↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Я никогда не считал себя хорошим человеком, даже не допускал такой мысли. Не в чести в моём мире быть хорошим, добрым и понимающим. В моей семье не принято любить открыто, не принято говорить о любви, о дружбе, добре и счастье, словно это выдуманные, фантастические вещи, которые себе не позволит обсуждать такая состоятельная личность, как отпрыск Малфоев. Конечно, это не значит, что мы моральные уроды типа Темного Лорда, готовые убивать направо и налево, по законам мира жестокости и зла или просто бандитского, мафиозного маггловского мира, даже своих близких. Мой отец никогда не пожертвовал бы кем-то из нас, моя мать скорее отдала бы жизнь за меня, чем позволила погибнуть.
Да, мы — Малфои — не монстры. Но и не те люди, которых каждый готов полюбить и принять. Возможно, именно поэтому мы так и цепляемся за традиции, потому что погрязли в них и уже не знаем, как жить по-другому. Браки — по расчету, вместо дружбы — деловое партнёрство, которое, мы знаем не понаслышке, часто заканчивается не слишком удачно для одной из сторон, и стоит только учуять кому-то выгоду — разбивается вдребезги. В этом плане мы также были первыми, чуяли выгоду. Девизами нашей семьи, помимо пресловутой и вставшей мне поперек горла чистоты крови, были богатство и власть. И у нас она была до поры до времени.
Никогда не думал, что даже позволю допустить себе такую мысль, но Поттер изменил мир. Причем изменил в основном наш мир: он словно с каждым днём убеждал всех вокруг — а все внимательно слушали и рукоплескали, — что мир не такой, что нет в нем места жажде власти, что это бессмысленно и глупо. И даже я начал соглашаться с ним в некоторые моменты, но понимал, что Поттер не был политиком. Да, в какой-то мере он предстал перед обществом идеалистом, святым и непогрешимым, но все догадывались, что сколько бы Поттер ни старался, мир по-прежнему останется несправедливым дерьмом. Просто в какие-то времена чаша весов будет склоняться на одну сторону, в какие-то — на другую.
Зато Она это понимала четко. Да, и в ее светлой голове в юности было место максимализму и идеализму, но с годами Грейнджер становилась только умнее. Даже, я бы сказал, мудрее. И все в ней становилось постепенно идеальным и раздражало ещё сильнее, до скрежета зубов. Я искренне скучал по тем дням, когда мог заткнуть ее рот одним небрежно или зло брошенным "грязнокровка". Сейчас за это она подаст в суд и сама предстанет судьей, а если понадобится, и штраф выпишет. Кто бы мог подумать, что в руках маленькой магглорожденной, хотя и такой умной, почти идеальной женщины окажется так много власти? Власти, к которой она не стремилась, которой даже в какой-то мере пренебрегала.
У нее было все: муж, который привык к ней, но всё ещё бросал на нее полные щенячьей преданности и любви взгляды, за которые я готов был разорвать его прямо там, на месте, высокая должность, власть и деньги. Я знал, что она это заслужила. Сначала злился, что у нее есть все, что делает ее счастливой, но со временем стал остывать и понял, что то, что она пережила в те годы, вся ее борьба привела ее к этому.
К чему привел меня мой выбор? Возможно, из-за отсутствия борьбы я здесь. Хотя иной раз кажется, что я борюсь с собой всю жизнь, когда смотрю на нее и пытаюсь как прежде ненавидеть, презирать, бросать равнодушные взгляды на нее и на всех их вместе — Поттера, Уизли и его сестру. Но не могу.
Я смотрю на нее с тоской и яростью. Во мне плещется океан эмоций, и я пытаюсь его укротить каждый день и, кажется, почти свыкся с тем, что схожу с ума.
Малфои не могут себе позволить быть как эта предательница крови — Джинни Уизли. Малфои держат все в себе, все, может, кроме ненависти и презрения, но сейчас, в том времени, в котором живут мои родители, мы вынуждены держать в себе ВСЕ. Разочарование, тоску, боль, которые я периодически вижу в глазах матери, сожаление и беспомощность в глазах отца и собственные дикие, жуткие эмоции, скрытые внутри, отражающиеся в серых глазах, когда наблюдаю за собой каждое утро, ополоснув лицо холодной водой.
