За окклюментными щитами (гет)

Примечания:

? Увидев арт одной волшебницы (https://t.me/kedrobo/26) еще в начале сентября, я решила, что точно напишу осеннюю историю про любимых Северуса и Гермиону. Больше месяца история не приходила. Но чудеса случаются — так что скорее читайте

? Эстетики к работе на канале https://t.me/lynadel_fb/49 и https://t.me/lynadel_fb/64

? Описание: Северус Снейп не любил осень. Она приносила только боль и уныние, но одна особенная девушка, теплая, как сентябрьский осенний денек и яркая, как кленовые листья, ворвалась в его жизнь и нарушила устоявшийся порядок.

Октябрь 2008 года. Лондон.

К середине осени все выцветает. Теряет краски, облачаясь в унылую серость, которая является отражением его состояния. Не то чтобы он против серости. Северус к ней привык.

На лужах появляется тоненькая корочка льда по утрам. Таким же льдом покрывается и его сердце, окутывая его очередным слоем. И этот лед ни сломать, ни раздавить ногой, настолько он крепкий, настолько он давний, как льды Антарктиды, под которыми спрятана целая эпоха. Но Северус благодарен ему. Он сковывает, дарит тупое онемение, позволяет пережить ту страшную ночь, не сходя с ума от вины, сожалений и непоправимых ошибок, раздирающих изнутри грудную клетку так, что там наверняка все в шрамах.

Он чуть сильнее стискивает бумажный стаканчик, в котором остывает американо с двойным эспрессо и плотнее закутывается в свой шарф, пряча подбородок и нос в теплую шерстяную ткань, подаренную ею. Она словно всегда знает, что ему не хватает тепла, обнимает нежно, прикасается теплыми пальчиками к плечам, осторожно и почти невесомо, словно боясь спугнуть его.

Ее рука теплая. Как и была рука той, что всю жизнь сидит у него в сердце осколком льда. Осознанным одиночеством, таким холодным и жутким. Его рыжеволосая девочка была такой яркой, солнечной, доброй и ласковой. Но для него со временем тепла у нее не осталось. А без ее света в его душе поселился беспросветный мрак. Впрочем, с этим другом он знаком с самого детства…

Северус делает глоток горячего горького кофе, вглядываясь в идущих мимо людей. Кутаются в шарфы, закрывают лица от капель дождя, борются с порывами ветра. Они торопятся, не обращая внимания на серый монохром, в котором было столько красоты и спокойствия. Деревья уже осыпались коричневой листвой, укрыв мокрый асфальт и раскрасив его яркими пятнами.

Он мог бы любить осень. Но октябрь однажды разделил его жизнь на «до» и «после». Северус помнил все, как будто это было вчера. Помнил то чувство ужаса от разверзшейся под ногами пропасти, в которую он упал. И в которой жил все это время. В непроглядной тьме, в своем собственном аду. И он знал, что по-другому не будет теперь, что он обречен бродить в темноте до конца жизни, закрывшись на семь печатей. Он сам выбрал для себя это, лишь изредка поднимал голову, глядя на яркий свет бурлящего счастьем мира. Он этим счастьем был обделен. Он смирился, почти смирился. А потом ему протянули руку — теплую маленькую ладонь, которая с неожиданно крепкой хваткой вцепилась в него и потянула наверх из пропасти, в тот самый мир.

Северус снова пьет кофе, неторопливо бродя по аллее. Под ногами хрустят листья, звуки улицы и моросящего по крышам дождя успокаивают, а чуткий нос улавливает влажные запахи земли и опавшей листвы, которые приносит ветер, и, может, ему чудится, но он определенно чувствует легкие аппетитные нотки потрясающих свежих сконов⁽¹⁾, сырных, кажется. В груди становится чуть теплее. От кофе ли, а, может, от воспоминаний.

— Попробуй, попробуй, Северус, — она с самоубийственной настойчивостью тычет в его лицо булкой, а он, морщась, отнекивается:

— Я не ем уличную еду, Гермиона, — Снейп недоверчиво смотрит на выпечку в ее руках, и она напускает на себя оскорбленный вид. — Противно даже представить, кто лапал это тесто.

— Это проверенное место, — заявляет она и пожимает плечами, а потом отламывает кусочек и отправляет его в рот. Жует и мычит от удовольствия, закатывая глаза. — Божееее, как это вкусно.

