(Не) нас выбирают (гет)

За полчаса до назначенной вечеринки у Нат

Лиска подкуривает вторую сигарету, хотя окурок первой ещё не остыл в пепельнице.

Тошнота. Боль.

Оглушающие.

Жгучие.

Хрипят в горле надрывными всхлипами.

Страх. Отчаяние.

Липкие.

Нарастающие.

Скатываются ледяным ознобом по позвоночнику.

И события минувшего лета красочными вспышками фотографа возникают перед мысленным взором.

Июнь.

День рождения Димона.

Шумная вечеринка в загородном коттедже.

Просто было темно.

Просто все были пьяны.

* * *

— Тим? Ты здесь?

— Не включай свет, не надо.

— Хорошо, не буду.

— Иди сюда.

Идёт. Практически на ощупь — нихрена же не видно.

Он неожиданно ловит её руку, когда она проходит мимо кресла, и тянет на себя.

Она неловко падает прямо ему на колени, прижимаясь на мгновение к крепкой, равномерно вздымающейся груди.

Через тонкую щель между штор попадает лишь узкая полоска лунного света, освещая аккурат его лицо. И в этом свете глаза Тима горят особенно ярко, лихорадочно.

Лиска наблюдает завороженно. Ей кажется, что она уже видела этот взгляд — на миг ей кажется, что он узнал её и всё понял. Но нет — и это неправильно, это всё ложь, это наведённая галлюцинация.

Иллюзия.

Игра её воображения.

Наблюдает — и пропадает.

— Ты такая красивая... Тебе так идёт серебро...

Шёпот хриплый, сбивчивый. Стелется по вниз по шее, оставляет влажные на коже горячие следы. Не следы — ожоги.

Чернота ночи оседает на плечах свинцовым покрывалом, душит, и Лиска не выдерживает:

— Тим...

Вскидывает руки в желании отстранить. Защитить жалкие остатки собственной гордости.

Но он не дает ей договорить.

Вместо этого подаётся вперёд, прижимается к её губам, и остаток фразы растворяется в рваном выдохе.

И Лиска сдаётся — сама тянется к жадным губам, отвечает отчаянно, голодно, пока под веками взрываются созвездия. Обхватывает лицо ладонями, притягивает к себе, ощущая, как желание порочным жаром растекается по венам.

Ладони клеймят бедра, живот, грудь... Сжимают мягко, но властно.

Пальцы проворные, нежные. Стягивают тонкие бретели с плеч, спускаются ниже, выводят узоры на коже. И ласкают, ласкают, ласкают...

И губы мягкие, требовательные.

Целуют нежно, бережно.

Прижимаются, вбирают, посасывают. И шепчут, шепчут, шепчут...

Заткнуть бы Тиму рот, вывернуться из его крепких объятий, скинуть с себя настойчивые руки, но разум полностью капитулирует, теряет былые доводы и давится захлестнувшими эмоциями.

Ведь всё, о чем так безнадёжно мечталось — вот оно, бери, пользуйся.

И Лиска пользуется.

Ловит свой неуловимый ветер, седлает его бедра. И двигается, двигается, двигается вместе с ним в едином сумасшедшем ритме.

И от ощущения его твёрдой плоти внутри крышу сносит похлеще, чем от забористых коктейлей Димона.

Дьявольское пламя.

Неразбавленное удовольствие.

Не придумать.

Не подделать.

Крепкая хватка ладоней на бёдрах в желании подсказать необходимый ритм.

Нехитрые встречные толчки и мелькание ярких пятен перед глазами.

Его горячие пальцы, задравшие подол и накрывшие низ живота. Давление на одну-единственную точку. Мягкое, но неизбежное. Ритмичное, расходящееся сладостными волнами по всему телу.

И неотвратимость.

Давно предначертанный финал.

С безмолвным именем, застывшим на сухих губах.

С хриплым горячим стоном в шею и судорожными объятиями.

Мёд. И яд. Которым в пору уже травануться до беспамятства, да только изнанку раздирает в клочья, как у заправского наркомана.

Не сердце — мелкое кровавое крошево.

И истерзанные лохмотья души, как белый флаг на ветру.

Полный пиздец.

* * *

Лиска соскальзывает с его колен и сбегает из комнаты, прежде чем Тим окончательно приходит в себя.

Цепляет по пути первую попавшуюся толстовку и чуть ли не бегом поднимается вверх по лестнице.

Хорошо, что в доме несколько ванных комнат и можно безбоязненно привести себя в порядок.

Она долго умывает лицо холодной водой и полощет рот. Вот только горящие на коже отпечатки его прикосновений не стереть — ни смыть, ни вытравить.

Клеймо.

И выжженное до костей изнанки.

* * *

Лиска сильнее кутается в толстовку, зарывается по самый нос, словно ей чертовски холодно. А когда спускается, то успевает заметить внизу растрёпанного Тима — глаза горят, губы припухшие, рубаха расхристана. Он по-хозяйски обнимает одну из многочисленных подружек Нат — в серебристом сарафане на тонких бретельках! — и с ухмылкой что-то нашептывает ей на ухо. А та жеманно хихикает, жмётся к нему, липнет, облизывает сальным взглядом.

Это потом Лиска продолжит отмечать день рождения Димона.

Это потом будет реветь на плече всепонимающей Натали.

Это потом уедет домой на рассвете, потому что от себя не убежишь.

Да и посмотреть ему в глаза — всё равно, что сгореть заживо.

А признаться — шаг в пропасть.

С какой стороны ни посмотри — финал предначертан.

* * *

Лишь силой воли Лиска соскребает себя с подоконника, заталкивает в глубины сознания подступающую панику, придавливает гранитной плитой безразличия и смахивает пепел воспоминаний о совместном, украденном у реальности моменте.

Взбивает пальцами волосы, слегка пощипывает кожу на скулах и толстым слоем наносит на губы алую помаду — так будет легче удержаться от бездумных поцелуев.

Вскидывает подбородок и придирчиво осматривает себя в зеркало.

Она готова к новой встрече с ним.

Внешне.

Почти.