Удача ирландцев (джен)

Медб — правитель.

Она — правитель по всем определениям этого слова. Ведь прежде в истории были королевы, много королев в самых разных уголках света, но не важно, женой скольких мужчин становилась Медб, у власти всегда была она. Обычно короли решали, кто будет их королевой… А что за королева решает, кто будет королем?

Кроме того, женщины слабее. Это неверное предположение, процветающее в среде знати, было до того сильно, что правителям приходилось скрывать свой настоящий пол или искажать его в исторических записях, которые останутся после их смерти... И только в будущем, при их призыве, кто-то мог узнать истину. Однако Медб не нужно было обращаться ко лжи. Просто потому, что она никогда не называла себя королем.

— Я королева Медб, — провозгласит она. Ее муж Айлилль всегда будет равен ей по богатству, и потому нет никакой нужды представляться женой Айлилля. Она — просто королева Медб, правитель Коннахта, вот и все. Ей, дочери верховного короля Ирландии, уже надоело быть известной в качестве придатка к другим мужчинам. Она — дочь одного короля и (лишь на словах) жена другого. Однако прежде всего она — королева Медб. Ей знаком вкус власти, и она желает большей.

Она объехала на своей алой колеснице всю Ирландию, раздумывая, строя планы и заговоры… лишь ради одного. Во мраке, когда ее любовники уже спят, при свете свечи она шепчет:

— Я буду править всеми землями и всеми живущими на них людьми.

(Всеми, кроме одного.)

* * *

Скатах — тень.

Тени не могут существовать без света, и пока есть свет, всегда будут и тени. Их нельзя убить, их присутствие в мире нельзя стереть. И точно тени, Скатах будет существовать до тех пор, пока над этим миром разливается свет. Иначе говоря, пока дышит вселенная, она тоже будет жить.

Однако, в отличие от большинства теней, ее не устраивает простое следование чужой воле. Она — учитель и наставник, обитающий в Стране Теней, и, хотя ее не особенно интересует завоевание мира или что-то подобное, нет ничего лучше доброй битвы.

Ведь в основном Скатах может всего лишь существовать. Но когда она сражается… Когда передает свои умения другим, когда на кону стоит гордость, нечто более хрупкое и ценное, чем ее жизнь… Вот тогда она по-настоящему жива.

— Ах, если бы ты родился несколькими годами раньше, — посетовала она однажды, преподнося копье в дар тому, кто, как она когда-то надеялась, убьет ее. — Ты молод. Так молод…

(Гаэ Болг был предназначен для убийства одного, всего одного человека. И потерпел неудачу.)

* * *

Медб могла управлять всеми мужчинами Ирландии, кроме одного.

Людьми в принципе было легко манипулировать. Покачивание ее бедер, вкус ее губ после многих чарок выпитого алкоголя… Времена были проще, когда секс не считался чудовищным грехом и никто не стеснялся использовать его в своих целях. И если самого тела Медб было недостаточно, то власти, сосредоточенной в ее руках — определенно, да. Учитывая, какие обширные земли она контролировала и как много было мужчин, готовых сделать все, что угодно, по малейшему ее слову.

Вся Ирландия могла принадлежать ей. Должна бы принадлежать ей. У нее не было ни малейших сомнений, когда она впервые отправилась на войну за быком — потому что ей могло принадлежать все в этом мире.

Но оказалось, что нет, так не будет никогда.

Вторжению противостоял всего один мужчина.

И победил.

На первый взгляд казалось, победа принадлежит Медб. Она заполучила быка, завоевала любовь предыдущего короля Ульстера и сохранила собственную жизнь. Но она несколько раз сталкивалась с тем мужчиной, и каждый раз он забирал у нее нечто другое… Убивал ее питомцев, подданных и прислужниц…

— Это первый, — прошипела Медб в конце войны, — первый и последний раз, когда я позволяю Кухулину заставить меня отступить.

Медб могла очаровать любого мужчину, кроме одного. И этот единственный… этот единственный человек был доказательством, что она никогда не будет править всеми землями и всем их народом. Доказательством, что, пока жив, он никогда не падет жертвой любви к ней, а она никогда не будет иметь власти над ним, никогда не будет владеть им, как владела Фергусом или Айлиллем. Пусть даже она подчинит весь Ульстер, Кухулин не будет ее никогда — даже одну ночь, как было с Конхобаром мак Нессой, она не проведет с ним.

Он доказал, что она им не правит.

Но Медб лучше сойдет с ума, чем смирится с этим.

