Рёма (гет)

Стоя в кабинете оба-уэ и слушая её, Тацуя с трудом сдерживал всё сильнее подступающий гнев, по крайней мере сам он называл это холодное ощущение именно так. Первые проявления этих странных, практически холодных и непонятных его уже привыкшему к полной без эмоциональности естеству порывов появились в последний год обучения в старшей школе магии. В тот день, когда он впервые ощутил это, то очень испугался, а затем испугался ещё раз, когда понял, что он испугался. Понятно, что такая вот тавтология звучит несколько странно, но не в его, Тацуи, случае. Ведь он, лишённый эмоций, просто не умел пугаться, и вот ни с того ни с сего сердце готово выскочить из груди, а спина покрылась холодным весьма ощутимым потом. Медитации, самодиагностики, уже и со счёта сбился. Итог был всегда один: всё хорошо и никаких отклонений нет. Рассказать? Эта мысль, появившаяся на задворках сознания, там же и сгинула, стоило лишь на мгновение представить, что будет, узнай родные о том, что его чувства и эмоции вернулись в его до этого не сказать что расцвеченную красками жизнь. Чуть позже стало ясно, что вреда от самого их наличия нет и быть не может. Какого-либо разумного с точки зрения науки объяснения найти так и не удалось, а посему получалось, что это с большой долей вероятности было врождённым механизмом защиты. Интересный, надо признать, вариант.

Проявлялась эта защита в том, что в момент, когда он злился или чему-то чрезмерно радовался, его магия как будто бы отключалась. Когда до него в полной мере дошло, что же именно натворили его «дорогие» родственники, Тацуя долго смеялся, он не смеялся так с самого детства и вот теперь мучился от столь непривычных спазмов в мышцах и старался побороть собственный смех. «Видела бы меня сестра, — пронеслось в голове юноши, а следом, — что бы она подумала, испугалась бы…» Мысль о сестре отрезвила голову и помогла побороть желание вновь расхохотаться в голос. А смеяться, надо признать, было с чего. Ведь его дражайшие родственнички так боялись его, Тацуи, силы, что сами же сорвали с неё все тормоза. Как оказалось, сама мать природа позаботилась чтобы он не был опасен для мира. Точнее нет, не так, он как раз-таки очень даже опасен, но не для мира, а совершенно для конкретных его представителей. И то только если он абсолютно спокоен. Ведь стоит ему поддаться эмоциям, и последовательность его всеразрушающей магии распадается даже не сформировавшись. Ярость, гнев да даже простое нервное перевозбуждение — всё так или иначе связанное с сильными, способными поглотить без остатка эмоциями с момента их столь неожиданного проявления приводило к простому и вполне прогнозируемому с учётом новых вводных финалу. И именно эксперимент, что был проведён над ним матерью, и стал тем, что развязало ему руки. В угоду обретения той во многом искусственной и неприятной ему магии, лишённый эмоций, он потерял и естественные встроенные — если так вообще можно выразиться о врождённом механизме защиты — тормоза.

Можно сколь угодно долго разглагольствовать на тему воспитания и иных не менее важных аспектов пройдённой им подготовки, но факт останется фактом: если человек не способен испытывать эмоции, то он по определению опасен, ибо он не в состоянии осознать мотивы тех или иных поступков и, как следствие, адекватно прореагировать на происходящее. Только теперь Тацуя понял, как тонка та грань, за которой он превратился бы в бездушного убийцу. По сути, всё это время этот мир спасало лишь то, что он ещё помнил, что такое эмоции, помнил, что именно у него забрали, и эта память позволяла удержаться и пройти по грани.

Осознание того, что ещё несколько недель назад он не отличал жизнь комара от жизни человека, больно резануло по сердцу. Именно в тот день Тацуя решил, что больше он не позволит отобрать у себя то, что ему принадлежит по праву рождения. Эти пусть и искажённые и совершенно неяркие едва теплящиеся ощущения стали нужны ему как воздух, и уж лучше умереть, чем вновь лишиться всего того спектра столь новых и зачастую очень приятных ощущений. С тех пор мир заиграл новыми красками, а самому Тацуе пришлось экстренно обучаться не имитировать эмоции, как он делал это раньше, но скрывать их так, чтобы даже родная сестра была не в курсе.

