Найди меня (джен)

Полина вытерла большие, красные, грубые от работы руки о фартук и, тяжело вздохнув, вышла в калитку. Простое, чуть одутловатое лицо женщины казалось растерянным и даже слегка обеспокоенным.

— Леонидовна, ты чего? — спросила соседка, крупная, простая баба, и даже оторвалась от своего занятия — прополки.

— Никитична, ты моего Ваньку не видела? — спросила растерянно Полина, опять нервно вытирая руки о фартук.

— Как, где? — переспросила глупо и растерянно Никитична. — А во дворе малого нет?

Леонидовна покачала головой, растерянно и умоляюще смотря на соседку. Та подхватилась и приказала:

— Леонидовна, иди искать его в ту сторону, а я в эту, — Никитична указала направление грязной от земли рукой. — И Машку свою отправь искать. Малая явно быстрее нас.

Полина кивнула, соглашаясь и позвала старшую дочь — худую и нескладную Машу. Они разошлись, спрашивая по дороге всех соседей, не видели ли те Ваньку. Мальчику было всего год и девять месяцев, он был слишком маленьким, чтобы уйти далеко. Но в деревне никто его не видел, Ваня словно в воду канул. Полина не знала, кто вызвал полицию, кто обратился к волонтёрам, только причитала:

— Если мой Толя узнает, что я за Ванькой недосмотрела, убьёт… Как есть убьёт.

Васильково гудело: тут дети не пропадали, особенно — такие маленькие. Деревенские облазили всё, заглядывали в колодцы, смотрели в будках своих собак, светили в отверстия дворовых туалетов, звали, но Ваньку не нашли.

Полиция приехала через час — неслыханное дело для Васильково. Когда Потап, напившись, носился по всему селу с топором за женой, а позже зарубил её на берегу речки, полиция приехала через часа три, не раньше. Участковый, Дмитрий Александрович, глянул на Полину и сообщил коллегам:

— Не пьёт.

Леонидовна вздрогнула и глянула на участкового, опять вытерла чистые руки и спросила:

— Как так-то?

Дмитрий Александрович вздохнул и сел рядом, а затем спросил:

— Леонидовна, что произошло?

— Я полола, — пожала плечами Полина. — Маша мне помогала, а Ванька спал в тени. А потом я подхватилась, что кормить его пора, глядь — а нет его. Я сразу к Никитичне, и мы искали. Нет его нигде.

— Сколько ты в огороде возилась? Когда видела сына последний раз? — спросил участковый.

— Я на время не смотрела, — скривилась Леонидовна и расплакалась так, что плечи заходили ходуном. — Ну как так-то? Как?

Женщина лицо не закрывала, рыдая открыто, чуть раскачиваясь, растерянно смотря на полицейских и не видя их лиц, лишь иногда цепляясь за знакомое лицо Дмитрия Александровича, и спрашивая одно и тоже:

— Как так-то?

Участковый тяжело вздохнул и сжал плечо женщины, не зная, какое сочувствие ещё может выразить, не уронив достоинства. Его коллега протянул Полине полный стакан воды с валерьянкой. Местный кот, унюхав, тут же запрыгнул на лавку, пытаясь добраться до жидкости. Леонидовна выпила воду большими, торопливыми глотками и согнала кота, успокоившись немного.

— Убью, сука, — рыкнул Толя.

Отцу Ваньки было всё равно, что рядом с женой с десяток полицейских, он ворвался в толпу и успел ударить по лицу Полину так, что она упала с лавки, прежде чем Дмитрий Александрович успел схватить Толю за рубашку.

— Успокойся! — тряхнул дебошира участковый. — Живо. Сядешь.

— Да по хуй, — зло крикнул Толя. — Эта сука мне одного сына родила, и того не уберегла.

Леонидовна поднялась, чуть пошатываясь и прижимая к щеке ладонь, растерянно спросила мужа:

— Как так-то?

Полину за плечи обняла Никитична и повела к себе, чтобы полицейские смогли успокоить Толю, тот, видя жену, рвался к ней, как сумасшедший. Леонидовна не сопротивлялась и, похоже, не совсем понимала, что происходит вокруг. В дом Никитичны следом за женщинами зашло трое полицейских.

