Найди меня (джен)

Полина вытерла большие, красные, грубые от работы руки о фартук и, тяжело вздохнув, вышла в калитку. Простое, чуть одутловатое лицо женщины казалось растерянным и даже слегка обеспокоенным.

— Леонидовна, ты чего? — спросила соседка, крупная, простая баба, и даже оторвалась от своего занятия — прополки.

— Никитична, ты моего Ваньку не видела? — спросила растерянно Полина, опять нервно вытирая руки о фартук.

— Как, где? — переспросила глупо и растерянно Никитична. — А во дворе малого нет?

Леонидовна покачала головой, растерянно и умоляюще смотря на соседку. Та подхватилась и приказала:

— Леонидовна, иди искать его в ту сторону, а я в эту, — Никитична указала направление грязной от земли рукой. — И Машку свою отправь искать. Малая явно быстрее нас.

Полина кивнула, соглашаясь и позвала старшую дочь — худую и нескладную Машу. Они разошлись, спрашивая по дороге всех соседей, не видели ли те Ваньку. Мальчику было всего год и девять месяцев, он был слишком маленьким, чтобы уйти далеко. Но в деревне никто его не видел, Ваня словно в воду канул. Полина не знала, кто вызвал полицию, кто обратился к волонтёрам, только причитала:

— Если мой Толя узнает, что я за Ванькой недосмотрела, убьёт… Как есть убьёт.

Васильково гудело: тут дети не пропадали, особенно — такие маленькие. Деревенские облазили всё, заглядывали в колодцы, смотрели в будках своих собак, светили в отверстия дворовых туалетов, звали, но Ваньку не нашли.

Полиция приехала через час — неслыханное дело для Васильково. Когда Потап, напившись, носился по всему селу с топором за женой, а позже зарубил её на берегу речки, полиция приехала через часа три, не раньше. Участковый, Дмитрий Александрович, глянул на Полину и сообщил коллегам:

— Не пьёт.

Леонидовна вздрогнула и глянула на участкового, опять вытерла чистые руки и спросила:

— Как так-то?

Дмитрий Александрович вздохнул и сел рядом, а затем спросил:

— Леонидовна, что произошло?

— Я полола, — пожала плечами Полина. — Маша мне помогала, а Ванька спал в тени. А потом я подхватилась, что кормить его пора, глядь — а нет его. Я сразу к Никитичне, и мы искали. Нет его нигде.

— Сколько ты в огороде возилась? Когда видела сына последний раз? — спросил участковый.

— Я на время не смотрела, — скривилась Леонидовна и расплакалась так, что плечи заходили ходуном. — Ну как так-то? Как?

Женщина лицо не закрывала, рыдая открыто, чуть раскачиваясь, растерянно смотря на полицейских и не видя их лиц, лишь иногда цепляясь за знакомое лицо Дмитрия Александровича, и спрашивая одно и тоже:

— Как так-то?

Участковый тяжело вздохнул и сжал плечо женщины, не зная, какое сочувствие ещё может выразить, не уронив достоинства. Его коллега протянул Полине полный стакан воды с валерьянкой. Местный кот, унюхав, тут же запрыгнул на лавку, пытаясь добраться до жидкости. Леонидовна выпила воду большими, торопливыми глотками и согнала кота, успокоившись немного.

— Убью, сука, — рыкнул Толя.

Отцу Ваньки было всё равно, что рядом с женой с десяток полицейских, он ворвался в толпу и успел ударить по лицу Полину так, что она упала с лавки, прежде чем Дмитрий Александрович успел схватить Толю за рубашку.

— Успокойся! — тряхнул дебошира участковый. — Живо. Сядешь.

— Да по хуй, — зло крикнул Толя. — Эта сука мне одного сына родила, и того не уберегла.

Леонидовна поднялась, чуть пошатываясь и прижимая к щеке ладонь, растерянно спросила мужа:

— Как так-то?

