В чём ты ошибаешься (гет)

7 мая 2020 года

Как ты считаешь, Драко, когда у горя истекает срок годности?

Когда ты в первый раз проводишь день, ни разу не вспоминая о них? Когда в первый раз смеёшься и не чувствуешь укола вины, раскаяния за то, что в мире, где их больше нет, всё ещё существует радость? Или, может быть, он истёк, когда я узнала, что беременна, когда мысль о новой жизни наполнила меня неизбывной надеждой, хотя родителей и не было рядом.

Нет, отказ от горя происходил постепенно — оно медленно покидало меня, пока однажды я больше не смогла вспомнить звук голосов родителей, интонацию их смеха, выражения лиц.

Когда я перестала думать о себе как о скорбящей? Помнишь ли ты, Драко?

Сегодня вечером я спросила тебя, а ты ответил, что это звучит немного нездорово. Лёгкий тон, морщины от улыбки в уголках рта — но я всё равно догадалась, что часть тебя напряглась от вопроса, что ты не мог понять, почему я настаиваю на возвращении к прошлому, которое мы оставили позади.

— Иногда я беспокоюсь, что ты до сих пор несчастлива, — сказал ты мне. Стояла поздняя ночь, индигово-синее небо казалось почти чёрным, твоя грудь покоилась под моей щекой. Я не ответила и сразу ощутила свою ошибку в твоём сердцебиении, затрепетавшем, словно колибри, но у меня не нашлось слов, чтобы описать, что я чувствовала. Что угодно, но только не недостаток счастья. Скорее, предвестие траура по всем потерям, которые рано или поздно настигнут меня. Ты бы назвал это тревожностью. В тебе живёт желание материализовывать и формулировать понятия, как будто систематизация каким-то образом ослабит влияние и значимость чувств. Раньше мы разделяли этот порыв. Теперь я уже не так уверена.

Я хотела бы быть той женщиной, которая может лежать в постели со своим мужем и не чувствовать беспокойства. Думаю, ты бы тоже этого хотел, хотя знаю, что никогда бы не признался, и благодарна тебе за это.

— О чём ты задумалась, любовь моя? — Ты не оставил попыток достучаться до меня.

О, Драко. Прошло столько лет, а я продолжаю стараться изо всех сил. Клянусь тебе.

* * *

— Заберёшь Касси сегодня?

Солнечный свет струится в окна, создавая ореол вокруг его головы. Видя Драко таким, без рубашки и потным после матча по квиддичу, я чувствую слабость в коленях. До сих пор у меня не прошло восхищение его формами, дорожкой светлых волос, исчезающих под спортивными брюками — разрушительное воздействие возраста едва коснулось Драко. Я всё ещё смотрю на него и чувствую знакомый жар внутри, реакцию, которая раньше заставляла меня краснеть ото всех потаённых желаний, всех способов, которыми заявляла права на его тело и владела им.

Однако я не могу вспомнить, когда в последний раз чувствовала себя обязанной что-то сделать с этим желанием. Дети. Домашние дела. Смена карьеры. Его родители. Символы домашнего уюта наложились друг на друга и образовали единую массу, скреплённую нашими намерениями.

Драко хмыкает, слегка кивает и переворачивает страницу «Ежедневного Пророка». Там виднеется лицо ослепительно улыбающейся Кэти Белл, несущейся по квиддичному полю, обхватив руками метлу, а над фотографией развернулась движущаяся колонка текста: «Нетопыри Ньюкасла сходятся с Глазом Торнадо и празднуют триумф».

— Скорпиус с Хьюго работают над проектом у Гарри. Я заберу его по дороге с работы.

— Это завтра, — говорит Драко, переворачивая страницу.

Я тихо ругаюсь, когда обжигающий чай льётся на запястье и пачкает рукав. Драко тут же подаётся вперёд, забирает у меня кружку и наносит быстрое охлаждающее заклинание на воспалённую кожу.