Полина отвечала на вопросы, часто невпопад, словно бы не до конца понимая, что происходит.

А потом Васильково наводнили волонтёры: десятки людей, что приехали искать малыша. Но Леонидовна этого не заметила особо — её постоянно таскали на допросы, проверяя, не причастна ли мать к пропаже собственного ребенка.

Полина отвечала на вопросы, иногда не к месту и все время смотрела на свои руки, такие большие и грубые, думая о том, когда именно её некогда худые, изящные пальцы превратились в розовые, распухшие отростки. И когда она из звонкой бойкой девушки-Полины превратилась в бабу, которую даже участковый зовет Леонидовна?

Елизавета Юрьевна, мать Полины, любила единственную, младшую дочь. На четверых старших сыновей Лиза не возлагала особых надежд, воевала, конечно, пытаясь не дать сыновьям начать пить, пилила их за плохие отметки, но ни на что не надеялась. А вот Полю, позднюю, единственную девочку, мать любила особой любовью.

Полина училась хорошо, школьная программа давалась девочке легко, а спокойный характер позволил Елизавете Юрьевне мечтать вечерами:

— Выучишься, пойдёшь в медицину, станешь медсестрой. Будешь Полиной Леонидовной! Важной. В белом чистом халате и с шоколадкой в кармане.

Поля кивала, не обладая особыми амбициями, она не видела своего будущего и без споров принимала планы мамы на свою жизнь. После девятого класса Полина без проблем поступила в медицинский колледж и начала учиться в городе. Лиза радовалась и соседкам хвасталась, повторяя, что не зря Полю оберегала от работы, не заставляла помогать по хозяйству.

Елизавета Юрьевна звонила дочери постоянно, убеждаясь, что та вечерами сидит в общежитии, не гуляет, настойчиво требуя:

— Ты учёбу закончишь, тогда уже парня себе найдешь, городского. В деревню не вздумай возвращаться!

Полина соглашалась, скорее не желая спорить с мамой, чем действительно разделяя её планы на жизнь. Поля видела, как её соседки по комнате бегают на свидания, как на их кроватях появляются плюшевые игрушки, а в бутылке, что заменяла им вазу, то и дело стоят цветы.

На лето Полина возвращалась в свою деревню, где Елизавета Юрьевна вновь окружала её заботой, следя за тем, чтобы дочь не дружила с местными парнями, не ходила с подругами в клуб. Поля хотела хотя бы раз сходить на танцы, но не посмела спорить со своей властной матерью.

Но в то лето, когда Полина отдыхала после второго года обучения в колледже, её мама на два месяца уехала. Жена Серёжи, самого старшего брата Поли, родила ребёнка и заболела, попала в больницу, а молодой отец не мог справиться с младенцем и пришлось Елизавете ехать в другое село, чтобы помочь.

В первый же вечер пятницы Полина подошла к папе и спросила:

— Можно я с подругами пойду в Васильково на танцы?

— Можно, — отмахнулся Леонид. — Взрослая ты уже девка, а жениха нет. Иди, конечно.

— Папа, а ты маме не скажешь? — спросила Поля тихо.

— А ты Юрьевне не скажешь, что я без неё отдыхал? — спросил отец в ответ, кивнув на бутылку водки.

Елизавета мужа держала в ежовых рукавицах, зная, что Леонид, если начинает пить, то пьёт неделями, запоями, до скотского состояния, становясь буйным, агрессивным.

— Не скажу, — кивнула Полина: она запоев отца ни разу не видела.

Леонид кивнул и они расстались, довольные друг другом.

Поля долго выбирала себе платье: мама по мере сил покупала ей одежду, а сама ходила в том, что есть. Полина волновалась, веря, что этот вечер будет самым важным и необычным в её жизни. Она хотела быть красивой в этот вечер и раза три переодевалась, чтобы выглядеть лучше всех.

Девочки выпили немного пива перед клубом, а для Поли это был первый алкоголь в жизни. Они зашли в старый, обшарпанный деревенский клуб, но Полину пленила громкая музыка, разноцветные огни и всеобщее, нездоровое, подогретое алкоголем веселье.

