Дмитрий Карамазов

Полное имя Карамазов Дмитрий Федорович.

Отставной поручик; сын Федора Павловича Карамазова и Аделаиды Ивановны Карамазовой (Миусовой), брат по отцу Ивана Федоровича, Алексея Федоровича Карамазовых и Павла Федоровича Смердякова. Полный его портрет Повествователь дает в сцене встречи основных персонажей романа в келье у старца Зосимы: «Дмитрий Федорович, двадцативосьмилетний молодой человек, среднего роста и приятного лица, казался, однако же, гораздо старее своих лет. Был он мускулист и в нем можно было угадывать значительную физическую силу, тем не менее, в лице его выражалось как бы нечто болезненное. Лицо его было худощаво, щеки ввалились, цвет же их отливал какою-то нездоровою желтизной. Довольно большие темные глаза навыкате смотрели, хотя, по-видимому, и с твердым упорством, но как-то неопределенно. Даже когда он волновался и говорил с раздражением, взгляд его как бы не повиновался его внутреннему настроению и выражал что-то другое, иногда совсем не соответствующее настоящей минуте. "Трудно узнать, о чем он думает", — отзывались иной раз разговаривавшие с ним. Иные, видевшие в его глазах что-то задумчивое и угрюмое, случалось, вдруг поражались внезапным смехом его, свидетельствовавшим о веселых и игривых мыслях, бывших в нем именно в то время, когда он смотрел с такою угрюмостью. Впрочем, некоторая болезненность его лица в настоящую минуту могла быть понятна: все знали или слышали о чрезвычайно тревожной и "кутящей" жизни, которой он именно в последнее время у нас предавался, равно как всем известно было и то необычайное раздражение, до которого он достиг в ссорах со своим отцом из-за спорных денег. По городу ходило уже об этом несколько анекдотов. Правда, что он и от природы был раздражителен, "ума отрывистого и неправильного", как характерно выразился о нем у нас наш мировой судья Семен Иванович Качальников в одном собрании. Вошел он безукоризненно и щегольски одетый, в застегнутом сюртуке, в черных перчатках и с цилиндром в руках. Как военный недавно в отставке, он носил усы и брил пока бороду. Темно-русые волосы его были коротко обстрижены и зачесаны как-то височками вперед. Шагал он решительно, широко, по-фрунтовому...»