Первой вставшей в полный рост проблемой стало то, что он осознал, что именно задумала оба-уэ. Осознал и понял, к каким последствиям всё это приведёт. Парень решительно недоумевал, почему никто не образумит оба-уэ, ведь её идея в самом лучшем случае губительна для семьи. Но нет, главы побочных семей молчат, и именно поэтому пришлось изворачиваться, будто уж на раскалённой сковороде. В ход шло всё: от вроде бы невзначай брошенных фраз до забытого на видном месте журнала по медицине. Забытое чтиво, естественно, содержало весьма познавательные статьи, зачастую с весьма красочными иллюстрациями. В общем, не прошло и полугода, как сестрёнка прониклась и уже к первому сентября их третьего года обучения в старшей школе магии совершенно спокойно приняла тот факт, что её брат — это только её брат. Любимый, единственный, неповторимый и так далее, но исключительно брат и никак не жених и уж тем более не отец её будущих детей.

Итогом такой вот подрывной деятельности стало то, что во время охоты на некроманта Тацуя рискнул позволить Маюми получить чуть больше. А когда с вопросами пристала Ватанабе-семпай, он вполне честно сказал, что помолвка с сестрой — есть приказ главы и что он этого не выбирал. Семпай девочкой оказалась умной и вложенный в слова смысл истолковала верно, а вот то, что действия Маюми спровоцируют Миюки, было по меньшей мере совершенно неожиданным, но да тем веселее. Ведь сестрёнка, ни с того ни с сего спросившая, нравится ли ему Маюми-семпай, получила в ответ «да». Получила быстрее, чем сам Тацуя понял, что ляпнул, а поняв, побледнел, но сестра удивила и заявила, что это очень даже хорошо. Ведь теперь у неё развязаны руки. Так Тацуя узнал, что, оказывается, сестрёнка втайне заглядывается на наследника Итидзё, что нравится-де и что раз Тацуя не против, то так даже лучше. Именно так и вышло, что атака на оба-уэ началась именно со стороны Миюки. Хотя началась — это громко сказано, сестрёнка просто сделала так, чтобы, без сомнения, «любимая» тётушка узнала о том, что она смотрит вовсе не на братика. Сама того не поняв, Миюки защитила брата самым лучшим из доступных образов. Как итог, уже через полгода их помолвку аннулировали, а взамен заключили сразу две. Обе были исключительно во благо семьи, и пойти против столь железобетонных аргументов у текущей главы семьи не получилось. Миюки выставила ультиматум и не просто выставила, а ещё и заручилась поддержкой трёх из пяти побочных ветвей. Тацуя тихо стоял в сторонке и кивал, а в нужный момент вроде бы случайно сказал, что по его расчётам старшая дочь Саэгусы-доно является идеальным вариантом. Что у них имеется превосходная генетическая совместимость, итогом которой будет рождение весьма сильного волшебника. Этого оказалось достаточно, дабы за проголосовал ещё и глава семьи Куроба. Оказавшаяся в меньшинстве глава семьи была вынуждена отступить.

Мая скрипела зубами, но сделать что-либо была безсильна. Помолвка с Итидзё была заключена, а вставшая было в полный рост проблема с тем, куда девать недомага стратегического класса, рассосалась сама собой. Не прошло и пару дней, как план был скорректирован и первое место в нём заняла месть, месть давнему врагу и отцу дурёхи, что умудрилась влюбиться в её, Маи, бесчувственного племянника.

Сам же упомянутый племянник был весьма благодарен и рад тому, что он принял за благоразумие. Дело тут было в том, что Маюми ему нравилась и нравилась настолько, что он даже рассматривал вариант пойти против семьи, и единственное, что удерживало, — так это сестра. Вот не мог он бросить её, и всё тут; он настолько искренне любил свою маленькую сестрёнку Миюки, что ему и в голову не приходило сделать ей больно, по крайней мере настолько. Одно дело, когда он планомерно подводил её к мысли, что инцест — есть последнее, что может связывать их воедино, и совершенно другое, когда речь идёт о предательстве. Но именно этого-то и не потребовалось, тётя всё сделала сама. Где-то там, в самой глубине, его сердце ликовало, ведь он будет счастлив, его маленький мир, а почему, собственно, нет. Маюми к нему явно неравнодушна, вон, даже Мари и та безпокоиться, а ведь они лучшие подруги. Но когда это его жизнь была лёгкой? Как итог, его тихое молчаливое счастье было недолгим, начать пришлось с того, что палиться не хотелось, ведь если хоть кто-то из его дражайших родственников, втемяшивших себе в голову, что он опасен, что его сила должна быть скованна, а также то, что эмоции для него — это недостижимая роскошь… Эти люди ведь не задумаются, они просто сотрут в порошок, точнее, попытаются. То, что, скорее всего, у них ничего не выйдет, это, конечно, понятно, ведь не зря же он так усердно тренировался. Вот только и самой попытки будет вполне достаточно, и ладно бы, будь дело лично в нём, он никогда не был эгоистом и, как следствие, понимал, что его жизнь не только его, он маг стратегического класса, один из двух, которыми располагает Япония. Но Ёцуба упорно воспринимает его как исключительно их собственность, а именно таковой они непонятно по какой причине считают его магию. Вот только сам Тацуя прекрасно понимал, что его магия — есть не что иное, как национальное достояние. И попытка причинить ему вред — есть не что иное, как прямое посягательство на суверенитет и государственность Японии. Как итог, даже если он не выживет, всех Ёцуба попросту сотрут в пыль, а саму память об этой семье предадут анафеме. Да, его магия страшна, и да, её боятся, но это не значит, что от неё откажутся, а через это не откажутся и от него самого. Ведь магия стратегического класса, за редким лишь подтверждающим правило исключением, неотделима от её носителя, именно поэтому юноша прилагал столько усилий, ведь как бы то ни было, пусть и по-своему, но он любил свою семью и не желал им гибели.

