Рёма (гет)

Стоя в кабинете оба-уэ и слушая её, Тацуя с трудом сдерживал всё сильнее подступающий гнев, по крайней мере сам он называл это холодное ощущение именно так. Первые проявления этих странных, практически холодных и непонятных его уже привыкшему к полной без эмоциональности естеству порывов появились в последний год обучения в старшей школе магии. В тот день, когда он впервые ощутил это, то очень испугался, а затем испугался ещё раз, когда понял, что он испугался. Понятно, что такая вот тавтология звучит несколько странно, но не в его, Тацуи, случае. Ведь он, лишённый эмоций, просто не умел пугаться, и вот ни с того ни с сего сердце готово выскочить из груди, а спина покрылась холодным весьма ощутимым потом. Медитации, самодиагностики, уже и со счёта сбился. Итог был всегда один: всё хорошо и никаких отклонений нет. Рассказать? Эта мысль, появившаяся на задворках сознания, там же и сгинула, стоило лишь на мгновение представить, что будет, узнай родные о том, что его чувства и эмоции вернулись в его до этого не сказать что расцвеченную красками жизнь. Чуть позже стало ясно, что вреда от самого их наличия нет и быть не может. Какого-либо разумного с точки зрения науки объяснения найти так и не удалось, а посему получалось, что это с большой долей вероятности было врождённым механизмом защиты. Интересный, надо признать, вариант.

Проявлялась эта защита в том, что в момент, когда он злился или чему-то чрезмерно радовался, его магия как будто бы отключалась. Когда до него в полной мере дошло, что же именно натворили его «дорогие» родственники, Тацуя долго смеялся, он не смеялся так с самого детства и вот теперь мучился от столь непривычных спазмов в мышцах и старался побороть собственный смех. «Видела бы меня сестра, — пронеслось в голове юноши, а следом, — что бы она подумала, испугалась бы…» Мысль о сестре отрезвила голову и помогла побороть желание вновь расхохотаться в голос. А смеяться, надо признать, было с чего. Ведь его дражайшие родственнички так боялись его, Тацуи, силы, что сами же сорвали с неё все тормоза. Как оказалось, сама мать природа позаботилась чтобы он не был опасен для мира. Точнее нет, не так, он как раз-таки очень даже опасен, но не для мира, а совершенно для конкретных его представителей. И то только если он абсолютно спокоен. Ведь стоит ему поддаться эмоциям, и последовательность его всеразрушающей магии распадается даже не сформировавшись. Ярость, гнев да даже простое нервное перевозбуждение — всё так или иначе связанное с сильными, способными поглотить без остатка эмоциями с момента их столь неожиданного проявления приводило к простому и вполне прогнозируемому с учётом новых вводных финалу. И именно эксперимент, что был проведён над ним матерью, и стал тем, что развязало ему руки. В угоду обретения той во многом искусственной и неприятной ему магии, лишённый эмоций, он потерял и естественные встроенные — если так вообще можно выразиться о врождённом механизме защиты — тормоза.

Можно сколь угодно долго разглагольствовать на тему воспитания и иных не менее важных аспектов пройдённой им подготовки, но факт останется фактом: если человек не способен испытывать эмоции, то он по определению опасен, ибо он не в состоянии осознать мотивы тех или иных поступков и, как следствие, адекватно прореагировать на происходящее. Только теперь Тацуя понял, как тонка та грань, за которой он превратился бы в бездушного убийцу. По сути, всё это время этот мир спасало лишь то, что он ещё помнил, что такое эмоции, помнил, что именно у него забрали, и эта память позволяла удержаться и пройти по грани.

Осознание того, что ещё несколько недель назад он не отличал жизнь комара от жизни человека, больно резануло по сердцу. Именно в тот день Тацуя решил, что больше он не позволит отобрать у себя то, что ему принадлежит по праву рождения. Эти пусть и искажённые и совершенно неяркие едва теплящиеся ощущения стали нужны ему как воздух, и уж лучше умереть, чем вновь лишиться всего того спектра столь новых и зачастую очень приятных ощущений. С тех пор мир заиграл новыми красками, а самому Тацуе пришлось экстренно обучаться не имитировать эмоции, как он делал это раньше, но скрывать их так, чтобы даже родная сестра была не в курсе.

Первой вставшей в полный рост проблемой стало то, что он осознал, что именно задумала оба-уэ. Осознал и понял, к каким последствиям всё это приведёт. Парень решительно недоумевал, почему никто не образумит оба-уэ, ведь её идея в самом лучшем случае губительна для семьи. Но нет, главы побочных семей молчат, и именно поэтому пришлось изворачиваться, будто уж на раскалённой сковороде. В ход шло всё: от вроде бы невзначай брошенных фраз до забытого на видном месте журнала по медицине. Забытое чтиво, естественно, содержало весьма познавательные статьи, зачастую с весьма красочными иллюстрациями. В общем, не прошло и полугода, как сестрёнка прониклась и уже к первому сентября их третьего года обучения в старшей школе магии совершенно спокойно приняла тот факт, что её брат — это только её брат. Любимый, единственный, неповторимый и так далее, но исключительно брат и никак не жених и уж тем более не отец её будущих детей.