Дмитрий, по существу, — главный герой первого из написанных романов «Братья Карамазовы»: основная интрига сюжета связана с двумя любовными линиями (Митя — Катерина Ивановна Верховцева и Митя — Грушенька Светлова), соперничеством Дмитрия с Федором Павловичем Карамазовым из-за Грушеньки и судебной ошибкой, с ложным обвинением Дмитрия вместо Смердякова в убийстве отца. Характер, «карамазовскую» натуру старшего из братьев ярко характеризует его безудержное стремление к самоуничтожению, к самоубийству в прямом смысле этого слова. Только чудом можно объяснить тот факт, что герой этот не самоубился, выжил и «благополучно» отправился на каторгу — очищаться, возрождаться, воскресать, как Раскольников, к новой жизни. Если самоубийство Смердякова — полнейшая неожиданность не только для героев романа, но и для читателей (а может быть, и — для автора!), то в том, что Дмитрий, в конце концов, наложит на себя руки — можно было даже не сомневаться. О своем желании самоубиться он твердил-повторял чуть ли не на каждом шагу. Сначала он хотел заколоть себя шпагой: так, по крайней мере, рассказывал он брату Алеше, живописуя ту драматическую сцену, когда отдал-подарил Катерине Ивановне пять тысяч бескорыстно, не посягнув на ее честь: «<...> Когда она выбежала, я был при шпаге; я вынул шпагу и хотел было тут же заколоть себя, для чего — не знаю, глупость была страшная, конечно, но, должно быть, от восторга. Понимаешь ли ты, что от иного восторга можно убить себя...» Понятно, что от восторга можно с собой покончить и непременно только посредством романтической шпаги... Алеша, впрочем, верит этому, и чуть позже, в этом же разговоре с братом, узнав-услышав о том, что тот растратил-прокутил деньги уже Катерины Ивановны и мучается из-за этого, молит-умоляет его: мол, не убивайся так! Дмитрий отвечает: «А что ты думаешь, застрелюсь, как не достану трех тысяч отдать? В том-то и дело, что не застрелюсь». Алексей не успевает успокоиться, как брат продолжил многозначительно: «Не в силах теперь, потом, может быть...» При следующей встрече, за городом, где Митя поджидал Алешу на дороге к монастырю, он признается-рассказывает младшему брату, как только что хотел свить веревку из собственной рубашки и повеситься на раките, дабы «не бременить уж более землю, не бесчестить низким своим присутствием»... Но вскоре, в сцене визита Дмитрия к купцу Самсонову, «покровителю» Грушеньки, с целью взять-выпросить взаймы у того эти злосчастные три тысячи, о Мите сказано Повествователем, что-де по виду его можно было понять — человек «дошел до черты, погиб и ищет последнего выхода, а не удастся, то хоть сейчас и в воду», а на следующей странице, в конце диалога с Самсоновым, Митя уже от себя, в прямой речи, недвусмысленно заявляет: «...я вижу по вашим почтенным глазам, что вы поняли... А если не поняли, то сегодня же в воду, вот!..» Но и на этом суицидальные фантазии экспрессивного Мити не заканчиваются — отнюдь! Опять же во время свидания с Алешей, уже в тюрьме, рассуждая о перспективах своих находиться-обитать без Грушеньки в каторжных рудниках, где будет двадцать лет «молотком руду выколачивать», он восклицает убежденно: «А без Груши что я там под землей с молотком-то? Я себе только голову раздроблю этим молотком!..» Не считая дуэли в юности (а дуэль — зачастую один из подвидов самоубийства), более пятнадцати раз Митя самолично грозится-обещает убить себя, или о предполагаемом его самоубийстве говорит-упоминает Повествователь. И, вероятнее всего, жизнь его должна была оборвать пуля. Он даже пистолет тщательно зарядил и с собой на последнюю роковую встречу с Грушенькой взял. Этот пистолет потом будет причислен к вещественным доказательствам и на суде однозначно будет зафиксировано-определено, что приготовлен он был для самоубийства, ибо Митя еще во время первого допроса в Мокром заявил следователям-мучителям об этом: «...осудил себя на смерть, в пять часов утра, здесь на рассвете...» Спасло же его от добровольной смерти не только то, что хозяин трактира в Мокром вытащил-украл у него и спрятал заряженный револьвер, не только то, что Грушенька его вдруг обласкала, качнулась к нему, но и мысль-прозрение одна его потрясла: оказывается, не всё равно — умирать «подлецом или благородным». Не захотел Митя Карамазов умереть «вором»: «<...> Узнал я, что не только жить подлецом невозможно, но и умирать подлецом невозможно... Нет, господа, умирать надо честно!..»

Дмитрий не покончил с собой. Он принимает наказание не за то, что совершил преступление, а за то, что хотел совершить его. Впереди у него — двадцать лет каторги. Впрочем, может быть, во втором, не написанном томе «Братьев Карамазовых», Дмитрий должен был, как и реальный Дмитрий Ильинский, один из прототипов героя, отбыть только половину срока и выйти на свободу, когда истинный убийца станет известным. Что касается характера, образа жизни Мити Карамазова, то здесь прототипом послужил, в какой-то мере, А. А. Григорьев. Учитывая, что в «Братьях Карамазовых» большую роль играют параллели с житийной литературой, можно найти немало сближений в судьбе Мити с житием святого Ефрема Сирина, который также провел молодость среди грехов и наслаждений и был ложно обвинен в преступлении.