просят. Говорят, к Алексею Федоровичу приехали.

— Скажи ему, что Алексей Федорович пока отсутствуют. Пусть на скамеечке у ворот посидит.

— Ну почему же на скамеечке, любезный?

В комнату, отстранив Марфу, неспешно вошёл молодой человек в заграничном костюме. Вместе с ним с улицы просочился противный холодок. Митю передёрнуло.

Вошедший был чуть выше среднего роста, белокур и худ. На высоком лбе его залегли глубокие складки. В руке в кожаной перчатке он сжимал трость без наболдашника.

— Я, пожалуй, и тут, в гостиной, посижу, чай не лето на улице.

На лице человека (которое Митя сразу же мысленно окрестил неприятным) играла какая-то нервная ухмылочка. Тонкие сухие губы его то и дело дергались.

Дмитрий Федорович выпрямился, стёр с лица сажу и, решив, как и гость, не тратить время на церемонии, спросил:

— Вы кто? Почему вошли в мой дом, не спросившись?

Медленно поднялся побледневший как мел Иван, в упор глядя на вошедшего черным взглядом, и произнес, твердо печатая слова:

— А у них обыкновение такое, Митенька, не спросившись входить. Нам одного приживальщика мало было, второй явился. Господи, и он думал, что я их породу не знаю! — он вдруг истерически расхохотался и, пройдя к двери, накинул на плечи шинель. — Ладно, Митенька, сдай этого Алёшке, мало ему, видимо, нас, мало! Да следи в оба, кабы не украл чего. А я за курицей, все одно супа не вышло.

Проходя мимо несколько опешившего гостя, Иван вдруг остановил свой смех и прошептал:

— Как тебе имя?

Человек поджал губы и отшатнулся. В глазах его блеснуло что-то отдаленно напоминающее страх.

— Ему и скажешь свое имя, — средний Карамазов жутко улыбнулся и вышел в метель.

Дмитрий Федорович вздохнул, потирая лоб:

— Прошу прощения. Брат нездоров. С ним это случается. Груша!

— Что?

— Сопроводи Ивана до трактира. Как бы не грохнулся по дороге, с него станется.

Аграфена Александровна быстро поцеловала мужа, с тревогой и подозрением глядя на гостя, оделась и покинула дом.

— Ещё раз. Вы кто?

— Петр Степанович. Верховенский.

Назвавшийся Петром Степановичем прошел в комнату и опустился в кресло, закинув ногу на ногу. Он заметно нервничал, но, как и всякий человек, играющий определенную роль, всячески пытался скрыть это от собеседника.

— Поручик Дмитрий Федорович Карамазов. Прихожусь Алексею Федоровичу старшим единокровным братом, — с некоторой угрозой представился Митя.

— Он о вас рассказывал. Только хорошее. Говорил, что вы ему конфеты к праздникам всегда посылали и на спине катали, когда он летом в именье приезжал.

— Очень личные подробности.

— Так мы были весьма близки в гимназистские годы.

Говорил Петр Степанович отрывисто и быстро, иногда задумываясь над ответом несколько секунд. Был он крайне рассеян, воспалённые от бессонницы глаза бегали, пальцы барабанили по подлокотнику.

— Алеша о вас не рассказывал.

Верховенский снова усмехнулся. Митя не мог понять, что же конкретно раздражает его в этом человеке, но желание выставить наглеца за дверь возрастало в геометрической прогрессии. Около четверти часа они просидели в тишине. Гость то и дело поглядывал на карманные часы.

— Вы знаете, когда вернется ваш брат?

— Обыкновенно со всенощной он возвращается около девяти.

— Сейчас уже пять минут десятого, — нервно заметил Петр Степанович.

— Сегодня на улице метель, а он, полагаю, снова отдал деньги на извозчика какому-нибудь побирушке, — не без скрытой гордости усмехнулся Митя, набивая отцовскую трубку табаком. Гостю он закурить не предложил.

— Он... Все такой же?

— Какой?

— Ужасный подвижник, помешанный на своем Боге?

Митя сжал зубы так, что мундштук трубки заскрипел.

— Я бы попросил вас выбирать выражения для определений моего брата в моем доме, куда вы вошли даже без моего позволения! Вас его благочестие никоим образом не касается!

— Ошибаетесь, очень касается, — гость снова выдавил свою дерганную улыбку.

— Что вам нужно от Алексея?

— Это, любезный, дело сугубо мое и Алексея Федоровича. Я не обязан ставить вас в известность.

— А я не обязан терпеть у себя в гостиной наглецов с непонятными целями к моему брату! — Дмитрий поднялся, грозно возвышаясь над Верховенским.

Перспектива провести остаток вечера под окнами на двадцатиградусном морозе становилась все более реальной для Петра Степановича, если бы в ту секунду не хлопнула входная дверь и на пороге не появилась фигура, облепленная снегом с ног до головы. Походила она на снеговика, случайно забредшего в теплый дом.

— Метель ужаснейшая,- радостно констатировал снеговик, оказавшийся Алексеем Федоровичем Карамазовым, разматывая покрытый ледяной коркой шарф, — все телеги стоят, брички не ходят, пешком пришлось добираться, с Божьей помощью...