Итогом такой вот подрывной деятельности стало то, что во время охоты на некроманта Тацуя рискнул позволить Маюми получить чуть больше. А когда с вопросами пристала Ватанабе-семпай, он вполне честно сказал, что помолвка с сестрой — есть приказ главы и что он этого не выбирал. Семпай девочкой оказалась умной и вложенный в слова смысл истолковала верно, а вот то, что действия Маюми спровоцируют Миюки, было по меньшей мере совершенно неожиданным, но да тем веселее. Ведь сестрёнка, ни с того ни с сего спросившая, нравится ли ему Маюми-семпай, получила в ответ «да». Получила быстрее, чем сам Тацуя понял, что ляпнул, а поняв, побледнел, но сестра удивила и заявила, что это очень даже хорошо. Ведь теперь у неё развязаны руки. Так Тацуя узнал, что, оказывается, сестрёнка втайне заглядывается на наследника Итидзё, что нравится-де и что раз Тацуя не против, то так даже лучше. Именно так и вышло, что атака на оба-уэ началась именно со стороны Миюки. Хотя началась — это громко сказано, сестрёнка просто сделала так, чтобы, без сомнения, «любимая» тётушка узнала о том, что она смотрит вовсе не на братика. Сама того не поняв, Миюки защитила брата самым лучшим из доступных образов. Как итог, уже через полгода их помолвку аннулировали, а взамен заключили сразу две. Обе были исключительно во благо семьи, и пойти против столь железобетонных аргументов у текущей главы семьи не получилось. Миюки выставила ультиматум и не просто выставила, а ещё и заручилась поддержкой трёх из пяти побочных ветвей. Тацуя тихо стоял в сторонке и кивал, а в нужный момент вроде бы случайно сказал, что по его расчётам старшая дочь Саэгусы-доно является идеальным вариантом. Что у них имеется превосходная генетическая совместимость, итогом которой будет рождение весьма сильного волшебника. Этого оказалось достаточно, дабы за проголосовал ещё и глава семьи Куроба. Оказавшаяся в меньшинстве глава семьи была вынуждена отступить.

Мая скрипела зубами, но сделать что-либо была безсильна. Помолвка с Итидзё была заключена, а вставшая было в полный рост проблема с тем, куда девать недомага стратегического класса, рассосалась сама собой. Не прошло и пару дней, как план был скорректирован и первое место в нём заняла месть, месть давнему врагу и отцу дурёхи, что умудрилась влюбиться в её, Маи, бесчувственного племянника.

Сам же упомянутый племянник был весьма благодарен и рад тому, что он принял за благоразумие. Дело тут было в том, что Маюми ему нравилась и нравилась настолько, что он даже рассматривал вариант пойти против семьи, и единственное, что удерживало, — так это сестра. Вот не мог он бросить её, и всё тут; он настолько искренне любил свою маленькую сестрёнку Миюки, что ему и в голову не приходило сделать ей больно, по крайней мере настолько. Одно дело, когда он планомерно подводил её к мысли, что инцест — есть последнее, что может связывать их воедино, и совершенно другое, когда речь идёт о предательстве. Но именно этого-то и не потребовалось, тётя всё сделала сама. Где-то там, в самой глубине, его сердце ликовало, ведь он будет счастлив, его маленький мир, а почему, собственно, нет. Маюми к нему явно неравнодушна, вон, даже Мари и та безпокоиться, а ведь они лучшие подруги. Но когда это его жизнь была лёгкой? Как итог, его тихое молчаливое счастье было недолгим, начать пришлось с того, что палиться не хотелось, ведь если хоть кто-то из его дражайших родственников, втемяшивших себе в голову, что он опасен, что его сила должна быть скованна, а также то, что эмоции для него — это недостижимая роскошь… Эти люди ведь не задумаются, они просто сотрут в порошок, точнее, попытаются. То, что, скорее всего, у них ничего не выйдет, это, конечно, понятно, ведь не зря же он так усердно тренировался. Вот только и самой попытки будет вполне достаточно, и ладно бы, будь дело лично в нём, он никогда не был эгоистом и, как следствие, понимал, что его жизнь не только его, он маг стратегического класса, один из двух, которыми располагает Япония. Но Ёцуба упорно воспринимает его как исключительно их собственность, а именно таковой они непонятно по какой причине считают его магию. Вот только сам Тацуя прекрасно понимал, что его магия — есть не что иное, как национальное достояние. И попытка причинить ему вред — есть не что иное, как прямое посягательство на суверенитет и государственность Японии. Как итог, даже если он не выживет, всех Ёцуба попросту сотрут в пыль, а саму память об этой семье предадут анафеме. Да, его магия страшна, и да, её боятся, но это не значит, что от неё откажутся, а через это не откажутся и от него самого. Ведь магия стратегического класса, за редким лишь подтверждающим правило исключением, неотделима от её носителя, именно поэтому юноша прилагал столько усилий, ведь как бы то ни было, пусть и по-своему, но он любил свою семью и не желал им гибели.