— Осторожнее, любимая. — Он поднимает мою руку, мягко её касаясь, и изучает покраснение. Удовлетворённый, ослабляет хватку и так же мягко сжимает мои пальцы, прежде чем отпустить. Эти мимолётные моменты близости, заботы друг о друге — вот что я хочу сохранить сильнее всего.

— Завтра? — Я смотрю на календарь на холодильнике, прищурившись, чтобы разглядеть, видны ли каракули Скорпиуса внутри пятничного окошка. — Было бы неплохо, если бы он всерьёз начал относиться к семейному календарю. Это ведь бессмысленно, если никто не планирует свой график, чтобы мы могли координировать действия.

Драко пожимает плечами, проводя рукой по волосам.

— Он, наверное, просто забыл.

Моя спина выпрямляется, и я ненавижу раздражение, которое испытываю из-за подобной мелочи. Никто в нашей семье на самом деле не пользуется календарём, специально зачарованным так, чтобы воспроизводить написанное в ежедневниках, которые я всем купила. Это новая система, я не так давно её разработала.

— Это ведь усложнит нашу жизнь, если мы не сможем отслеживать, где каждый из нас находится.

Мой тон привлекает внимание Драко, и он поднимает взгляд, хмуря брови. Я чувствую, как он хочет что-то сказать, но знает, что лучше не делать заверений, которые я сочту покровительственными. Драко считает, что, когда я настроена на полемику, это всегда заметно: в напряжённой линии плеч, в том, как я прикусываю нижнюю губу.

— Я заберу его в пятницу, — наконец говорит он. — Если тебе нужно быть где-то ещё.

Я качаю головой, даже чересчур энергично.

— Нет, нет. Я не это имела в виду. Я смогу его забрать, просто…

Головная боль пульсирует у виска, и я сосредотачиваюсь на том, что наливаю ещё чаю, размешиваю молоко, лишь бы избежать пристального взгляда Драко. Когда я поднимаю глаза, он рассматривает календарь, а затем преодолевает расстояние между нами и заключает меня в объятия, окутывая запахом лосьона после бритья.

— Всё в порядке, — шепчет он, проводя ладонью по моей спине. Иногда его объятия кажутся одновременно успокаивающими и душащими — и я ненавижу, что всё ещё умещаю эти противоречивые эмоции внутри себя, даже когда осознаю нежность жеста, — но заставляю собственные ладони обогнуть контуры его плеч, чтобы принять предложение доброты.

* * *

Позже, когда я сижу в кабинете, мне приходит в голову, что реакция Драко этим утром, его миролюбие, имеют большее отношение ко времени, чем я предполагала. Прошла неделя после годовщины похорон родителей. Я замечаю это, только потому что моя секретарша приносит стопку писем, и одно из них заколдовано так, что дата сама отделяется от верхней части письма и повисает в воздухе на несколько мгновений. Без сомнения, так выглядит пассивно-агрессивный способ от его автора напомнить о приближающемся сроке доставки.

Утро проходит в череде ответов, счетов и нескончаемых встреч. Во время всеобщей послеобеденной планёрки пространство искажается, я смотрю вниз и вижу, что мои заметки полны зигзагообразных линий и закрученных каракулей. Мартин из бухгалтерии бросает на меня кривую улыбку, когда заглядывает в блокнот, и, исказив губы в гримасе, я спешу его закрыть.

Мы вместе выходим из зала после окончания собрания, и он ведёт какую-то вежливую светскую беседу, от которой хочется рвать на себе волосы, но я стараюсь следовать задаваемому им извилистому ритму, отвечая на вопросы с приемлемыми интервалами.

— У тебя ведь в следующем месяце отпуск, да, Гермиона?

— Х-м-м? — Я осматриваю коридор, гадая, не свернула ли не туда. Ничто не выглядит знакомым — или всё выглядит знакомым, но неестественным, как будто я попала в диораму офиса с миниатюрными копиями мебели. Унизительность старения — вот как мы с Джинни называем это явление, когда разум вдруг принимается подшучивать над нами, делать чужеродным то, что когда-то казалось естественным.