В итоге приходилось держать себя в руках, именно поэтому отношения у них получались не то чтобы холодными, скорее прохладными, но не в том смысле, что им было друг на друга по фигу, нет. Просто вечно ровно-спокойный жених, кажущийся ледяным колоссом, вызывал стойкое ощущение игры в одни ворота. Но он видел, или же хотел видеть, в общем не суть, Маюми то ли сообразила, что к чему, то ли её и так всё устраивало, но факт оставался фактом и состоял в том, что она не требовала от него ни цветов, ни подарков. Всегда улыбалась и вообще стала тем незаменимым светом, что озарял его не самое, надо сказать, весёлое существование. Видимо, именно это и взбесило оба-уэ, да так, что сразу же после свадебной церемонии он был вызван в её кабинет. А дальше… дальше разум отказывался верить услышанному. «Как, зачем, почему?» — металось в его голове, а тётя тем временем вещала, она обстоятельно рассказывала о своей задумке, совершенно не замечая того, как её племянник борется с просто-таки дичайшим желанием передать занимаемое ею место главы назначенной ею же самой преемнице. «Вот же мразь», — пронеслось в мыслях, но воспротивиться не было никакой возможности, не в главном доме. Требование же было просто и незатейливо: поставить девочку на место и сделать это весьма болезненно. Тётушка и не скрывала, что это её месть, и даже поведала, что запись она сохранит, так что он должен постараться. Говорить что-либо не имело смысла, но хуже всего было то, что исполнение подобного требования практически стопроцентно разрушит всё то хрупкое доверие, что он взращивал с таким трудом. Ведь сделать нечто подобное в первую же ночь…

Остаток дня и вечер прошли как в тумане, а тётя уже претворяла свой нехитрый и от этого ещё более мерзкий план в жизнь. Начала она с того, что заставила невестку разве что не нагой пройти по главному дому, но это было только начало. Зайдя в выделенную им комнату, Тацуя мысленно выматерил всех предков до седьмого колена. «Не обманула, тварь, камерами утыкан каждый метр, ни единого шанса хоть как-то предупредить или утешить, всё на виду». Пришлось, скрепя сердце, заняться непосредственным исполнением приказа. Заставить себя было очень сложно, ведь сердцу не прикажешь, но в итоге логика и разум взяли верх. А дальше были её слёзы и понимание, что любимая не простит, вот не простит, и всё тут. Когда с утра покидали главный дом, тётя так мило улыбалась, что не оставалось сомнений: она смотрела и смотрела в прямом эфире. Как доехали до дома, Тацуя и вовсе не заметил, но вот переступил порог привычно бросил определение, странно, но ни одной камеры или микрофона он так и не почувствовал, а обмануть его… В общем, подобное практически нереально, вот только от того, что за ним не следят, ничто не изменится.

Вечер прошёл в тишине, Маюми приготовила ужин, и он был на удивление вкусным, хотя, чего греха таить, кругом виноватый Тацуя был готов к тому, что его как минимум пересолят, а то и чего похуже, но нет, всё вкусно, только нет того доверия; холод и страх — вот то, что он ощущал. Простить себе то, что собственная жена боится самого его присутствия, было тяжело. Как итог, заперся в тренажёрном зале и с таким остервенением лупил грушу, что костяшки опухли и кое-где даже кровили. Совершенно не замечая этого, пошёл в душ, а затем в спальню, она тут одна и выбора не наблюдается, не считать же за оный диван в гостиной, хотя, если что, то он и на полу ляжет, но всё же.