( — Я требую, чтобы мой муж выполнил три условия, — говорила она всем, кто женился на ней, и всем, кто когда-либо делил с ней ложе, пусть и на одну ночь. — Был бесстрашен, не подл и не завистлив.

Это не удалось никому.)

* * *

Перед тем, как отдать Гаэ Болг Кухулину, Скатах сама проткнула себя им.

Не сказать, чтобы ей нравилась боль или что-то подобное. Но было нечто особенное в предвкушении смерти… Дух захватывало, дыхание частило, время замедлялось, но вместе с тем пролетало слишком быстро. Сильнее всего приблизиться к этому состоянию Скатах могла в пылу битвы, и, если бы не сдерживала свою жажду крови, она могла бы разорвать на части саму Ирландию.

Но она этого не делает. И это почти что лучшее, что может быть.

Гаэ Болг не просто пронзает плоть. Это проклятие, неисцелимая рана, которая уничтожает сердце и окутывает мир тенями. Это копье чертит отметку смерти, которая убьет любого, кроме нее. Скатах, правящая царством мертвых, всегда была на уровне богов, но боги могут умереть. Ей лучше всех это известно.

И все же, она — не может. Она своими руками создает мощнейшее оружие, чтобы любой, кого оно пронзило, тут же очутился в ее землях… и оно могло убить и ее тоже, но вместо загробной жизни даровало бы небытие. Абсолютное уничтожение.

Вот только в какой-то момент она наклонила голову и сказала:

— Ах. Я больше не могу умереть.

Оказаться помещенной в Трон Героев при жизни — странное чувство, и единственная, кто еще может подтвердить это — некая женщина, правившая землями недалеко от Ирландии и вместо копья владевшая мечом. Но это неоспоримо. Что означает этот гулкий щелчок переключателя внутри, Скатах отлично понимает даже без объяснений.

И в этот момент, наблюдая за тренировкой учеников и зная, что переживет их всех, она впервые чувствует себя столь глубоко одинокой.

Так что она пронзает себя Гаэ Болгом, чтобы проверить, как он работает, и укрепиться в том, какова ее участь. Этому оружию не удается убить ее.

(Скатах может держать в руках власть над целым миром, но это не значит ничего, ведь у нее нет власти над собственной жизнью и смертью.)

* * *

Кухулин одолел армию Коннахта.

Это не стало победой ни для него, ни для Медб. Смертью названного брата Кухулина и разгромом армии Медб — так наконец завершились бесконечные периодические раздоры между Ульстером и Коннахтом. Во время отступления Медб сброшена с лошади, запачкана дорожной грязью, у нее нет ничего, кроме надетой на ней одежды; она никогда не была более бессильна, чем в этот момент.

— Можешь идти?

И Кухулин оставляет ей жизнь.

Он не боится, даже глядя с высоты своего роста в глаза женщины, которая желает его смерти больше всех на свете. Когда Медб ослаблена и безоружна, было бы легко просто-напросто свернуть ей, все пытающейся сопротивляться, шею… Но он этого не делает, и Медб не может понять причины, не считая того факта, что она королева. И Кухулин обращается с ней так, как все и должны обращаться с королевой.

(Но она — правитель…)

Он ничего не говорит, когда Медб плюет в него, не отвечает, когда она пытается выцарапать его чертовы глаза. Он просто удерживает ее на расстоянии вытянутой руки, прикладывая не больше силы, чем нужно для того, чтобы не дать ей себя убить; в нем нет ни капли подлости. Если когда-то Медб была женщиной, что умеет очаровать любого мужчину на свете, то сейчас забыла об этом, ибо нет ничего, приводящего в ярость и отчаяние больше, чем ситуация, когда ты лишена любой власти и все же враг не совершает ничего, что сделало бы его злодеем в этой истории.

Потому что если бы все это было легендой, Кухулин был бы героем. И это — величайшее поражение из тех, что Медб понесла в тот день, когда Кухулин вернул ее в родные земли в новых одеждах и без единой царапины. Он не попросил ничего взамен; может, тоже презирал ее, ибо она была причиной всех бед в его жизни. И, в конце концов, это из-за ее козней он умрет. Может, Кухулин повел бы себя с ней чуть по-другому, если бы выспросил у Скатах больше подробностей о той смерти, что его ждет.

Но он этого не сделал. И хотя во власти Кухулина заставить Медб страдать, вместо этого он решил помочь ей. Это — смертное оскорбление, такое, которое ударяет в самую душу, потому что с Медб обращаются как с королевой, как с зависимой, и это ничем не отличается от того, как обращаются с маленьким раненым зверьком.