— Я забыла о дне рождения Билла на прошлой неделе, — призналась она, когда мы вместе завтракали. — Мерлин, почему мы не ценили это раньше? Когда были моложе. И я не только о метаболизме или том, насколько лучше… всё было раньше.

Затем она поморщилась, дотронувшись до пояса брюк, и я почувствовала себя обязанной предложить немного утешения, ритуальных заверений, которые подруги всегда предлагают друг другу: ты выглядишь великолепно, о чём ты говоришь? Не глупи! И это было правдой: Джинни оставалась всё так же красива, но верно и то, что наступила зрелость; наступила для всех нас.

— Но мне жаль, что я тогда не оценила, насколько всё было острее, как легко удавалось запоминать и вспоминать, — продолжила она. — Иногда я даже сомневаюсь: это у меня просто стало меньше места в голове с появлением Джеймса, Лили и Альбуса, или…

— Ты сходишь с ума.

Она рассмеялась, когда я произнесла это, и я вместе с ней, потому что мы никогда не думали, что нас ждёт подобный разговор, сражаясь всё детство с Волдемортом, противостоя злу и нетерпимости в перерывах между уроками зелий и заклинаний. Эти проблемы когда-то казались далёкими и обыденными из-за высокомерия молодости, веры в то, что экстраординарные переживания возвышают нас над простым разложением времени и тем, что оно способно сотворить с нашими телами и умами.

— Ты говорила что-то о юге Франции? — Голос Мартина возвращает меня в коридор, где мои шаги на автомате вторят его. Голубые глаза мужчины за стёклами очков кажутся водянистыми. — Поедешь к родне?

Я прищуриваюсь, разглядывая туфли.

— О, — говорю, — верно. Наверное, я забыла. — Мой смех звучит неестественно, но момент проходит, когда мы достигаем развилки коридоров, и Мартин кивает на один из них.

— Увидимся позже, Гермиона. Удачи с презентацией.

Я продолжаю идти, моргая от резкого искусственного света, от размытых деревянных дверей, пока не нахожу своё имя. Однажды у нас с Драко был разговор о словах, которые должны существовать в английском языке, но которых нет. Мы лежали в постели, сумерки окрашивали окна в фиолетовый, его пальцы гладили мой затылок.

— Должен быть термин для обозначения уплотнения, которое стекло оставляет на дереве, — сказал он, и я расхохоталась.

— Что? — Он убрал пальцы, но тоже улыбался. Моя голова покоилась у него на груди, и я положила руку ему на живот, прижимаясь щекой к плечу. Я смеялась из-за того, насколько практичным был его ответ, тогда как я думала о концептуальных словах как отличительных знаках — наблюдение за людьми и создание целой истории жизни незнакомцев; время, которое мы проводим задаваясь вопросом, думает ли кто-то ещё о нас; опыт ожидания одного результата и столкновения с его полной противоположностью, — а он пытался найти способ более тщательно описать мир, классифицировать явления, которые, скорее всего, принудят действовать: пятно на столе, существительное (беспорядок), который приведёт к глаголу (убираться).

— Я люблю тебя, — сказала я, когда смех утих. Помню, что тогда думала, как же мне повезло, что наша жизнь может быть такой, где наши умы способны дополнять друг друга, пересекаться, не перекрещиваясь.

В своём кабинете, слушая, как секретарша диктует письма, наблюдая, как солнце просачивается сквозь жалюзи, я думала о другом ответе, который могла бы дать: слово, обозначающее ощущение упреждающего забвения, когда ты знаешь, что не сможешь удерживать что-то достаточно долго.

9 мая 2010 года

Знаешь, Драко, мои родители никогда не кричали. Конечно, они сердились на меня, временами были суровы, но ни разу не повышали голоса. Однажды я спросила их, как же так вышло. Это произошло вскоре после того, как мы начали встречаться, после того, как я услышала тебя, разговаривающего с отцом через камин: в его голосе слышалась жестокость даже сквозь огонь.