Стоило зайти, как устроившаяся у спинки кровати Маюми оторвала взгляд от коммуникатора, и в этом взгляде было всё. Смотреть на девушку было реально страшно, а она просто легла вдоль кровати. «Даже одежды нет, лишь простыня», — невольно подметил Тацуя. Внутренний голос услужливо напомнил, как и что он делал прошлой ночью, его показательное выступление явно произвело эффект, и вот любимая как может минимизирует свои беды. Обидно, но ничего не поделаешь. Скинул брюки и как был в трусах и футболке, так и лёг. Заснуть было практически нереально, как итог, уткнулся в планшет, но и это несильно помогало. Храбриться пришлось около получаса, за которые в голове пролетели десятки если не сотни вариантов, а в итоге просто крепко прижал к себе и, дождавшись, когда девушка хоть немного успокоится, прошептал всего одно слово:

— Прости. — А дальше тихим шёпотом выложил всё в мельчайших подробностях. Не просил понять или забыть, просто рассказал, так и заснули, а на утро было уже попроще, по крайней мере, теперь она знает всё. Так прошёл практически месяц, отношения восстанавливались шаг за шагом, и что с того, что шаги эти столь малы, что и не заметишь. Главное, что они вообще есть. Он даже не понял, в какой момент его мир разделился на дома и нет, ведь только там, в четырёх стенах, он позволял себе улыбаться, а спустя шесть месяцев узнал о том, что скоро станет отцом. В тот день он не спускал её с рук, сначала кружил по комнате, затем оттёр от готовки. В общем, веселился как мог. Следующие девять месяцев пролетели как миг, где-то на шестом Тацуя поймал себя на том, что называет своего ещё не рождённого сына Рёма. Маюми на это лишь философски пожала плечами, ведь муж и так не подарок, такие прибабахи в голове водятся, что некоторые обзавидовались бы. В общем, споров относительно имени не возникло, а затем была больница и совершенно не по плану начавшиеся схватки. Ураганом, в два часа ночи. Всё закончилось менее чем за час, и именно это и привело к тому, что сил попросту не осталось. Столь ураганные роды привели к тому, что Маюми отключилась прямо в родовом зале.

А затем… затем был ад, первым о случившемся узнал Тацуя. Ребёнок родился мёртвым. Диагноз — обвитие пуповиной, задохнулся в родовом канале — юноша уже не слышал. Тихо сполз по стенке да так там и остался. В тот момент никто так и не понял, что именно произошло, в больницу принеслась Миюки, она пыталась тормошить брата, но тот просто не отвечал и смотрел абсолютно невидящим взглядом. Затем был разговор с Маюми, ведь её вины в произошедшем нет. Приехала оба-уэ также принесла соболезнования. Тогда Миюки всего на мгновение показалось, что она чему-то до крайности рада, но миг спустя наваждение пропало, и на первое место встала необходимость помочь брату. Возвращение домой запомнилось крайне плохо, брат молчал, а Маюми… требовать что-либо в такой ситуации…

Шли дни, и стало ясно, что произошедшее имело куда большие последствия, чем казалось в начале: Тацуя был не просто тих, из него будто ушла вся жизнь. Он почти не реагировал на внешние раздражители, о магии не могло быть и речи. У семьи был откровенный шок, как это, как такое могло произойти, что значит — лишился магии. Как итог, все претензии сыпались на Маюми, Мая прямо заявила, что это-де её, Маюми, вина, и коли так, то сама и расхлёбывай.

Так прошло практически три года, за которые Тацуя понемногу очнулся, очнулся и даже вроде как ожил, но магия его так и осталась запечатана. Его обследовали и обследовали неоднократно. Итогом стал диагноз, гласящий, что его магическое ядро в порядке и что проблема кроется на психологическом уровне. Сам же Тацуя прекрасно понимал, что причина в его эмоциях, что именно их сильнейший всплеск отключил его магию, а затем… Где-то в глубине себя Тацуя прекрасно понимал, что и как делать, но именно делать-то он и не хотел. Как итог, его магия оставалась вне зоны доступа. Глава же семьи ликовала, как же, ведь угроза её власти была нейтрализована, а заодно получилась прекрасная кукла для битья. С тех пор Тацуя превратился в любимого безвинно пострадавшего сына-племяша, а вот Маюми доставалось за троих, постоянные упрёки и не отпускающее чувство навязанной вины. Где-то там, в глубине, что-то ещё сопротивлялось и говорило нет, но оно было очень слабым, а по ночам почти неизменные кошмары, в которых её преследовал детский плач и безконечные пустые серые коридоры. Каждое пробуждение как пытка. Известие о внезапной кончине Ёцубы Маи было чем-то несущественным, не для неё, а вот семья стояла на ушах. Женщина скончалась в собственной постели, ей было немногим более чем за пятьдесят, и явных причин, могущих привести к чему-то подобному, попросту не было. Но факт был фактом: Ёцуба Мая покинула мир живых и её место заняла преемница.