Снейп не может оторвать от нее взгляда, а потом открывает рот, чтобы соврать, что его не впечатляет эта сцена, но она изворачивается и засовывает кусочек скона ему в приоткрытые губы. Ее палец касается его языка, она смеется искристым смехом над его каменным лицом и по инерции одергивает руку, облизывая палец. Потом под его взглядом тушуется и заливается румянцем с тихим «ой». Намного позже Гермиона говорила, что это был их первый поцелуй.

Тепло. Ведь впервые он ощутил его в районе сердца, когда эта несносная девчонка появилась в его жизни. Несмотря на то что повод был довольно официальный и раздражительный — ему нужно было запатентовать зелье в отделе, где она работала. А она вместо того чтобы просто поставить печать, как делали несколько раз до нее ее коллеги, решила пойти по протоколу и устроила ему такую головную боль с тестированием нового зелья на всех этапах, что он первое время хотел ее придушить и тепла, конечно же, никакого к ней не чувствовал. Но тогда она впервые за много лет заставила вылезти его из ледяного панциря, который он наращивал с каждым годом. Заставила испытать хоть какие-то эмоции.

Злость, раздражение, недовольство, а потом смех.

Это случилось так неожиданно. Она снова ходила в его лаборатории со своим блокнотиком, с умным, дотошным видом, который его бесил. Поправляла очки на носу, без конца засыпая его вопросами, и лезла любопытным аккуратным носиком везде, куда не следовало. И стоило ему отвлечься, как он услышал взрыв, порывисто развернулся и увидел пылающую праведным гневом мисс Грейнджер, обтекающую слизью флоббер-червя и напоминающую Гринча из-за ее зеленого цвета. И вместо того чтобы наорать на нее за то, что полезла куда не надо, он вдруг почувствовал как в груди разрастается смех, словно лавина, которую не сдержать. И он, откинув голову, расхохотался в голос, пока тоже не получил слизью в лицо. Мисс Грейнджер не умела веселиться над собой, как он понял и, психанув, собрала остатки с себя и швырнула в него, а потом, вздернув нос, потребовала проводить ее в его ванную комнату.

Трепет. Его он испытал, когда, помогая убрать слизь флоббер-червя из ее волос, впервые заметил изящный изгиб шеи, упругие завитки каштановых волос, мягкость кожи. И даже сквозь отвратительную слизь флоббер-червя, пробивался ее головокружительный аромат. Пахла Гермиона прекрасно. Ему постоянно хотелось уткнуться носом в ее волосы и дышать ею.

К нему давно никто не прикасался. И когда Грейнджер предложила помочь убрать слизь из его волос, отмахнулся от нее. Но на нее его грозный вид впечатление не производил, поэтому она, цокнув и закатив глаза, убрала его руки и настойчиво принялась помогать. Тогда ему захотелось прикрыть глаза и отдаться на волю ее прикосновений. Это было неожиданно приятно. А когда она вышла из душа, обмотанная всего лишь полотенцем, потому что ее вещи он в этот момент очищал от слизи, у него пересохло во рту. И тогда он попытался вспомнить, когда у него была женщина в последний раз.

Возможно, это было лишь обыкновенное влечение, которое трансформировалось в прогулки после работы, во встречи в кафе в обеденный перерыв, завтраки по выходным.

Однажды они должны были встретиться в кафе в субботу, но она позвонила ему и сказала, что не сможет. По голосу он понял, что она заболела.

— Тебе нужны зелья? — поинтересовался Северус, пытаясь убедить себя, что делает это из вежливости.

— Нет, я давно не пью зелья, — отмахнулась она, — я схожу в аптеку и куплю все необходимое.

— У тебя есть температура?

— Небольшая.

— Тогда не стоит выходить, на улице прохладно. Пришли мне список, я куплю и занесу тебе.

Он принес ей лекарства, а она не хотела его впускать, попросив оставить их у порога, чтобы не заразить. Но Северус настойчиво толкнул дверь, а потом просто не смог уйти.