В итоге приходилось держать себя в руках, именно поэтому отношения у них получались не то чтобы холодными, скорее прохладными, но не в том смысле, что им было друг на друга по фигу, нет. Просто вечно ровно-спокойный жених, кажущийся ледяным колоссом, вызывал стойкое ощущение игры в одни ворота. Но он видел, или же хотел видеть, в общем не суть, Маюми то ли сообразила, что к чему, то ли её и так всё устраивало, но факт оставался фактом и состоял в том, что она не требовала от него ни цветов, ни подарков. Всегда улыбалась и вообще стала тем незаменимым светом, что озарял его не самое, надо сказать, весёлое существование. Видимо, именно это и взбесило оба-уэ, да так, что сразу же после свадебной церемонии он был вызван в её кабинет. А дальше… дальше разум отказывался верить услышанному. «Как, зачем, почему?» — металось в его голове, а тётя тем временем вещала, она обстоятельно рассказывала о своей задумке, совершенно не замечая того, как её племянник борется с просто-таки дичайшим желанием передать занимаемое ею место главы назначенной ею же самой преемнице. «Вот же мразь», — пронеслось в мыслях, но воспротивиться не было никакой возможности, не в главном доме. Требование же было просто и незатейливо: поставить девочку на место и сделать это весьма болезненно. Тётушка и не скрывала, что это её месть, и даже поведала, что запись она сохранит, так что он должен постараться. Говорить что-либо не имело смысла, но хуже всего было то, что исполнение подобного требования практически стопроцентно разрушит всё то хрупкое доверие, что он взращивал с таким трудом. Ведь сделать нечто подобное в первую же ночь…

Остаток дня и вечер прошли как в тумане, а тётя уже претворяла свой нехитрый и от этого ещё более мерзкий план в жизнь. Начала она с того, что заставила невестку разве что не нагой пройти по главному дому, но это было только начало. Зайдя в выделенную им комнату, Тацуя мысленно выматерил всех предков до седьмого колена. «Не обманула, тварь, камерами утыкан каждый метр, ни единого шанса хоть как-то предупредить или утешить, всё на виду». Пришлось, скрепя сердце, заняться непосредственным исполнением приказа. Заставить себя было очень сложно, ведь сердцу не прикажешь, но в итоге логика и разум взяли верх. А дальше были её слёзы и понимание, что любимая не простит, вот не простит, и всё тут. Когда с утра покидали главный дом, тётя так мило улыбалась, что не оставалось сомнений: она смотрела и смотрела в прямом эфире. Как доехали до дома, Тацуя и вовсе не заметил, но вот переступил порог привычно бросил определение, странно, но ни одной камеры или микрофона он так и не почувствовал, а обмануть его… В общем, подобное практически нереально, вот только от того, что за ним не следят, ничто не изменится.

Вечер прошёл в тишине, Маюми приготовила ужин, и он был на удивление вкусным, хотя, чего греха таить, кругом виноватый Тацуя был готов к тому, что его как минимум пересолят, а то и чего похуже, но нет, всё вкусно, только нет того доверия; холод и страх — вот то, что он ощущал. Простить себе то, что собственная жена боится самого его присутствия, было тяжело. Как итог, заперся в тренажёрном зале и с таким остервенением лупил грушу, что костяшки опухли и кое-где даже кровили. Совершенно не замечая этого, пошёл в душ, а затем в спальню, она тут одна и выбора не наблюдается, не считать же за оный диван в гостиной, хотя, если что, то он и на полу ляжет, но всё же.

Стоило зайти, как устроившаяся у спинки кровати Маюми оторвала взгляд от коммуникатора, и в этом взгляде было всё. Смотреть на девушку было реально страшно, а она просто легла вдоль кровати. «Даже одежды нет, лишь простыня», — невольно подметил Тацуя. Внутренний голос услужливо напомнил, как и что он делал прошлой ночью, его показательное выступление явно произвело эффект, и вот любимая как может минимизирует свои беды. Обидно, но ничего не поделаешь. Скинул брюки и как был в трусах и футболке, так и лёг. Заснуть было практически нереально, как итог, уткнулся в планшет, но и это несильно помогало. Храбриться пришлось около получаса, за которые в голове пролетели десятки если не сотни вариантов, а в итоге просто крепко прижал к себе и, дождавшись, когда девушка хоть немного успокоится, прошептал всего одно слово:

— Прости. — А дальше тихим шёпотом выложил всё в мельчайших подробностях. Не просил понять или забыть, просто рассказал, так и заснули, а на утро было уже попроще, по крайней мере, теперь она знает всё. Так прошёл практически месяц, отношения восстанавливались шаг за шагом, и что с того, что шаги эти столь малы, что и не заметишь. Главное, что они вообще есть. Он даже не понял, в какой момент его мир разделился на дома и нет, ведь только там, в четырёх стенах, он позволял себе улыбаться, а спустя шесть месяцев узнал о том, что скоро станет отцом. В тот день он не спускал её с рук, сначала кружил по комнате, затем оттёр от готовки. В общем, веселился как мог. Следующие девять месяцев пролетели как миг, где-то на шестом Тацуя поймал себя на том, что называет своего ещё не рождённого сына Рёма. Маюми на это лишь философски пожала плечами, ведь муж и так не подарок, такие прибабахи в голове водятся, что некоторые обзавидовались бы. В общем, споров относительно имени не возникло, а затем была больница и совершенно не по плану начавшиеся схватки. Ураганом, в два часа ночи. Всё закончилось менее чем за час, и именно это и привело к тому, что сил попросту не осталось. Столь ураганные роды привели к тому, что Маюми отключилась прямо в родовом зале.