Полину за плечи обняла Никитична и повела к себе, чтобы полицейские смогли успокоить Толю, тот, видя жену, рвался к ней, как сумасшедший. Леонидовна не сопротивлялась и, похоже, не совсем понимала, что происходит вокруг. В дом Никитичны следом за женщинами зашло трое полицейских.

Полина отвечала на вопросы, часто невпопад, словно бы не до конца понимая, что происходит.

А потом Васильково наводнили волонтёры: десятки людей, что приехали искать малыша. Но Леонидовна этого не заметила особо — её постоянно таскали на допросы, проверяя, не причастна ли мать к пропаже собственного ребенка.

Полина отвечала на вопросы, иногда не к месту и все время смотрела на свои руки, такие большие и грубые, думая о том, когда именно её некогда худые, изящные пальцы превратились в розовые, распухшие отростки. И когда она из звонкой бойкой девушки-Полины превратилась в бабу, которую даже участковый зовет Леонидовна?

Елизавета Юрьевна, мать Полины, любила единственную, младшую дочь. На четверых старших сыновей Лиза не возлагала особых надежд, воевала, конечно, пытаясь не дать сыновьям начать пить, пилила их за плохие отметки, но ни на что не надеялась. А вот Полю, позднюю, единственную девочку, мать любила особой любовью.

Полина училась хорошо, школьная программа давалась девочке легко, а спокойный характер позволил Елизавете Юрьевне мечтать вечерами:

— Выучишься, пойдёшь в медицину, станешь медсестрой. Будешь Полиной Леонидовной! Важной. В белом чистом халате и с шоколадкой в кармане.

Поля кивала, не обладая особыми амбициями, она не видела своего будущего и без споров принимала планы мамы на свою жизнь. После девятого класса Полина без проблем поступила в медицинский колледж и начала учиться в городе. Лиза радовалась и соседкам хвасталась, повторяя, что не зря Полю оберегала от работы, не заставляла помогать по хозяйству.

Елизавета Юрьевна звонила дочери постоянно, убеждаясь, что та вечерами сидит в общежитии, не гуляет, настойчиво требуя:

— Ты учёбу закончишь, тогда уже парня себе найдешь, городского. В деревню не вздумай возвращаться!

Полина соглашалась, скорее не желая спорить с мамой, чем действительно разделяя её планы на жизнь. Поля видела, как её соседки по комнате бегают на свидания, как на их кроватях появляются плюшевые игрушки, а в бутылке, что заменяла им вазу, то и дело стоят цветы.

На лето Полина возвращалась в свою деревню, где Елизавета Юрьевна вновь окружала её заботой, следя за тем, чтобы дочь не дружила с местными парнями, не ходила с подругами в клуб. Поля хотела хотя бы раз сходить на танцы, но не посмела спорить со своей властной матерью.

Но в то лето, когда Полина отдыхала после второго года обучения в колледже, её мама на два месяца уехала. Жена Серёжи, самого старшего брата Поли, родила ребёнка и заболела, попала в больницу, а молодой отец не мог справиться с младенцем и пришлось Елизавете ехать в другое село, чтобы помочь.

В первый же вечер пятницы Полина подошла к папе и спросила:

— Можно я с подругами пойду в Васильково на танцы?

— Можно, — отмахнулся Леонид. — Взрослая ты уже девка, а жениха нет. Иди, конечно.

— Папа, а ты маме не скажешь? — спросила Поля тихо.

— А ты Юрьевне не скажешь, что я без неё отдыхал? — спросил отец в ответ, кивнув на бутылку водки.

Елизавета мужа держала в ежовых рукавицах, зная, что Леонид, если начинает пить, то пьёт неделями, запоями, до скотского состояния, становясь буйным, агрессивным.

— Не скажу, — кивнула Полина: она запоев отца ни разу не видела.

Леонид кивнул и они расстались, довольные друг другом.

Поля долго выбирала себе платье: мама по мере сил покупала ей одежду, а сама ходила в том, что есть. Полина волновалась, веря, что этот вечер будет самым важным и необычным в её жизни. Она хотела быть красивой в этот вечер и раза три переодевалась, чтобы выглядеть лучше всех.