Забота. Мог ли он подумать, что держать ее на руках, гладить спину, перебирать волосы, чувствовать ее дыхание на своей шее окажется таким наполняющим его. После стольких лет полнейшего отсутствия хоть какой-то заботы, такие вещи казались слишком значимыми. Он полюбил заключать ее в кольцо своих рук после трудного дня, и не выпускать даже когда приходило время. Ему нравилось ощущать сквозь дрему, как она целует его утром, прежде чем начать собираться на работу в Министерство, а потом встать и обнаружить, что она приготовила для него завтрак.

Эйфория. От запаха ее кожи, от ее податливого отзывчивого тела под ним. От их бессонных ночей, долгих поцелуев вечерами перед камином, объятий. От сладкого голоса, шепчущего его имя. От ее взгляда снизу вверх и этого сводящего с ума выражения полной покорности его воле. От чертиков, пляшущих в ее глазах, когда она утаскивает его в магазине в укромный угол, чтобы страстно и многообещающе поцеловать. Оттого, что заводит его, даже не представляя, как легко у нее это получается.

Счастье. Она научила видеть его в таких мелочах. Выстраивала из счастливых моментов его новую жизнь, как по кирпичикам возводила новую стену, которая отгораживала его от прошлого. Он видел счастье. В их долгих разговорах, когда, открыв бутылку ее любимого вина, он разливал его в бокалы и рассказывал ей что-нибудь. Его речь текла беспрерывным потоком, а она завороженно слушала, едва не открывая от восторга рот, а потом выдавала что-нибудь такое, что заставляло его мозги работать в усиленном режиме. Они бесконечно спорили и препирались, и это было чертовски приятно, особенно когда она, не в силах найти аргументы, вдруг прищуривалась и начинала вести параллельную нечистую игру, которая обычно заканчивалась в спальне. Он и подумать не мог, что разговоры могут быть такими приятными, даже когда они обсуждали последние сплетни Скитер, прочитанные книги, ее работу.

А еще настоящим счастьем стало вместе проснуться в выходные и никуда не спешить. Это были потрясающие несколько месяцев, лучшие в его жизни. А потом наступил октябрь, первый октябрь с Гермионой, и Северус все испортил. Привычные для этого времени, взращиваемые всю сознательную жизнь эмоции, столкнулись с совсем новыми, неокрепшими, появившимися всего полгода назад. У них не было шансов. Они оказались растоптаны, растерзаны тем негативом, что поднялся внутри него, а он не сдержал.

Северус мог быть невыносимым, а когда он запутывался в собственных чувствах, то был невыносимым вдвойне. А он запутался. Ведь тот осколок льда, что сидел в его сердце, растаял благодаря ей. И он столкнулся с пустотой, как будто, то из чего он состоял, как личность, у него отняли. Все поменялось слишком быстро по его меркам. Он вел себя отчужденно и замкнуто, а Гермиона, дотошная, несносная гриффиндорка, никак не хотела оставить его в покое. Она допытывалась, хотела поговорить, хотела помочь, а он оттолкнул ее:

— Тебе лучше уйти, Гермиона.

Шок. Молчание. Она берет себя в руки, сглатывает и делает шаг навстречу.

— Ты же знаешь, что можешь мне сказать.

— Нет, не могу, — он уходит от нее на кухню, но она идет следом.

— Тебе нужно время? Нужна поддержка?

— Это все ошибка.

Он тут же жалеет о своих словах, которые оседают тяжестью в воздухе, липким чувством непоправимого. Он ведь даже не имел в виду то, что сказал. В этом «ошибка» было так много. Но получилось однозначно плохо. Северус бросает на нее взгляд и видит всеобъемлющее понимание. Что-то внутри него злится от этого, а что-то хочет заключить эту удивительную женщину в объятия. Он качает головой, поджав губы, протягивает к ней руку, но Гермиона разворачивается, взмахнув кудрями, и вылетает из его квартиры, даже не захватив пальто. Снова сожаление сковывает сердце, но он не догоняет ее. Просто хватает кружку, швыряет ее об стену, разрываясь от этих непонятных чувств внутри, а потом просто закрывает лицо руками, тяжело дыша.

Он все-таки ненавидит осень.

А еще два следующих дня он ненавидит себя, особенно сильно, когда натыкается на вещи Гермионы повсюду. И неожиданно больно не от воспоминаний об октябре 1981, а от собственных слов в ее адрес. Она больше не приходит, и тоска селится где-то в области груди, своей силой заглушая все остальное. А еще осознание, что пустота от отсутствия этой девчонки ощущается сильнее, чем пустота от отсутствия того куска льда в сердце, который был с ним почти тридцать лет. И Северус понимает, что все осталось позади — боль, вина, сомнения и страдания.