А ведь необходима некая стойкость духа, чтобы не попытаться отомстить женщине, которая послала твоих дорогих друзей на верную смерть на войне. Кухулин обладает силой такого рода, которой Медб никогда прежде не встречала и которой никогда не сможет понять, ибо никогда не желала ее и, более того, не думала, что это возможно. Герои из легенд должны в них и оставаться, но все-таки Кухулин существует — он прямо перед глазами Медб.

И все же она не владеет им. И никогда не будет владеть. Она может впиться ногтями в его кожу и отнять его жизнь, но ни на миг не будет владеть им. Он может уступить ей свою жизнь, но не силу.

Даже если он таит зависть к ее богатству или красоте, он ничем не показывает это. Он не завидует, когда видит всех слуг Медб, устремляющихся к ней и торопливо забирающих у него, когда она возвращается в Коннахт. От этого она преисполняется такого отвращения, что тошнит. Но почему же тогда она испытывает и некое желание?

( — Я требую, чтобы мой муж выполнил три условия, — говорила она всем, кто женился на ней, и всем, кто когда-либо делил с ней ложе, пусть и на одну ночь. — Был бесстрашен, не подл и не завистлив.

Кухулин — единственный за все время, кто смог соответствовать ее условиям, единственный мужчина, кому она позволила бы быть своим королем. Но поскольку он не желает встать на ее сторону, то этой мечте не суждено сбыться.

Но если бы только они могли править вместе, плечом к плечу... Если бы только тот единственный мужчина, которым она не могла владеть, вместо всего, что случилось, просто протянул ей руку и стал наравне с ней. Если бы только Кухулин мог любить ее и одолжил ей всю свою силу в качестве мужа; потому что для них обоих единственный человек, которым нельзя владеть — это тот, кто сидит рядом на троне. Если бы только...)

* * *

У Скатах, с другой стороны, нет времени предаваться такой детской возне.

Она просто остается в Стране Теней. Однажды туда находит дорогу сын Кухулина, Коннла, и Скатах, обладающая силой ясновидения, уже отлично знает: ее любимый ученик убьет Коннлу и поймет, что тот — его сын, лишь когда пронзит Гаэ Болгом его сердце.

Однако она все равно обучает и тренирует Коннлу.

Если Скатах откажется его обучать лишь из-за того, что тот умрет молодым, это уничтожит смысл ее жизни как учителя, подорвет все принципы, которых она решила придерживаться и сделает еще менее человечной. Если Скатах откажется обучать Коннлу из-за того, что тот умрет от рук Кухулина, то просто отберет у Коннлы его истинную судьбу воина. И кто-то даже может сказать: если Скатах сделает это, то не Кухулин, а она сама убьет Коннлу еще прежде, чем тот начнет жить.

Кроме того, она бессмертна. Не важно, как долго проживут эти мужчины, день или тысячу лет, это все равно слишком мало. Люди умирают, и пусть даже Скатах не показывает это, она всю оставшуюся жизнь будет скорбеть по ним. Такова цена вечности.

— Какой человек мой отец?

Скатах не нужно долго думать, чтобы ответить на этот вопрос.

— Когда ты наконец встретишь его, то поймешь, что он — один из величайших в этом мире.

Она не спрашивает, что Коннла слышал о нем от Айфе, своей матери и женщины, которую Кухулин насильно заставил выносить ему сына. Она не упоминает, что Айфе — ее сестра. Скатах в принципе не особенно нравится размышлять о том, что Кухулин выиграл ту битву, которую должна была выиграть она, и довел сестру до того, что та сделалась совершенно бессильной и молила оставить ей жизнь.

(О, как бы Скатах хотела оказаться на ее месте. Но она ни за что бы не стала умолять, ни за что бы не преклонила колени, она бы просто посмотрела Кухулину в глаза и умерла как должно. Поэтому-то Скатах — Героический Дух, а не Айфе, и поэтому Скатах никогда не сможет обрести покоя в смерти.)

— Это отговорка, а не ответ, — смеется Коннла, и Скатах старается не улыбнуться.

Она знает, что будет скучать по нему, когда он умрет. Так происходит со всеми, кто проходит у нее обучение: они выскальзывают сквозь пальцы, словно пески времени, а их жизни обращаются в пыль.

Но Скатах продолжает. Даже если она — не более, чем тень на ослепительно ярком, мощном свету всех жизней, которых ей удалось коснуться, она продолжит существовать, потому что нет величайшей чести и силы, чем создание легенд, пусть даже лишь руками учеников.

* * *

— Ах, похоже, ты сильнее меня.