А затем… затем был ад, первым о случившемся узнал Тацуя. Ребёнок родился мёртвым. Диагноз — обвитие пуповиной, задохнулся в родовом канале — юноша уже не слышал. Тихо сполз по стенке да так там и остался. В тот момент никто так и не понял, что именно произошло, в больницу принеслась Миюки, она пыталась тормошить брата, но тот просто не отвечал и смотрел абсолютно невидящим взглядом. Затем был разговор с Маюми, ведь её вины в произошедшем нет. Приехала оба-уэ также принесла соболезнования. Тогда Миюки всего на мгновение показалось, что она чему-то до крайности рада, но миг спустя наваждение пропало, и на первое место встала необходимость помочь брату. Возвращение домой запомнилось крайне плохо, брат молчал, а Маюми… требовать что-либо в такой ситуации…

Шли дни, и стало ясно, что произошедшее имело куда большие последствия, чем казалось в начале: Тацуя был не просто тих, из него будто ушла вся жизнь. Он почти не реагировал на внешние раздражители, о магии не могло быть и речи. У семьи был откровенный шок, как это, как такое могло произойти, что значит — лишился магии. Как итог, все претензии сыпались на Маюми, Мая прямо заявила, что это-де её, Маюми, вина, и коли так, то сама и расхлёбывай.

Так прошло практически три года, за которые Тацуя понемногу очнулся, очнулся и даже вроде как ожил, но магия его так и осталась запечатана. Его обследовали и обследовали неоднократно. Итогом стал диагноз, гласящий, что его магическое ядро в порядке и что проблема кроется на психологическом уровне. Сам же Тацуя прекрасно понимал, что причина в его эмоциях, что именно их сильнейший всплеск отключил его магию, а затем… Где-то в глубине себя Тацуя прекрасно понимал, что и как делать, но именно делать-то он и не хотел. Как итог, его магия оставалась вне зоны доступа. Глава же семьи ликовала, как же, ведь угроза её власти была нейтрализована, а заодно получилась прекрасная кукла для битья. С тех пор Тацуя превратился в любимого безвинно пострадавшего сына-племяша, а вот Маюми доставалось за троих, постоянные упрёки и не отпускающее чувство навязанной вины. Где-то там, в глубине, что-то ещё сопротивлялось и говорило нет, но оно было очень слабым, а по ночам почти неизменные кошмары, в которых её преследовал детский плач и безконечные пустые серые коридоры. Каждое пробуждение как пытка. Известие о внезапной кончине Ёцубы Маи было чем-то несущественным, не для неё, а вот семья стояла на ушах. Женщина скончалась в собственной постели, ей было немногим более чем за пятьдесят, и явных причин, могущих привести к чему-то подобному, попросту не было. Но факт был фактом: Ёцуба Мая покинула мир живых и её место заняла преемница.

Спустя неделю где-то в недрах четвёртого института магии зародился мощнейший её всплеск. Этот всплеск унёс жизни, что были ответственны за всё. Началось с того, что ей на подпись положили бумагу, сутью которой было дать разрешение на ликвидацию неудачного образца, она почти расписалась, даже ручку занесла, но что-то остановило и молодая девушка потребовала всю документацию.

Спустя час на стол легли скрупулёзно подшитые в папку отчёты. Первое, что зацепило, это дата начала эксперимента. Почти три года назад, а дальше она уже не помня себя неслась по коридорам. Естественно, ни о какой ликвидации не могло идти и речи, а когда её глазам предстала удручающая картина, все ответственные превратились в ледяные статуи.

В небольшой комнате за дверью напротив, сжавшись в углу, сидел свесивший голову малыш. На вид ему было не более трёх и спутать эти черты, это было просто невозможно. Попытка поговорить с ребёнком результата не дала, а затем робко прижавшийся к стене ассистент одного из так называемых учёных в подробностях пояснил, что, как и почему. Парень ёжился и каждую минуту ждал, что его жизнь окончится также, как это произошло с руководителем проекта и его замами. Но то ли боги были милостивы, то ли ещё что, но сия участь его миновала. Правда, если быть совсем честным, то парень признался, в том что выражал своё несогласие, что говорил, о том что задуманное это верх идиотии и что ничего не выйдет, но его доводы были проигнорированы. Из рассказа мужчины стало ясно, что аккурат неделю назад глава семьи отдала приказ о проведении весьма особого эксперимента. Суть оного была в попытке имитировать магию её, Маи, сестры, но не просто имитировать, а углубить и расширить. Любые доводы о том, что магия Мии-сан была уникальной и что повторить её практически невозможно уходили в пустоту. Робкие возражения игнорировались, а старшие попросту хотели жить, и на жизнь, как они были уверены, экспериментального искусственного волшебника им было попросту наплевать. Одним меньше, одним больше, таких, как он, здесь, в четвёртом институте магии, не считали за людей. Ресурс, когда ценный, когда нет, но человек, нет, никогда. Именно поэтому маленький подопытный рос в условиях, которых и врагу не пожелаешь. Согласно отчётам вся его жизнь состояла из экспериментов, сна и еды. Ошарашенная подробностями Миюки молчала, а по прошествии примерно десяти минут поднялась со стула и совершенно безцветным голосом оповестила, что того, кто проходит как «объект ноль-два» вообще-то зовут Рёма и что мальчик вот ни разу не искусственный, что у него есть совершенно обыкновенные папа и мама, а добила тем, что мальчик, оказывается, ни много нимало её, Миюки, родной племянник. Ассистент тихо сполз по стенке, да так и остался сидеть. А Миюки решительно пересекла коридор и, аккуратно подхватив совершенно не реагирующего на раздражители ребёнка, покинула подземный лабораторный комплекс.