Почти ощутимо можно почувствовать только тоску. По Гермионе. По улыбке, смеху, ее искрящимся глазам. И пустота внутри трансформируется в цель. Именно она приводит его в их кафе возле его дома, а потом на эту аллею и дальше, по улицам между спешащими и прячущимися от непогоды людьми прямо к Министерству.

Она выходит одна, не глядя на дорогу. Что-то увлеченно ищет в своей сумочке. Пальто расстегнуто, на шее небрежно висит накинутый в спешке шарф, волосы разметались по плечам кудрявыми волнами. Северус осторожно берет ее под руку и тянет на себя. Она удивленно приоткрывает рот, оказываясь в его объятиях, потом мгновенно принимает строгий вид, упирается ладошками в грудь, желая отстраниться. Но его рука на ее талии не дает этого сделать.

— Чем могу помочь, мистер Снейп? — язвительно цедит она, вкладывая в свои слова побольше яда, прямо как он вначале их отношений. — Принесли мои вещи?

Он принимает задумчивый вид и качает головой:

— Нет, скорее пришел за своим.

— И что же это? — она пытается вспомнить, есть ли у нее с собой что-то его, но его гаденькая ухмылочка путает мысли.

— Я уже нашел. Как раз держу в руках.

Гермиона прищуривается, внимательнее всматриваясь в его глаза, словно пытаясь понять, шутит он или нет.

— Сомневаюсь, что это то, что вы ищете, мистер Снейп, — сдержанно начинает она, но он видит по пульсирующей жилке на ее шее, как сильно бьется сердце. Его девочка никогда не умела притворяться.

— Мы оба знаем, зачем я здесь, — рука Северуса поднимается к ее лицу, ложится на щеку, пальцами зарываясь в такие шелковистые кудряшки. Она замирает, проникновенно глядя на него снизу вверх своими неповторимыми темными глазами. Северус серьезно смотрит ей в лицо, глаза в глаза, так близко, что хочется поцеловать, но он шепчет: — Гермиона. Прости.

Снейп чуть опускает голову, касаясь ее лба своим, и закрывает глаза, чувствуя, как ее руки с лацканов его пальто перемещаются на плечи.

— Ты назвал меня ошибкой, — она отрывисто дышит, прикрывает веки и сглатывает.

— Нет, не тебя, — он чуть качает головой. — Я сам… Нет. Моя жизнь — сплошная ошибка, Гермиона.

Гермиона вздыхает. Пару мгновений борется с собой и решает что-то, а потом обнимает крепче, впервые так требовательно и совсем неосторожно. Он открывает глаза и чуть отстраняется, чтобы снова посмотреть ей в лицо.

— Я не какой-то там домовой эльф, Гермиона, — произносит он, стараясь звучать строго, — меня не надо спасать, хорошо? — он дожидается пока она кивнет.

Гермиона закусывает губу, но неохотно соглашается. Северус гладит ее горящую от эмоций щеку и криво улыбается.

— У меня бывают плохие дни, но это не значит, что меня нужно из этого срочно вытащить…

— Но я не могу стоять в стороне, когда любимые люди страдают…

Она осекается, оба замирают. Гермиона испуганно смотрит на него, а Северус ошарашенно смотрит в ответ. Ее щеки заливает еще более сильный румянец, а выражение лица говорит о том, что она мечтает провалиться сквозь землю. Она сболтнула лишнего. Но Северус вместо испуга снова чувствует тепло. Склоняется к ней, целуя в лоб и, желая немного помочь ей сохранить достоинство, продолжает, словно ничего не заметил:

— Я уже почти смирился, что ты не станешь стоять в стороне, — он смотрит в ее растерянное лицо.

— Ты хочешь сказать, что тебе все-таки нужна моя поддержка? — вскидывает подбородок и прищуривается.

— Мне нужна ты. Даже со своей поддержкой, будь она неладна.