Толя подошёл к ней во время первого же медленного танца. Низкий, худой, кривоногий, с блеклыми глазами и запахам дешевых сигарет, кавалер был совсем не похож на представление Поли об идеальном принце. Но её никто больше не приглашал, и она согласилась. А потом Толя принес ей кофе и шоколадку, предложил поговорить, стоя у клуба.

Полина согласилась, больше из любопытства, нежели желая знакомиться с парнем ближе, но Толя снял с себя мастерку и накрыл ею плечи девушки, чтобы та не замерзла, и это почему-то глубоко впечатлило Полю.

Толя никогда не врал Полине о том, что любит её, он молчал о своих чувствах, но девушка жаждала романтики, страсти, и сама все додумала, решив, что её кавалер настолько увлечен ею, что просто не может найти слов, чтобы выразить всю глубину своих чувств.

Леонид, пользуясь отсутствием жены, пил всё больше и чаще, совсем не замечая дочь и происходящего кругом.

Поля сама предложила своему парню уединиться в её комнате: отец бы не заметил, если бы дочь и роту солдат к себе привела. К восьми вечера Леонид был уже слишком пьян. Толя не стал отказываться.

Полина ждала от близости чего-то волшебного, чудесного, а всё вышло почти тошнотворно. Запах дешевых сигарет, быстрое тисканье, тяжелое дыхание над ухом. Ничего, о чём бы стоило помнить всю жизнь.

Если бы Поля не забеременела в то лето, то спустя годы и не вспоминала бы свою первую, такую нелепую, немного даже постыдную, любовь.

Но она забеременела.

Вернувшись от сына, Елизавета Юрьевна принялась воевать с мужем, а роман Поли и Толи к августу сам собой сошёл на нет, и они расстались, пусть вслух никто не сказал этого. Толя хотел продолжать: ему нравился секс и мягкая послушность девушки, но Полина уже полностью разочаровалась в любви и постельных делах. К тому же, Поля боялась, что мать узнает и будет ругаться.

В сентябре Полина поняла, что беременна. Она понимала, что нужно что-то решать, но без мамы не рискнула идти на аборт, а как рассказать маме — не знала. Слишком боялась разочаровать Елизавету Юрьевну — впервые в жизни. Поля столько раз видела, как больно было маме разочаровываться в сыновьях.

Полина приняла самое глупое решение: ничего не делать. Словно бы беременность могла сама собой рассосаться.

Когда Елизавета Юрьевна узнала, было уже поздно делать аборт. Поля ожидала, что мать будет орать, может, впервые в жизни, даст ей пощёчину, но Лиза лишь тяжело опустилась на стул и покачала головой, глухо и тихо сказав:

— Ты сломала себе жизнь.

А вот Леонид орал на дочь, тряс её, требовал назвать имя отца ребёнка.

Толя отпираться не стал, а его родители даже настояли на свадьбе. Хмурая Елизавета Юрьевна отвела дочь к врачу, чтобы получить справку о беременности и выдать замуж свою семнадцатилетнюю дочь. Мать не читала нотаций, не причитала, просто делала, что нужно. Наверное, ещё когда готовили свадьбу, Поля поняла, что потеряла маму.

Первый год семейной жизни стал для Полины годом откровений. Толя не стремился контролировать молодую беременную жену, ему было неинтересно, что та делает, пока ночью был секс, а на столе — еда.

Поля с одной стороны даже наслаждалась статусом хозяйки дома, а с другой — осознала, насколько тяжело вести хозяйство.

А когда родилась Маша, Полине стало совсем туго: ребёнок плакал, муж всё чаще ворчал, начал выпивать, вдруг поняв, что младенец — не пластиковый пупс. Деньги, что надарили на свадьбу, закончились. К огороду добавились куры и гуси.

Полине всё чаще вечерами казалось, что она уже не юная девушка, а рабочая лошадь. Только качая на руках свою малышку, Поля все ещё бывала счастлива. Она любовалась лицом дочери, улыбаясь.

С годами всё стало совсем плохо: Толя, напиваясь, принялся поколачивать жену. Полина пошла работать телятницей, и хозяйство разрослось. Свой заработок муж пропивал или тратил на себя, покупая изредка Маше куклы или яркие книжки. Полина стала Леонидовной.