Я никогда не считал себя хорошим человеком, даже не допускал мысли об этом. Но Она допускала. И, представьте мое удивление, когда прямо сказала мне об этом. После войны были тяжёлые годы, когда кроме презрения и злости на все вокруг я не чувствовал ничего: привычные для меня эмоции, но только тогда они подпитывались жалостью к самому себе. Я, гордый, чистокровный Малфой, откровенно жалел себя каждую секунду этого дерьма под названием существование. На благотворительных приемах и встречах, на которые ушло больше половины богатства нашей семьи, скопленного веками, в душном и таком золотом Министерстве магии во время очередных встреч с чиновниками, особенно в те моменты, когда я встречал ее и видел ее взгляд.
Мы работали с Ней около полугода. Мне пришлось. И я до сих пор ненавижу себя за то, что согласился на это, что не послал Министерство к черту и не отправился на испытательный срок или любое другое наказание за этот отказ, лишь бы предотвратить все то, что произошло. Она тогда была рядовым сотрудником Отдела магического правопорядка, только заступила на пост, перевелась из другого отдела. Та работа была такой же неблагодарной, как и эта, она боролась за права эльфов, о чем мы каждый вечер шутили в нашем слизеринском кругу с Блейзом, Панси и Гойлом. Но Грейнджер изменилась. Она больше не была противной и раздражающей заучкой, вечно скачущей на своем сраном сидении в кабинете Трансфигурации, словно с вибратором в трусах. Она также не была и невыносимой: ее спокойствие и даже некоторая отрешённость пугали меня.
Естественно, перепалок было не избежать: мы работали с темными магическими предметами, к которым я буквально приводил Грейнджер за ручку, а она их изучала. И Мерлин, знали бы вы, как я любил наблюдать за ней в те моменты. Сидел в ее кабинете и наблюдал за тем, как она творит магию. Ещё ни в ком я не видел такой истинной ведьминской сущности, как в ней в те моменты, когда она колдовала. Я никогда не замечал этого в школе: всегда был занят чем-то поважнее, например кознями Поттеру, но тогда я смотрел на перемены в ней и не чувствовал ничего, кроме восхищения. Я казался себе маленьким мальчишкой, которому отец купил новую потрясающую метлу, лучшую в мире. С той поправкой, что я не имел права даже прикоснуться к ней.
Волосы Грейнджер, раньше неухоженные и напоминавшие воронье гнездо, теперь пушились меньше и крупными локонами обрамляли ее лицо. Одну прядь она всегда заправляла за ухо, и его торчащий из копны кончик в сочетании с этими локонами превращали бы ее в нимфу, если бы не огненный взгляд горящих глаз, теперь уже не скучных карих, а с отблеском янтаря и огня внутри. Я тогда испугался. Ушел раньше времени, сославшись на неотложные дела, но успел поймать ее удивленный взгляд. Я аппарировал прямо в Малфой-мэнор и ещё очень долго пытался придти в себя и выбить из себя те мысли, что приходили в голову. Грейнджер казалась мне тогда потрясающей, великолепной, неподражаемой, восхитительной, и я представлял, что делал бы с ней, будь такая возможность. Я испугался ещё сильнее и напился. Я ужрался огневиски в тот вечер до беспамятства. А на следующий день как ни в чем не бывало снова пришел в ее кабинет.
Но все стало только хуже: Грейнджер начала вести себя менее отстраненно и рассказывала мне о своей работе все больше. Она становилась все ближе, иногда мы сидели с ней на одном диване, и я думал о том, что покончить жизнь самоубийством — лучший выход.
Малфои все держат в себе. Никто не узнает, а она подумает, что я просто сошел с ума и не добрался до Мунго. Или коснулся темной магии, закрытой в очередной безделушке, которую тащил к ней. И я точно и определенно знал, что не касался ничего темного и запретного до того дня, как случайно не коснулся ее руки, когда переворачивал страницу древнего свитка. Она вздрогнула от неожиданности, а потом вдруг посмотрела на меня.
И огонь камина, отражающийся в ее глазах, снова обжёг меня. Я горел у нее на глазах, как Крэбб в Выручай-комнате. Да, Грейнджер была Адским пламенем. Она была им.
И я сгорел, сошел с ума окончательно. Я поцеловал ее. И эта чертова грязнокровка ответила на мой грубый и резкий поцелуй так же грубо и неистово!