Гермиона смотрит на него укоризненно, но губы растягиваются в довольной улыбке. От нее становится тепло, а пустота внутри постепенно заполняется, пока взгляд неотрывно скользит по ее чертам. Он понятия не имеет, чем заслужил эту женщину. Но упускать ее больше не собирается. Обнимает за плечи, она обвивает рукой его талию, и они вместе идут прочь от ее работы, не замечая любопытных и ошарашенных взглядов волшебников, которые впервые видят их вместе. Завтра, наверное, Скитер напишет статью. Северус усмехается — будет что обсудить за завтраком.

???

Накануне Хэллоуина они договариваются, что проведут его отдельно. Такой вариант предложил Северус, и тогда ему это казалось разумным. Гермиона собиралась на семейный ужин к Уизли, а он хотел напиться, как и всегда в этот день. Но все что он мог к концу вечера, это пялиться в огонь отрешенным взглядом, оставаясь совершенно трезвым, и думать, что Гермиона наверняка отлично проводит время в окружении заботливого семейства.

Для него в этом году все было иначе. Бремя ошибок все еще давило на его плечи, но уже не разрушало изнутри. Ему не хотелось забыться в пьяном бреду, скорее он принял то, что случилось и, может, еще чуть-чуть простил себя. А вот одиночество нависало темной тенью и заставляло жалеть о том, что он, даже имея возможность сегодня быть с ней, так удачно эту возможность упустил.

От самоуничижительных мыслей Снейпа отвлекает стук в дверь. Он чуть хмурится и идет к выходу, открывает дверь и с удивлением видит Гермиону. На ее лице застывает неуверенная извиняющаяся улыбка, к груди она прижимает бумажный пакет, из которого торчат две бутылки, а в руках держит букетик из веточек рябины.

— Знаю-знаю, ты просил свободный вечер, но я подумала, вдруг ты тут плачешь в одиночестве и тебе нужна моя жилетка, — Гермиона кривовато улыбается собственной шутке и переминается с ноги на ногу, глядя на него. Потом, словно вспомнив про букет, торжественно протягивает его ему.

Северусу хочется рассмеяться от облегчения, что она здесь, от затопившей его нежности, от легкости, что он почувствовал, словно лишь один ее приход снял с его плеч непомерный груз. Он улыбается и притягивает ее к себе, а она с готовностью утыкается в его шею, обнимая в ответ.

Пока Гермиона рассказывает про вечер у Уизли, они располагаются у огня. Северус садится в кресло, а она по привычке на пол, рядом с ним, облокачиваясь на его ноги спиной. Протягивает ему бутылку и в ответ на его вздернутую бровь, поясняет:

— Обойдемся без бокалов, — она поднимает свою и стукает стекло об стекло, а потом делает аккуратный глоток прямо с горла.

— А ну, отдай сюда, — он вырывает у нее бутылку и отставляет на столик, куда уже убрал свою, — никогда бы не подумал про вас такое, мисс Грейнджер.

Его взгляд пригвождает ее к месту, и она пожимает плечами.

— Думала, ты захочешь расслабиться, — она отворачивается и откидывает голову на его колени, закрывая глаза. — И мне казалось, что ты и сам хотел выпить.

— Я хотел, — он протягивает руку и запускает пальцы в ее локоны, протягивая их сквозь мягкие завитки. Она жмурится от удовольствия и улыбается. — Но потом пришла ты, и я понял, что уже расслабился.

— Ага, — Гермиона оборачивается и тычет в него пальцем, сверкая глазами, — так значит, тебе все-таки нужна поддержка, как и всем нормальным людям.

Северус наклоняется и подхватывает ее, затягивая к себе на руки, обнимает, утыкаясь в ее шею, и делает глубокий вдох. Чувствует, как Гермиона прижимается к нему, крепко обнимая в ответ. Наверное, она права и ему действительно становится легче оттого, что она всячески поддерживает его. Но Северус пока не может принять этот факт. Ему не хочется думать, что он справляется не сам, а благодаря ее поддержке. Хотя как он уже убедился, никакая поддержка не способна сделать свое дело, если человек не тот. Желая поддразнить Гермиону, он улыбается ей и отвечает:

— Мне нужна ты. Даже со своей поддержкой, будь она неладна.

Она шепчет «вредина», смеется заливисто и целует крепко. И это все, что ему необходимо этой осенью.

1) общее название разных разновидностей британской выпечки.

Вернуться к тексту