Из отчёта и пояснений данных единственным выжившим было ясно, что крайний этап эксперимента, мягко говоря, закончился неудачей, полный крах, но это-то было вполне ожидаемо, ведь воссоздать уникальную магию психического спектра… Итог же был весьма неутешителен: ребёнок совершенно не реагировал на происходящее вокруг, остались только базовые рефлексы. Стоило поднять его на руки, как мальчик повис, он даже не пытался удержаться, просто лежал на плече, словно бы неживой, будто кукла. Путь до главного дома занял не так чтобы много времени, а затем был разговор с мужем и приказ позаботиться о мальчике. И вот уже три дня за мальчиком присматривает приставленная к нему горничная. Увы, но каких-либо надежд на изменение не наблюдалось. Малыша осмотрели и полностью подтвердили резолюцию, что была в отчёте об окончании эксперимента, что был подготовлен в связи с безвозвратной потерей образца. Главный дворецкий рискнул предложить не мучать малыша и, раз уж вылечить его не представляется возможным, то гуманнее будет усыпить. За это он удостоился весьма недоброго взгляда, а затем Миюки приказала готовить машину.

— Это решение приму не я, я просто не имею права, быть может это подло, но решать будет Тацуя, это его сын и только он вправе принимать решения о его дальнейшей судьбе. Что до тётушки, то она уже заплатила, а я… я просто не могу, не могу убить ни в чём неповинное дитя, я не моя тётя. — Дворецкий лишь кивнул и отдал требуемые госпожой распоряжения.

Поездка до Токио протекала в полной тишине, Масаки, который совершенно добровольно занял место водителя, лишь недобро глянул на попытавшегося было вмешаться служащего и вот уже четыре часа как совершенно молча крутил баранку. Сидящая же рядом Миюки также молчала, погружённая в свои совершенно не радостные мысли. «Что сказать брату, как он отреагирует?» — эти вопросы не давали ей покоя, ведь в отличии от некоторых она была много более наблюдательной и о том, что именно происходит с её старшим братом, была более-менее в курсе, вот только свою осведомлённость, как и вызванную ею радость, предпочитала держать при себе. И вот, спустя почти четыре года ей предстояло нанести брату ещё один сокрушительный удар, но и не нанести его она, Миюки, попросту не имела права. Ведь если она втихомолку решит эту проблему, то когда-нибудь настанет тот день, и её дорогой, и безсомненно любимый старший брат узнает всё и вот когда это произойдёт, вот тогда заплатят все, а если не все, то очень и очень многие, ведь Тацую с рождения растили воином и даже то, что он лишился своей магии, вряд ли помешает ему забрать с собой весьма приличное количество тех, кого он посчитает виновными. И уж лучше пережить это сейчас, чем когда всё зайдёт слишком далеко. Из раздумий её вырвал супруг, как оказалось они уже пять минут как прибыли.

— Останься здесь, я сама, — коротко произнесла Миюки и, получив утвердительный кивок, открыла дверцу, припаркованной на небольшой находящейся возле частного дома стоянке, машины.

Звонок в дверь дался с таким трудом, будто это не руку протянуть, а как минимум многотонную глыбу сдвинуть. Но вот за дверью послышались шаги, ещё миг и на пороге отворённой двери показалась Маюми.

— Добрый вечер Миюки сан, проходи чувствуй себя как дома.

— Я тоже надеюсь, что он будет добрым, Маюми-сан, Тацуя дома?

— Да, он как обычно…

— Ясно, позови его, это и в правду важно, и ещё мой тебе совет прими успокоительное разговор, будет не из простых.

— Даже так? Хорошо, я сейчас его позову.

К тому времени как Тацуя таки выполз из своих казематов, Миюки успела присесть на диван, а Маюми, хоть и удивлённая советом невестки, но успокоительное и вправду приняла. Так и получилось, что в гостиную и она и Тацуя зашли одновременно.

— Ты хотела поговорить со мной, сестра?

— Да, дорогой брат, вот только я не знаю, как начать этот без сомнения очень нужный и важный, но от этого не менее тяжёлый разговор. В общем оба-уэ, она… Вот держи, тут всё, я просто, нет я не могу произнести это вслух, просто не могу.

— Хорошо, я прочитаю, а пока, может чаю? Ведь судя по этому... — Тацуя взвесил в руке безликий том, облачённый в чёрную, не имеющую подписи обложку.

— Боюсь, что чай в текущей ситуации будет несколько неуместен.

— Как скажешь сестрёнка, — с этими словами Тацуя углубился в чтение и, если бы не длительное проживание бок обок с этим почти безэмоциональным человеком, Миюки бы и не заметила насколько её брат взволнован. Наконец по прошествии чуть более чем тридцати минут папка была отложена.

— Где он, Миюки, где мой сын? — побледневшая Маюми непонимающе переводила взгляд с супруга, на невестку и обратно.

— Он здесь, на парковке в машине, ты ведь видел их заключение то, что они натворили, просто, онии-сама, прости меня, я не успела.

— В произошедшем нет твоей вины, и дата, стоящая на отчёте это подтверждает, — совершенно безцветным голосом откликнулся Тацуя и, поднявшись, направился к выходу. По прошествии ещё пяти минут не верящая своим глазам Маюми, уже успевшая пролистать прочитанный супругом отчёт, наблюдала за тем, как вернувшийся в дом Тацуя тихо шепчет что-то ласковое. На его плече совершенно безвольно висел маленький, одетый в красную футболку и джинсовый комбинезон малыш.