Скатах желала, что когда-нибудь сможет сказать эти слова Кухулину, настоящему Кухулину, а не чудовищу с красными отметинами на лице и окутывающей его аурой Берсеркера, что стоит перед ней. Оно не говорит в ответ ничего, ему недостает шутливости и саркастичности нормального Кухулина. Когда она отступает назад, в ее груди рана столь большая, что убила бы любого.

Но не ее. Не женщину, которая создала Гаэ Болг и проверила на себе. И пусть она хочет умереть, она отказывается пасть от его руки. Если ее смерть не станет подходящим концом для жизни среди теней, проведенной за взращиванием легенд, то лучше она оставит все как есть и не умрет никогда.

Скатах ни за что бы не вообразила, что станет «Слугой», пусть и давно смирилась со своим существованием в качестве Героического Духа. Это ощущается странно: то, что приходится следовать за Мастером и его личной маленькой армией Слуг и мириться с этим, просто чтобы победить Медб, поставить на свое место. На самом деле, когда Скатах встречается с Медб, то едва может вспомнить, где же видела раньше ее лицо… Где-то среди видений и в потоке формирующего историю времени. В конце концов, она указывала путь в загробное царство душам многих алчных правителей. Их черты за несколько тысячелетий успели смазаться.

— О, ты еще жива? Удивительно, — говорит Кухулин Альтер, когда Скатах показывается перед ними. Эти двое, Медб и Кухулин Альтер, подготовили для себя пару до приторности шикарных тронов даже прежде, чем захватили Америку. Эта их заносчивость выглядит так по-детски.

Медб медленно сходит с тронного возвышения, сбрасывая с плеч меховую накидку и источая королевскую ауру.

— Я королева Медб, — представляется она, будто кто-то до сих пор этого не знает. — А это — мой король, Кухулин.

Но это Медб тут правитель, ведь Кухулин Альтер — ничто иное, как ложный конструкт, рожденный ее разумом, ничто иное, как отчаянная попытка достичь власти.

И поэтому Скатах не испытывает уважения ни к одному из них. Медб — просто маленькая девочка, которая заполучила слишком много дорогих игрушек. А Кухулин Альтер даже не настоящий.

Скатах смотрит на них сверху вниз с раздражением, но и с чем-то, напоминающим жалость. На лице ее вообще не проявляются сильные эмоции, по которым можно было бы сказать, что ее хоть как-то интересует эта битва или эта жалкая маленькая война — совсем не так было во времена похищения быка из Куальнге. Она смотрит на них так, как человек смотрел бы на маленького зверька.

(И это то, о чем Медб мечтала: миг, когда у нее в руках будет власть, когда она наконец-то будет владеть Кухулином… Ей не удастся еще больше приблизиться к тому, чтобы наконец получить себе короля, который удовлетворяет ее условиям, который одолжит ей все свои силы и который будет любить ее...

Потому что в конце концов в этом все дело, правда? Единственным условием на самом деле была любовь к ней. И никто из мужей ее не любил.

Медб властвовала над чувствами стольких мужчин и все же не могла вселить в них любовь столь глубокую, чтобы они принимали ее недостатки и проявляли понимание ко многим ее интрижкам. В итоге, была ли у нее вообще какая-то реальная сила? Если была, то почему она настолько отчаялась, что создала копию Кухулина лишь ради того, чтобы убедить себя в том, что хоть одна из его версий должна любить ее или по крайней мере отдаться ей? Если у нее была сила, то почему она нуждалась в одобрении Кухулина, во внимании того единственного мужчины, который заставил Медб осознать, что ей никогда не завоевать мир?

Это слишком. Слишком много пищи для размышлений, слишком много, чтобы тащить на себе, Медб же потратила слишком много времени и в жизни, и в смерти гоняясь за воображаемыми концепциями власти, ведь это было всем, что она знала. И она никогда не знала любви. Теперь уже слишком поздно думать об этом.)

Скатах нацеливает на пару свое копье.

(Нечто мимолетное, вроде борьбы за власть, мало что значит для Скатах. Она не ценит и свою жизнь, что уж говорить о жизнях других. Все эти мелкие конфликты человеческих интересов ниже ее достоинства, и это делает ее сильнее.

А также оставляет в абсолютном одиночестве, кажется, будто она одна такая на целой планете. И ее единственное желание умереть от руки кого-то из тех, кого однажды учила, не сбудется никогда.)

— Приготовьтесь, — провозглашает она и затем бросается вперед.

* * *

Медб умирает, Скатах — нет, но в конце обе проклинают мир.