Она хорошо помнила тот момент, когда, смотря на играющую на траве трёхлетнюю Машу, поняла, что не хочет дочери своей жизни. Полина хотела ей другой, лучшей жизни, и память услужливо подсказала ей, что Маша может стать медсестрой, а то и врачом, надеть белый халат и всегда иметь шоколадку в кармане.

Толя, на удивление, оказался неплохим отцом, пусть и был отвратительным мужем. Он с удовольствием играл с дочкой, учил Машу кататься на велосипеде, водил девочку на рыбалку, гонял по траве футбольный мяч с ней. Это и смиряло Полину с её участью. Леонидовна не могла разлучить дочь с отцом, хотя каждый раз после ссоры и мечтала о разводе, глотая злые слёзы бессилия.

Толя же начал говорить о втором ребенке, мечтательно рассказывая:

— Роди мне сына! Я буду с ним на рыбалку ездить.

— Маша любит с тобой рыбачить, — напомнила Леонидовна, ставя перед мужем тарелку с супом.

— Это не то, — махнул рукой муж. — Это пока у меня сына нет… А так — Машка уже большая, будет тебе с братом помогать возиться.

Полина кивнула, словно бы соглашаясь, но сама для себя приняла решение, что не будет у них второго ребенка. Не могла допустить Леонидовна, чтобы её маленькая Маша превратилась в няню и потеряла любовь отца. Полина решила, что лучше будет ставить на ноги одну, любимую, единственную дочь.

С того разговора Леонидовна внимательнее следила за своими женскими делами, пару раз тайком делала аборты. Полина радовалась, что Маша учится хорошо, на одни пятерки, наслаждаясь свой жизнью.

Ванька был случайностью. Леонидовна вновь поняла, что беременна в ноябре и собиралась съездить в город, чтобы избавиться от очередного плода. Но Толя в очередной пьяной ссоре толкнул жену, и Полина утром увидела кровь, решив, что скинула. А когда поняла, что все ещё беременна, было поздно.

Живот рос и Толя понял, что Леонидовна в положении, даже принёс жене подарок, впервые за последние годы: букет и коробку конфет.

Полина всю беременность надеялась, что родится ещё одна дочка — даже когда врач в городе сказал, что будет сын, всё ещё не верила.

Роды были тяжёлые, длинные, они вымотали Леонидовну, и она даже ничего не почувствовала, когда ей сообщили о том, что родился мальчик. Она только радовалась, что эта пытка закончилась. Но позже, держа сверток с новорождённым в руках, Полина смотрела на личико младенца и ничего не чувствовала, кроме холодного, липкого беспокойства.

Маша с любопытством смотрела на то, как мама, положив младенца на кровать, раздевает его.

— Мужик! — радостно отозвался Толик, любуясь сыном. — Спасибо, Полина.

— Не за что, — отозвалась Леонидовна, видя по лицу мужа, что время счастья для их Машеньки закончилось.

— Я так хотел сына, наследника, — погладил по спине дочь Толя. — Годами этого ждал. Дождался, наконец.

— А меня ты хотел? — спросила Маша.

— Нет, ты же девочка, кто хочет девочку? — откровенно сказал подвыпивший отец. — Но ты ничего оказалась.

Полина отвернулась, заметив боль на лице дочери и посмотрела на Ваньку, впервые пожалев, что тот появился в их семье.

Елизавета Юрьевна крепко обняла свою дочь и сказала тихо, но твёрдо:

— Всё будет хорошо, Поля. Мы с тобой поднимем Машу вдвоем.

Леонидовна кивнула: после смерти отца они с мамой медленно восстановили отношения, и Полина поняла, что ей есть, куда уйти. Когда Ваньку не нашли и волонтёры постепенно стали разъезжаться, Леонидовна поняла, что пора бежать. Жить и дальше у соседки было просто невозможно, а вернуться домой Полина не могла, понимая, что Толя, вновь напившись, просто прибьёт её.

Маша хмуро посмотрела на маму и бабушку, а затем подхватила два пакета со своими вещами и молча пошла в свою комнату. Девочка не хотела уезжать от отца, у неё даже случилась истерика. Маша была уверена, что всё просто вернётся на круги своя, так, как было у них до Вани, и не хотела верить, что её папа может причинить вред матери.