— Всё будет хорошо, мой родной, — тем временем шептал Тацуя и совершенно не обращая внимания направился к лестнице.

Оцепенение удалось сбросить лишь спустя пять минут, по прошествии которых Маюми не знала, что делать, то ли бежать за мужем, то ли... А что собственно, то ли? Ведь это только кажется простым и понятным, а на деле всё не то, чем кажется и совершенно не так, как видится на первый и даже на второй взгляд. Снова накрыло каким-то странным оцепенением и апатией. Очнувшись, Маюми поняла, что в гостиной кроме неё никого нет. Только чёрная папка, что так и лежит на журнальном столике, на часах три ночи и о сне не может идти и речи. В голове миллион мыслей, но все они крутятся лишь вокруг произошедшего и как озарение, а что, если… бегом к лестнице и вниз, дверь ожидаемо заперта и смысла в просьбах открыть нет и не будет, да и там ли он? Переборов подступающий к горлу комок, Маюми развернулась и решительно направилась в спальню. Ну точно, не ошиблась, муж обнаружился на кровати. Лежал Тацуя несколько неестественно, создавалось стойкое впечатление, что он просто, как был ничком рухнул на кровать. Беглый осмотр показал, что у супруга просто дичайшее магическое истощение. Маюми успела проверить пульс и убедившись в том, что тот, в наличии перевернуть любимого на спину. Глазам предстало бледное, слегка осунувшееся лицо, нижняя часть которого была измазана в крови. И только вытерев кровь и убедившись, что каких-либо травм нет, Маюми вдруг осознала, что у её мужа именно МАГИЧЕСКОЕ истощение и это при том, что вот уже более трёх лет он полностью лишён своей магии. «Да он ведь и светлячка не зажжёт, так откуда»... Ещё миг и побледневшая Маюми тихо осела на пол, сознание вполне чётко воспроизвело воздействие магии супруга, а также зафиксировало то, что малыша то нигде нет, ведь не мог же он куда-то уйти…

Пять минут прошли в полной прострации и, хотя разум прекрасно понимал, что то, что она прочитала это просто… сердце просто не могло поверить в то, что Тацуя, Тацуя который так ждал их малыша, вот так вот запросто… внезапно её внимание привлекло какое-то шевеление. Где-то в груди загорелась искорка надежды, загорелась, чтобы спустя краткий миг обратится неугасимым пламенем надежды, ведь стоило присмотреться как стало ясно, что в углу у самой спинки кровати кто-то всё же есть и этот кто-то там судя по всему прячется. «Прячется», — с некоторым удивлением подумала Маюми, но ведь… и тут то до неё дошло, то что она совершенно забыла, что Тацуя в первую очередь не разрушитель, что его магия может исправить буквально всё. Вот только он ограничен и его предел — это ровно сутки.

Вот только опровергая всё и вся, неясный силуэт зашевелился вновь и Маюми не придумала ничего лучше, как присесть на свободный край кровати и вглядеться в предрассветные затаившиеся тени.

— Привет, зачем ты тут прячешься? Ты ведь спрятался, да? — вопросы звучали довольно глупо, особенно на фоне того, что пришлось пережить, но другого придумать просто не удалось. Ответа ожидаемо не последовало и на первый план вышел вопрос, а понимает ли мальчик хоть что-то или же…

НОЛЬ-ДВА

Всю жизнь вокруг него были только белые стены и люди, опять же в белом, кроватка с железными перилами, а чуть позже маленький стульчик и столик ему под стать. Окружающим не было до него дела, точнее нет, не так. Люди в белом кормили его, но очень быстро пришлось научиться всё делать самому. Ведь малейший каприз и ему делали больно. Время шло монотонно, он не знал, что такое день и что такое ночь. Различал лишь время сна, время еды и время, когда его забирали в большую комнату. В большой комнате практически всегда было больно. Но он смирился, ведь если не шевелиться, то будет чуть легче. Пока был совсем крохой, искал утешения сбившись в комочек. Иногда ему снились сны, во снах с ним кто-то говорил, вот только звук был не ясный, приглушённый, а ещё во снах было спокойно, там было темно, невесомо и не больно и последнее обстоятельство было главным. Ведь весь его мир делился на больно и не больно. И он старался, делал всё, чтобы не больно было чаще, как можно чаще. Именно из этих снов в его реальный мир пришёл тук-тук, там, во снах он был и от него было спокойно. Именно так он и придумал стучать. Тихо, едва касаясь поверхности, даже не звук лишь вибрация, но это помогало его тук-тук, он забирал боль и позволял забываться сном.

Иногда люди в белом говорили, это происходило, когда они думали, что он не слышит, по крайней мере, сам ноль-два думал именно так. Именно из этих разговоров он узнал большую часть своих слов. Вы спросите, почему ноль два, да потому, что если к нему обращались, то именно так. Именно поэтому он и решил, что его зовут именно объект ноль два.