Девочки выпили немного пива перед клубом, а для Поли это был первый алкоголь в жизни. Они зашли в старый, обшарпанный деревенский клуб, но Полину пленила громкая музыка, разноцветные огни и всеобщее, нездоровое, подогретое алкоголем веселье.

Толя подошёл к ней во время первого же медленного танца. Низкий, худой, кривоногий, с блеклыми глазами и запахам дешевых сигарет, кавалер был совсем не похож на представление Поли об идеальном принце. Но её никто больше не приглашал, и она согласилась. А потом Толя принес ей кофе и шоколадку, предложил поговорить, стоя у клуба.

Полина согласилась, больше из любопытства, нежели желая знакомиться с парнем ближе, но Толя снял с себя мастерку и накрыл ею плечи девушки, чтобы та не замерзла, и это почему-то глубоко впечатлило Полю.

Толя никогда не врал Полине о том, что любит её, он молчал о своих чувствах, но девушка жаждала романтики, страсти, и сама все додумала, решив, что её кавалер настолько увлечен ею, что просто не может найти слов, чтобы выразить всю глубину своих чувств.

Леонид, пользуясь отсутствием жены, пил всё больше и чаще, совсем не замечая дочь и происходящего кругом.

Поля сама предложила своему парню уединиться в её комнате: отец бы не заметил, если бы дочь и роту солдат к себе привела. К восьми вечера Леонид был уже слишком пьян. Толя не стал отказываться.

Полина ждала от близости чего-то волшебного, чудесного, а всё вышло почти тошнотворно. Запах дешевых сигарет, быстрое тисканье, тяжелое дыхание над ухом. Ничего, о чём бы стоило помнить всю жизнь.

Если бы Поля не забеременела в то лето, то спустя годы и не вспоминала бы свою первую, такую нелепую, немного даже постыдную, любовь.

Но она забеременела.

Вернувшись от сына, Елизавета Юрьевна принялась воевать с мужем, а роман Поли и Толи к августу сам собой сошёл на нет, и они расстались, пусть вслух никто не сказал этого. Толя хотел продолжать: ему нравился секс и мягкая послушность девушки, но Полина уже полностью разочаровалась в любви и постельных делах. К тому же, Поля боялась, что мать узнает и будет ругаться.

В сентябре Полина поняла, что беременна. Она понимала, что нужно что-то решать, но без мамы не рискнула идти на аборт, а как рассказать маме — не знала. Слишком боялась разочаровать Елизавету Юрьевну — впервые в жизни. Поля столько раз видела, как больно было маме разочаровываться в сыновьях.

Полина приняла самое глупое решение: ничего не делать. Словно бы беременность могла сама собой рассосаться.

Когда Елизавета Юрьевна узнала, было уже поздно делать аборт. Поля ожидала, что мать будет орать, может, впервые в жизни, даст ей пощёчину, но Лиза лишь тяжело опустилась на стул и покачала головой, глухо и тихо сказав:

— Ты сломала себе жизнь.

А вот Леонид орал на дочь, тряс её, требовал назвать имя отца ребёнка.

Толя отпираться не стал, а его родители даже настояли на свадьбе. Хмурая Елизавета Юрьевна отвела дочь к врачу, чтобы получить справку о беременности и выдать замуж свою семнадцатилетнюю дочь. Мать не читала нотаций, не причитала, просто делала, что нужно. Наверное, ещё когда готовили свадьбу, Поля поняла, что потеряла маму.

Первый год семейной жизни стал для Полины годом откровений. Толя не стремился контролировать молодую беременную жену, ему было неинтересно, что та делает, пока ночью был секс, а на столе — еда.

Поля с одной стороны даже наслаждалась статусом хозяйки дома, а с другой — осознала, насколько тяжело вести хозяйство.