— Она привязана к папе, — пояснила Полина, убирая непослушную прядь за ухо.

— Ей уже двенадцать, при разводе она может сказать, что хочет жить с отцом, — обеспокоенно сказала Елизавета Юрьевна.

— Толя не будет оспаривать место жительства ребенка, — отмахнулась Леонидовна.

— Дай-то бог, девочка, дай-то бог, — покачала головой Лиза, тяжело вздохнув.

Елизавета Юрьевна до сих пор корила иногда себя за то, что оставила дочь с отцом в то далекое лето и позволила Поле сломать себе всю жизнь.

— Помянем Ванюшку? — спросила Полина, впервые решившись сказать о сыне, как о мертвом.

— Помянем, — кивнула дочери Елизавета Юрьевна.

Леонидовна обняла себя за плечи, тело вдруг вспомнило ощущение маленького тельца в объятиях, от этого ощущения стало жутко и холодно, пусто. Даже слёзы выступили на глазах.

Жизнь потекла по-новому, спокойно, размерено. Полина вновь привыкала жить без оглядки. Она вновь могла не смотреть на часы, ожидая Толю, могла не гадать, почему муж задержался. Решил помочь приятелю или подработать, или напился. Ещё несколько месяцев Леонидовна ловила себя на том, что в пять сорок начинает смотреть на часы, беспокоиться, нервно ходить по дому или огороду, ожидая того, что уже не могло случиться. Страх, что въелся в саму суть Полины, не хотел покидать тело и мысли.

Лето сменилось осенью и в начале октября Леонидовна вернулась домой с тортиком, весело позвала:

— Мама! Машка! Пойдем тортик есть!

— А что у нас за праздник? — спросила у мамы девочка, с ожиданием посмотрев на любимое птичье молоко.

— Нас развели! — радостно сказала Полина.

— О! Поздравляю! — обняла дочь Елизавета Юрьевна, крепко и тепло.

Леонидовна прижалась к маме, вдруг почувствовав себя вновь той легкой, свободной девчонкой, что приезжала из города домой с учебы. Словно бы груз прожитых лет спал с плеч, давая возможность дышать полной грудью, вновь чувствовать радость.

Елизавета Юрьевна отстранилась первой, и только тогда Полина заметила, что Маша ушла из кухни.

— Мама, я сейчас вернусь, — улыбнулась Поля.

— Иди, я сделаю нам чай, — кивнула Лиза, погладив дочку по спине. — Дети даже плохих отцов любят.

Полина кивнула, хотя понимала, что, будучи отвратительным мужем, Толя был всё равно хорошим отцом, и это было самым страшным. Постучав в двери, Поля открыла двери детской комнаты, не дождавшись разрешения дочери.

Полина думала, что Маша плачет, но та сидела на своей постели и зло смотрела в стену перед собой, и даже не повернулась, когда мать зашла и села на постель рядом.

— Пойдем есть торт, — обняла за плечи дочку Поля.

Машка резким движением плеча попыталась скинуть с руки матери с себя, зло ответив:

— Ты забрала у меня отца. Я тебе этого никогда не прощу!

— Я забрала у себя мужа, — ровно ответила Полина, пригладив непослушные волосы дочери. — Толя как был твоим отцом, так и останется.

— А если он ещё раз женится? А если другая ему родит сына? — спросила Маша. — Я тогда ему буду не нужна!

— Маша, если твой отец тебя любит, то другие дети не смогут ему заменить тебя, — осторожно сказала Поля, чувствуя, что говорит, как ступает по весеннему льду. — Если он разлюбил тебя после того, как появился Ваня, то виноват не Ваня, а твой отец.

— У меня хороший папа! — резко отозвалась Машка. — Это ты родила сына, не подумав обо мне.

— Ты меня винишь? — спросила Полина, нахмурившись. — После всего, что я для тебя сделала, ты меня винишь?

— Прости, мамочка, — тут же пошла на попятную дочь и, повернувшись, поцеловала матери руки. — Прости… Я не права. Пойдём есть торт.