— Нам не нужно кричать на тебя, чтобы общаться, — сказал папа. Его, казалось, позабавил вопрос: их взрослая дочь пришла, чтобы поинтересоваться об отсутствии у неё детских травм.

Стыдно признаться, но когда я была беременна Скорпиусом, то начала беспокоиться о том, как мы передаём родительские уроки дальше. Из-за всех тех книг о беременности, всех тех бесформенных инструкций по уходу за детьми и изменению поведения. Дело было не в том, что я тебе не доверяла, а в том, что знала, что слишком сильно люблю тебя, и если бы в тебе однажды проявились черты отца, то неизвестно, как бы я тогда поступила. Ты неспособен на настоящее насилие, но мне было интересно, каким стало твоё представление о дисциплине, как ты справишься с этим специфическим проявлением родительского разочарования, столкнувшись с плохим поведением в детстве.

Однако сегодня вечером за обеденным столом, чувствуя твою руку на колене, после того как мой голос повысился, щёки покрылись красными пятнами, а взгляд не отрывался от Скорпиуса, мне стало так стыдно. Не только потому что я когда-то сомневалась в тебе, но и потому что переоценила собственное терпение. Мой спор со Скорпиусом был тривиальным, сосредоточенным на том, что я приняла за его беспечность.

— Ты часть семьи, — сказала я. — Когда тебе нужно, чтобы один из нас отвёз тебя куда-нибудь, ты должен попросить, нельзя просто…

И в его голосе, в покровительственном взгляде, которым он смотрел на меня тогда, в его лице я увидела твоего отца.

— Мам, я же тебе говорил. Говорил на прошлой неделе. Ты никогда меня не слушаешь…

Касси опустила глаза в тарелку, водя наколотым на вилку куском ростбифа по керамической поверхности.

Тогда я почувствовала, как твои пальцы сжали колено, увидела мрачное выражение лица. Я знала, что ты согласен с ним, даже пытаясь проявить солидарность со мной — как прикосновением, так и молчанием. Ты мог бы попытаться успокоить меня перед детьми, но я бы восприняла это как покровительство, а мы давно договорились не подрывать авторитет друг друга перед Скорпиусом и Кассиопеей. И теперь я задаюсь вопросом, действительно ли такого рода обещания наивны по своей сути: что мы всегда будем в одной команде, когда на поле выйдут и другие игроки.

Внезапно это — усилия, которые я вложила в календарь, зачарованные ежедневники — показалось таким безнадёжным. Я старалась как могла быть хорошей женой, хорошей матерью, и всё равно терпела неудачу там, где это имело значение. Поэтому я закричала. И хуже всего, что это произошло даже не в первый раз, и я понимала, что не в последний.

Я плакала, когда ты нашёл меня в ванной, опустился коленями на кафель и нашёл мою ладонь.

— Всё хорошо, Гермиона, — сказал ты. — Я говорил со Скорпиусом. Он сказал, что попробует воспользоваться ежедневником. — Ты взял паузу, вглядываясь в моё лицо, и по взгляду я поняла, что ты тщательно подбираешь слова.

— Ты думаешь, что я веду себя иррационально, да? — Я не должна была задавать этот вопрос, потому что не хотела услышать ответ и потому что уже знала его, но потом часть меня захотела рассмеяться. В нашем языке должно существовать слово, чтобы описать и это понятие — точечное насилие, которое мы совершаем над собой в попытке доказать правоту.

— На тебя просто много всего навалилось…

— Думаешь, что я веду себя неразумно. — Мой голос был ровным. Я вытерла глаза и прижала пальцы к виску.

Ты, казалось, не находил слов, пока я вновь не взглянула на тебя.

— Я не знаю, что и думать, Гермиона.

Понимаю, Драко, но у меня не хватает слов, чтобы объяснить.