И я помню все, словно это было вчера, нет, сегодня утром. Ее руки обхватили мое лицо, и они были горячими, и вся Грейнджер была горячая, как пламя. Мы целовались так, словно готовы были заняться сексом прямо здесь, на ее потертом кожаном диване в кабинете, и когда я коснулся ее плеч и расстегнул первые пуговицы ее рубашки, оголяя ключицы, я вдруг осознал, что делаю. Я тяжело задышал и отстранился. И Грейнджер тоже. Она сидела передо мной с раскрасневшимися от страсти щеками и красными, налившимися губами и казалась мне демоном, самым прекрасным в мире, но определенно тянущим меня на дно. И я опустил взгляд вниз, на открывшиеся части ее груди, скрытые тонким кружевным бельем, ее ключицы и родинки, и казалось, смотрел на нее вечность. А она смотрела в мои глаза. И видела в них все, что не должна была видеть.
Естественно, я сбежал.
Вы сомневались? О нет, я Драко Малфой, чертов трус, как и все мои предки, соскочил с этого дивана как ужаленный и помчался прочь из кабинета, даже не взглянув напоследок в ее глаза. Я испугался Гермионы Грейнджер как гиппогрифа или Грюма на четвертом курсе — усмехнувшись, я подумал, что все, чего я боюсь, начинается на "Г" — и, едва справившись с собой, отправился через камин в Малфой-мэнор. И самое страшное в тот вечер было не то, что я сбежал, нет, это было привычно для меня, хоть я никогда не корил себя так сильно за подобное, как тогда.
Нет, в тот вечер я совершил ещё более грубую ошибку: я снова нажрался и рассказал все матери. Вы бы видели этот взгляд! С одной стороны мне было смешно как никогда, и я хохотал, наблюдая за ее реакцией. А она подумала, что я действительно сошел с ума или был проклят, а потому на следующее утро вызвала врача из Мунго. Я не мог ему противостоять, будучи в абсолютном разбитом состоянии и с головной болью с похмелья, и даже был рад проверке, потому что отчаянно мечтал о том, чтобы мне поставили диагноз, да посерьёзнее. Никакого диагноза. Я был здоров. И почему я чувствовал себя иначе?
В тот же день я отправился в Министерство прямо к Министру с заявлением о том, что вместо дальнейшей работы с артефактами я стану содержать фонд помощи, коих тогда было много, и Министр согласился.
Мы столкнулись в его приемной. Я выходил из кабинета, а Гермиона нервно постукивала ногтями по ручке кресла. Стоило ей только меня увидеть, как в ее глазах снова появилось то, что свело меня с ума ещё вчера. Я сглотнул слюну.
— Мисс Грейнджер, — кивнул я и, стараясь не встречаться с ней взглядом, направился к выходу.
— Мистер Малфой, — твердо и уверенно ответила она.
Краем глаза я увидел, что она гордо вздернула подбородок, и от этого жеста, который раньше вызывал во мне только раздражение, сейчас мне захотелось исправить все. Вернуть работу с ней, не сбегать, но главное: прижать ее к стене прямо здесь и снова повторить все, что было. И не один раз. Крепко сжав кулаки и стиснув зубы, я прошел мимо, и дверь за моей спиной тихо скрипнула.
Да, вот так. Тихий, жалкий, мерзкий скрип двери. Никаких хлопков, шума, криков.
С тех пор я встречал ее в коридорах Министерства достаточно редко и почти всегда в компании ее дружка Уизли. По слухам от Панси, они снова сошлись. Естественно, моя реакция на эту новость меня уже не удивила. Но было что-то странное, ещё более печальное во взгляде моей матери, когда она прочитала ту заметку в газете о предстоящей помолвке двух Героев Войны. И смотрела она печально на меня.
Последнее наше столкновение с Грейнджер произошло в лифте Министерства. Это был жаркий августовский день, и в лифте откровенно воняло потом. Огромная толпа буквально придавила меня к задним поручням лифта, и я морщил нос и пытался выровнять дыхание, лишь бы не разбомбить весь лифт с этим мерзкими людьми внутри к чертям, пока не увидел ее. Я замер: лифт резко сменил направление, и она буквально упала на меня, и своим пахом я прочувствовал ее мягкую задницу. Я был готов умереть прямо на месте.