Время, он, ноль два, не знал, что это, но оно, время, этого не замечало и, как и прежде, продолжало свой бег. Монотонный и однообразный. И вот в один из дней которые он, ноль два, воспринимал просто как период, когда нельзя спать, нельзя, потому, что если уснёшь, то тебя обязательно разбудят, а затем будет больно* , за ним пришли, отвели в большую комнату, комнату боли. Положили в ложемент, закрепили датчики, а затем было больно, очень, очень больно. Так больно, что пришла темнота, но не та спокойная, что была в его снах. Это темнота была пустой и не было его столь мерного и успокаивающего тук-тук. Было очень страшно, ни звуков, ни ощущений, одна пустота. А затем, затем вдруг совершенно неожиданно вспыхнул свет, он был таким ярким, что ноль два решил, что он ослеп. Но затем вернувшаяся было темнота расступилась, а вместе с ней вернулись звуки и ощущения. Рядом кто-то был и этот кто-то лежал на том, что было похоже на его кроватку, только больше и без перил. Ноль два невольно поёжился и тихо отполз к самому краю. Туда, где была стена. Он вообще почти всегда сидел именно у стен. Была ли это его кроватка или же пол белой комнаты, он всегда был у стены.

Как-то раз из разговора людей в белом ноль два узнал новое слово. Это слово было «мама». Как он понял, это человек, и он заботится и не делает больно. Тогда он впервые спросил, а есть ли у него мама. Человек в белом смотрел на него так, словно он, ноль два, сделал что-то поистине ужасное, ужасное и не подобающее, смотрел, но ответил, а точнее прошипел, что у таких, как он мамы нет, что таким, как он мама не положена и чтобы он более не смел разевать своего никчёмного рта. Где-то в глубине в тот момент появилась очень странное и непонятное жгучее чувство, но ноль два лишь молча опустил голову и вновь прилип к столь полюбившейся ему стене.

Вот и теперь он прижался к стене и тихо ждал продолжения. Незнакомая комната, совершено новая обстановка, новые запахи и новые звуки. В какой-то момент в комнату кто-то вошёл. Тогда ноль два решил затаиться и лишь сильнее прижался к стене. Незнакомец, а точнее незнакомка его явно не заметила и всё её внимание досталось лежащему на кровати. Но вот она перевернула неизвестного и, явно в чём-то убеждаясь, выдохнула, а затем всё же заметила его, это произошло из-за того, что он шевельнулся, на самом деле, он лишь хотел скрыться под одеялом, но это то и привлекло её внимание. Некоторое время она просто смотрела на него, а затем спросила, зачем он прячется. Ответить на её вопрос ноль два не мог, он её просто не понимал, ведь он всю жизнь сидел у стены, и никто не говорил ему, что он прячется. Вот под кровать или под стол это да, это нельзя, за это делают больно, а у стены, у стены можно. По крайней мере, так было, когда он был в белой комнате. И вот теперь кто-то решил, что он прячется. В итоге ноль два решил, что надо ответить так, как его учили, ответить так, чтобы не было больно.

— Объект ноль два к проведению испытаний готов, состояние объекта нормальное. — Стандартная для него давно заученная фраза, люди в белом требовали, чтобы он отвечал именно так, хотя если он чувствовал себя совсем плохо, тогда он должен был заменить «нормально» на «не удовлетворительно».

Выговаривать всё это было сложно, но когда стоишь перед выбором много больно или нет, то учишься очень быстро. Вот только на этот раз что-то пошло не так, его слова явно не порадовали незнакомку и именно поэтому ноль два приготовился к тому, что сейчас будет больно.

А в это же время Маюми пыталась унять дрожь, ведь её маленький сынок, их долгожданное солнышко даже имени не имеет и не просто не имеет, а уверен, что этот номер и есть его имя. «Как быть, что делать? Как с ним говорить, но главное о чём?» — мысли метались в голове метались и не находили выхода, а тем временем малыш продолжал явно выжидающе смотреть. В точности как отец свёл свои густые тёмные бровки, а затем поднял являющиеся точной копией отцовских глаза и тихо спросил:

— Вы тоже будите делать больно? — обычно он не задавал вопросов, но то было в белой комнате и там были люди в белом, здесь же не было ни того, ни другого и именно этот момент требовал прояснения. По крайней мере, для ребёнка, которому не было и четырёх лет, это было именно так. Вот что тут ответишь?! Её малыш, её столь похожий на любимого малыш и первый же его вопрос заставляет буквально мечтать растерзать тех, кто посмел отнять его, отнять и сделать с ним всё то, что описывали страницы отчёта.

Что ответить так и не нашлась и именно поэтому Маюми просто покачала головой. Такой незатейливый и поистине международный жест. Совершенно внезапно на глаза навернулись совершенно непрошенные в данный момент слёзы, пришлось их сморгнуть. А проморгавшись, Маюми обнаружила, что малыш покинул своё импровизированное убежище и теперь сидит приблизительно в метре от неё, сидит и смотрит с явным интересом.