А когда родилась Маша, Полине стало совсем туго: ребёнок плакал, муж всё чаще ворчал, начал выпивать, вдруг поняв, что младенец — не пластиковый пупс. Деньги, что надарили на свадьбу, закончились. К огороду добавились куры и гуси.

Полине всё чаще вечерами казалось, что она уже не юная девушка, а рабочая лошадь. Только качая на руках свою малышку, Поля все ещё бывала счастлива. Она любовалась лицом дочери, улыбаясь.

С годами всё стало совсем плохо: Толя, напиваясь, принялся поколачивать жену. Полина пошла работать телятницей, и хозяйство разрослось. Свой заработок муж пропивал или тратил на себя, покупая изредка Маше куклы или яркие книжки. Полина стала Леонидовной.

Она хорошо помнила тот момент, когда, смотря на играющую на траве трёхлетнюю Машу, поняла, что не хочет дочери своей жизни. Полина хотела ей другой, лучшей жизни, и память услужливо подсказала ей, что Маша может стать медсестрой, а то и врачом, надеть белый халат и всегда иметь шоколадку в кармане.

Толя, на удивление, оказался неплохим отцом, пусть и был отвратительным мужем. Он с удовольствием играл с дочкой, учил Машу кататься на велосипеде, водил девочку на рыбалку, гонял по траве футбольный мяч с ней. Это и смиряло Полину с её участью. Леонидовна не могла разлучить дочь с отцом, хотя каждый раз после ссоры и мечтала о разводе, глотая злые слёзы бессилия.

Толя же начал говорить о втором ребенке, мечтательно рассказывая:

— Роди мне сына! Я буду с ним на рыбалку ездить.

— Маша любит с тобой рыбачить, — напомнила Леонидовна, ставя перед мужем тарелку с супом.

— Это не то, — махнул рукой муж. — Это пока у меня сына нет… А так — Машка уже большая, будет тебе с братом помогать возиться.

Полина кивнула, словно бы соглашаясь, но сама для себя приняла решение, что не будет у них второго ребенка. Не могла допустить Леонидовна, чтобы её маленькая Маша превратилась в няню и потеряла любовь отца. Полина решила, что лучше будет ставить на ноги одну, любимую, единственную дочь.

С того разговора Леонидовна внимательнее следила за своими женскими делами, пару раз тайком делала аборты. Полина радовалась, что Маша учится хорошо, на одни пятерки, наслаждаясь свой жизнью.

Ванька был случайностью. Леонидовна вновь поняла, что беременна в ноябре и собиралась съездить в город, чтобы избавиться от очередного плода. Но Толя в очередной пьяной ссоре толкнул жену, и Полина утром увидела кровь, решив, что скинула. А когда поняла, что все ещё беременна, было поздно.

Живот рос и Толя понял, что Леонидовна в положении, даже принёс жене подарок, впервые за последние годы: букет и коробку конфет.

Полина всю беременность надеялась, что родится ещё одна дочка — даже когда врач в городе сказал, что будет сын, всё ещё не верила.

Роды были тяжёлые, длинные, они вымотали Леонидовну, и она даже ничего не почувствовала, когда ей сообщили о том, что родился мальчик. Она только радовалась, что эта пытка закончилась. Но позже, держа сверток с новорождённым в руках, Полина смотрела на личико младенца и ничего не чувствовала, кроме холодного, липкого беспокойства.

Маша с любопытством смотрела на то, как мама, положив младенца на кровать, раздевает его.

— Мужик! — радостно отозвался Толик, любуясь сыном. — Спасибо, Полина.

— Не за что, — отозвалась Леонидовна, видя по лицу мужа, что время счастья для их Машеньки закончилось.

— Я так хотел сына, наследника, — погладил по спине дочь Толя. — Годами этого ждал. Дождался, наконец.

— А меня ты хотел? — спросила Маша.

— Нет, ты же девочка, кто хочет девочку? — откровенно сказал подвыпивший отец. — Но ты ничего оказалась.

Полина отвернулась, заметив боль на лице дочери и посмотрела на Ваньку, впервые пожалев, что тот появился в их семье.