— Прошу прощения, мистер, — со смущением в голосе сообщила она и обернулась ко мне. Встретившись со мной взглядом, она сглотнула и попыталась выровнять дыхание. Я смотрел прямо в ее карие горящие глаза и не мог оторвать взгляд. Ее приоткрытые губы, воспоминание о ее мягкости, ещё секунду назад упирающейся в меня, возбудили буквально моментально. Я попытался собрать слюну, чтобы сглотнуть, но во рту было абсолютно сухо, а в голове пульсировала только одна мысль: «Держись, Малфой». И я вцепился в поручень еще крепче. Лифт снова покачнулся, и она схватилась за мою руку, потому что, едва увидев меня, отпустила поручень, и от этого прикосновения я был на волоске от того, чтобы не упасть в обморок. Да, звучит по-девчачьи, но когда ты контролируешь столько чувств и они такие сильные, единственное, чего ты хочешь — отключиться.
Она сжимала мое предплечье около минуты, пока падение лифта не замедлилось. И все это время смотрела в мои глаза и изредка переводила взгляд на губы, словно боролась с искушением. Естественно, я заметил это. Но я запретил себе даже думать, представлять и тем более, делать что-то... А, впрочем, все.
— Мистер Малфой, — кивнула она, наконец оторвавшись от моей руки, когда голос сообщил о прибытии в ее отдел.
Я едва дышал и был готов сорваться, схватить ее за руку и потащить в ее кабинет или, чего хуже, поцеловать прямо здесь снова и закончить начатое, но…
Момент был упущен. Она ушла. Я вглядывался в ее силуэт поверх голов волшебников и старался в отчаянии запомнить все, что мог: походку, ее длинные ноги, молочного цвета туфли на каблуках, строгий костюм и волосы. Всю идеальную Грейнджер.
И я запомнил. И вспоминал после каждый день ещё на протяжении нескольких месяцев.
Она вышла за Уизли, естественно. Я же стал встречаться с Асторией.
Но каждый раз, когда мы оказывались рядом, наши взгляды были теми же. Ее, полный разочарования и печали, мой, полный жалости и сожаления.
Самым тяжёлым была ревность в те несколько месяцев до ее помолвки. Я не искал встреч, не искал статей о ней, но каждую чёртову ночь представлял, что бы мы делали, если бы я не сбежал. А потом я думал о том, что этот рыжий неотёсанный болван делает с ней это. Снимает ее платье, туфли, целует ее ключицы и губы и наслаждается тем огнем, который она дарит.
И я ненавидел его как никогда раньше, так сильно, что сжимал кулаки, когда видел его довольную рожу. Да, в глубине души я понимал, что он заслуживает ее. Он, а не я. Но от этого было только хуже. И ревность съедала меня изнутри, но прошло много времени. Я даже начал улыбаться Поттеру в Министерстве и старался держаться. Я был цепным псом, готовым сорваться, но ещё держащим себя в лапах. И я не срывался. Попытки были, особенно в день ее свадьбы, я разгромил всю свою комнату и бесстыдно рыдал и кричал, чтобы мысли о ней не возвращались, а потом смеялся себе в лицо, глядя в зеркало и замечая, как сильно я жалок.
Мама решила справиться с этим по-другому и представила мне Асторию. Она была чем-то похожа на Грейнджер. В общих чертах: чуть более блеклые, сероватые, но каштановые локоны с той же прической, лёгкая курносость. Но ее холодные серые глаза не давали мне того огня. Она была удобной, и со временем я привык к ней и даже полюбил, но все же часто представлял на месте Астории Ее.
Li Snakeавтор
|
|
yellowrain
Уф, даже не знаю что сказать Жуткий лох)Так бездарно просрать свою жизнь - это надо уметь) Оба хотят, но он чисто из-за страха всё испортил, хотя у него были все шансы. Хочется назвать его словечком из детства: он - лох, каких не сыскать. Постаралась в канон, уж очень хотелось, и в конце такая "Да, Малфой, ты идиот") А, впрочем, люди чаще идут на поводу у своих страхов, так что оно и не удивительно. 1 |
А мне стало ужасно интересно, чем же все закончилось) неужели это провал и он так больше никогда и не рискнёт?
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|