Митя забрал у брата мокрую насквозь шинель и, наклонившись к нему, процедил сквозь зубы:

— К тебе гости пожаловали. Какой-то господин подозрительной наружности, назвался твоим товарищем по гимназии. Я думаю, гнать бы его в шею, Алёшка, да и дело с концом. Погляди вот, знаешь ли ты его?

Младший Карамазов заглянул за спину брата и увидел Петра Степановича. Гость вдруг быстро поднялся, глаза его расширились, точно от неосознанного страха. Вся кровь отлила от и без того болезненного, бледного лица. Верховенский открыл рот, но слова словно встали в горле непроходимым комом и там же умерли.

Алексей Федорович неожиданно вскинул:

— Петя!

Через всю комнату бросился он к гостю и крепко обнял его, рассмеявшись:

— Петя, брат, я уже и не думал, что мы свидимся, Господи, как это хорошо! Слава Богу, ты жив и здоров! Знал бы ты, как я этому рад!

Верховенский опешил и на несколько мгновений замер, будто пораженный громом. Лицо его искривилось, руки дернулись вверх, точно противясь объятьям.

— Алексей Федорович, — как-то хрипло произнес Петр Степанович с оттенком вопроса, будто не веруя, что названный действительно стоит перед ним, — здравствуйте, — Пьер вдруг ответил на объятья, но вовсе не так искренно, как Карамазов. Как-то несмело, нелепо, будто забыв такое простое действие.

Дмитрий, наблюдавший эту сцену, сложил руки на груди:

— Что же, ты действительно его знаешь?

— Конечно, брат, конечно, это Петр Степанович Верховенский, мы с одиннадцати годов дружны. Петя, что же ты в шинели, снимай скорее, я сейчас чайник поставлю. Пили вы чай, Митя?

При упоминании чая гостя передёрнуло.

— Чаю не пили.

— А где же Иван с Аграфеной Александровной?

— У нас с Грушей ужина не получилось, Иван за курицей в трактир пошел, досель не вернулись.

Алеша тем временем искал, где бы повесить шинель Верховенского, чтобы она быстрее просохла.

— Христос помилуй их в пути, главное, чтобы Ивану плохо не стало. Было ему плохо, пока меня не было?

— Угомонись уже, Алексей, — чуть улыбнулся Митя и повесил шинель на верхний крючок, до которого младшему было не дотянуться. — Сегодня был спокоен, в уме здравом, даже спал с час, как ты ушел.

Бывший послушник перекрестился широким крестом. Верховенского снова передёрнуло, он отступил от Алеши вглубь комнаты. Шаг этот Дмитрий заметил и с большим подозрением посмотрел на гостя.

Младший же брат уже тащил из разоренной кухни чашки и чайник, едва удерживая хрупкую пирамиду посуды.

— Пьер, я и правда едва верю, что вижу тебя. Десять лет уж минуло, а до тебя, кажется, даже письма не доходили. Впрочем, прости меня, не о том теперь говорю, просто радостно мне очень. Вот, держи скорее, сейчас я чаю налью, согреешься...

— Алексей Федорович, я, разумеется, очень признателен и сам невероятно рад встрече, однако ж чай, наверное, предпочел бы кушать на кухне.

Младший Карамазов замер с чайником в руках, недоуменно взглянув на друга. Тот был бледен как полотно, острые глаза сверкали болезненно и не могли сосредоточиться на одном предмете. Неосознанно Петр Степанович постоянно поправлял воротник рубашки, словно что-то затрудняло ему дыхание.

— На кухне? На кухне сейчас разгром, может, я хотя бы сначала приберу немного... — по одному взгляду Алексей понял, что случилось что-то серьезное, требующее обсуждения серьезного и незамедлительного. Такой взгляд он обыкновенно замечал у Ивана перед самым припадком.

— Нет, оставь, оставь как есть. Нам не привыкать, — тихонько хохотнул Верховенский.

— Хорошо, значит, попьем на кухне, — попытался улыбнулся Алеша.

Митя было направился в сторону дверного проема, но воспалённый взгляд Петра Степановича впился ему в лицо.

— Дмитрий Федорович, так вас, кажется, зовут? Не сочтите за грубость, но мне бы хотелось переговорить с вашим братом конфиденциально.

— Что вы, сударь, имеете в виду? — старший Карамазов сложил руки на груди и мрачно посмотрел на гостя.

— Я собирался говорить с Алексеем Федоровичем приватно.

— Я его брат, считай, что отец, я хозяин этого дома, и вы не имеете права...

— Тема нашего разговора вас никоим образом не касается.

Митя вспыхнул от гнева, точно спичка. Казалось, ещё несколько секунд, и он пойдет на Верховенского с кулаками:

— Да кто вы, черт возьми, такой?!

— Митя, я тебя прошу, — тихо, но твердо произнес Алексей. — Прости, Бога ради, если у друга есть ко мне дело, с моей стороны очень большой грубостью будет, если я ему теперь откажу. Поэтому, пожалуйста, не злись.

Митя выдохнул сквозь зубы:

— Мне он не нравится.

— Поверьте, я не нравлюсь далеко не вам одному, — словно невзначай заметил Петр Степанович.

Алешу, кажется, ситуация по-настоящему мучила. Аккуратно похлопав брата по плечу, он пропустил Пьера в кухню и прошел сам.

Верховенский плотно затворил за ними дверь.