Вот он вновь задумчиво нахмурил свои так похожие на отцовские, маленькие бровки. На лице малыша явно читалась очень активная мыслительная деятельность, мальчик явно пытался понять, а понять он хотел то странное ощущение, что где-то в глубине него отзывалось, отзывалось и тянулось к этой совершенно незнакомой ему женщине. По всему выходило, что он, ноль два, должен знать, кто она, вот должен и точка, но он не помнит. По всему выходило что это их первая встреча. «Но тогда почему я знаю её?, — спрашивал сам себя ноль два. — Почему?!» Ответа не было. Зато было какое-то совершенно необъяснимое доверие. Именно из-за этого мальчик и рискнул и в тот момент, когда эта знакомая незнакомка вновь зажмурилась, придвинулся ещё ближе. Ведь, быть может узнать не позволяет плохое и непривычно слабое освещение? Спустя ещё несколько минут мальчик признал, что он абсолютно точно никогда раньше не видел этого человека. Но также признал и то, что между ними что-то есть, что-то, чего он попросту не мог понять, не мог, потому что не знал. Не знал того, что то, что он посчитал узнаванием, есть ничто иное, как ощущение от излучаемой Маюми магии. Магии, которая была с ним всё то время, пока он был в том месте, где ему было спокойно. Когда именно он начал отстукивать свой успокоительный ритм, он так и не понял, зато внезапно осознал, что теперь вот прямо сейчас лучше, чем раньше, как будто кто-то добавил недостающее звено.

Странное поведение малыша не давало сосредоточиться и подумать, этот его стук сбивал с мыслей и требовал объяснения, но именно его то и не находилось. А малыш продолжал тихо, едва слышно отстукивать свой нехитрый ритм. Так продолжалось до тех самых пор, пока ритм внезапно не пропал, это заставило посмотреть на малыша и вдруг понять, что он совсем рядом. А мальчик протянул ручку и осторожно, тут же отдёрнув назад коснулся руки.

— Я тебя знаю, с тобой не больно, но я не помню почему так, кто ты и откуда я тебя знаю? — в комнате вновь воцарилась тишина. Что отвечать, как объяснить и главное, как понять?— вопросов были десятки, а то и сотни, все требовали ответа, и все были столь безполезны, что и представить себе невозможно. А вновь замолчавший тем временем малыш опять ушёл в свои мысли, и вновь вернулся к своему нехитрому и столь непонятному перестуку.

«Я коснулся её и меня не наказали. Я знаю этого человека, но не помню откуда. Я чувствую себя спокойно, это присутствие этого человека? Почему мне спокойно, откуда я знаю, что будет не больно?» — ответов не находилось, а где-то на задворках памяти пробивалась мысль, что не больно — это мама, что мама всегда не больно, так говорили те в белом в тот раз, когда думали, что он их не слышит, а ещё что ему, ноль два, мама не положена, потому что у таких, как он мамы нет. И вот, собрав всё свою храбрость, малыш рискнул прикоснуться ещё раз, на этот раз он не просто коснулся, он провёл пальчиками, пытаясь понять и воспринять эту новую для себя реальность. Незнакомка вздрогнула и ноль два снова отпрянул, но больно опять не было, а она, так и не пошевелилась, лишь прошептала что-то едва слышимое, но он всё равно услышал, он вообще очень хорошо слышал. Так было всегда, вот и сейчас он знал, что она сказала Рёма. «Кто этот Рёма или что это Рёма?» — он, ноль два, не знал, но где-то там, в глубине что-то отзывалось, это что-то было до крайности важным, тёплым и очень приятным, оно было не больно. Именно поэтому ноль два вновь вернулся на прежнее место, а спустя минуту вновь прикоснулся. Это ощущение казалось знакомым. И нет, он никогда раньше не прикасался, не вот так, но он точно знал, что знает это, что оно было у него, было, а потом пропало и потом было больно, а пока это было с ним было хорошо, было не больно.

— Мама, — тихо, на самой грани слышимости прошептал малыш. — Ты моя мама? Они сказали, что у меня нет мамы, но ты ведь есть, я помню, почему? — «Что отвечать, как объяснить, быть может просто обнять?» — всё это металось в голове, а малыш явно ждал ответа. Ждал и смотрел, смотрел своими совершено не по-детски серьёзными отцовскими глазами.

— У тебя глаза как у папы, — тихо произнесла Маюми. — Знаешь, твой папа он очень хороший и это от помог тебе.

— Помог мне? Это он сделал не больно, он забрал, да?

— Да, это был папа, в этом весь он, он всегда забирает себе чужую боль. Он верит, что больно может быть только ему, ему одному и никому из его близких.

— Это он светился?

— Светился? Ты имеешь ввиду магический свет? Думаю, да, твой папа сотворил очень сильное заклинание, он очень хотел, чтобы мы смогли поговорить.

Малыш забавно склонил голову набок, а затем придвинулся ещё на несколько сантиметров, он явно пытался что-то понять и оставался лишь вопрос, что именно. В какой момент он оказался так близко, что обхватил её ладошками, Маюми так и не поняла, а малыш прижался и внезапно затих. «Не отдам, теперь я точно знаю ,кто ты, ты мой тук-тук, не отдам», — пронеслось в голове ребёнка, понеслось и закрепило понимание, что тук-тук и мама это одно и тоже, что он всегда помнил об этом и что больше свой тук-тук он, ноль два, никому не отдаст.

— Не хочешь отпускать?

— Мой тук-тук, не отдам, — послышалось откуда-то снизу. — Теперь я знаю, я всегда его слышал, мой тук-тук.

— Да, только твой, — теперь странный ритм что мальчик отбывал ранее стал понятен. Это оказался стук сердца, по крайней мере, именно около него малыш прижал своё ушко и не желал отлипать и на единую секунду.

Комментарий к Завершение

Для тех кому не ясно, его не били, просто облучали антинитом. Для маленького мага это весьма и весьма болезненно.