Поля поднялась на ноги и протянула дочери руку, та тут же подскочила, крепко взяв маму за неё. Полина погладила Машку по ладони, стараясь разбудить ту любовь, что чувствовала к дочери тогда, когда девочка была маленькой, в то время, пока Вани ещё не было в их жизни.

В пятницу вечером к ним приехал Толя, чтобы забрать дочь на выходные. Полина замерла у окна, не смея выйти во двор и проводить дочь к отцу. Она всё ещё боялась оставаться с бывшим мужем наедине без полицейских рядом. Поля знала, что Ваню ей Толя никогда не простит. Она видела, как Маша села на переднее сидение рядом с отцом и что-то принялась ему рассказывать. Полина очень хотела знать, что же девочка рассказывает Толе.

Вернулась Маша домой в воскресенье поздно вечером и сообщила:

— Папа мне телефон подарил, новый.

— Хорошо, — кивнула Поля. — Дашь мне номер?

— Конечно, мамочка, — кивнула Машка.

Полина вздрогнула, понимая, что мамочкой её дочь никогда не звала раньше. Это было страшно и слишком дико. Но Поля не стала спрашивать, как провела Машка выходные с отцом: она не хотела слышать ответа и поэтому не спрашивала.

Толя вздрогнул и разлепил глаза. В доме было темно, за окном светили только звезды, а мобильный разрывался громоподобным в ночной тишине звонком. Мужчина глянул на экран и на мгновение даже обрадовался: на экране светилось «Дочь». Толя подумал, что в час ночи Машка может позвонить только в одном случае — что-то случилось с её матерью. После того, как Леонидовна погубила сына, Анатолий возненавидел жену, и даже развод никак не унял этой ярости в душе.

— Папочка, мне Ваня приснился, — сообщила Маша, едва отец ответил на звонок.

Толя тяжело вздохнул, разочарованно понимая, что Леонидовна жива и здорова.

— Мне тоже он снится, — признал мужчина, впервые озвучивая свою боль.

— Братик звал меня и просил его найти, — продолжила говорить Машка. — Ваня говорил, что там холодно и сыро. Что мы его все бросили…

— Это просто кошмар, родная, — заверил Толя, хотя нехороший холодок прошелся по спине.

— Он просит: «Найди меня», — пожаловалась дочь папе. — Он мне с пропажи каждую ночь снится и просит его найти.

— Почему ты мне раньше не говорила? — спросил Анатолий.

— Мне мама запретила, — тихо сказала Маша.

— Это просто кошмары, родная, — заверил Толя. — Мне тоже снится иногда, что Ваню увозят далеко-далеко… Ложись спать, не бойся.

— Прости, что разбудила, — отозвалась дочь и отключила вызов.

Анатолий ещё долго лежал в постели, сон всё не шел, а слова Маши крутились в голове. Толя очень хотел найти сына, вернее, его тело. Мужчина не верил, что Ваня еще жив, пусть где-то далеко, с чужими людьми. Анатолий просто хотел похоронить сына, поставить крест, чтобы было место, куда можно прийти и погоревать.

— Найди меня, — повторил Толя, смотря на давно не белёный потолок.

Кривые тени от веток деревьев отбрасывали тени на стены, словно бы тёмные пальцы сжимали комнату, грозя сжать и самого Анатолия. Мужчина лежал, пытаясь успокоиться, выкинуть из головы страшные мысли о том, что его малыш, его долгожданный сын лежит и разлагается где-то в лесу — одинокий, забытый, брошенный, словно бы ненужный мусор.

Утро далось Толе тяжело: сказывался и прерванный сон, и выпитое накануне. Мужчина поехал на работу, но даже тяжелый труд и вечерние посиделки с самогоном и лучшим другом не выгнали из головы последней просьбы Вани: «Найди меня».

Толя немного перебрал и проснулся ночью с трудом, хотя телефон положил рядом, на подушку рядом с собой, на место, на котором раньше спала Леонидовна.

— Он мне опять снился, — сообщила Маша.

— И что он сказал? — спросил сонно Анатолий.

— Что земля сырая, холодная, а корни дерева больно прорастают в тело, — сообщила дочь отцу. — Он не хочет там лежать. Ему там плохо. Он говорит, что слышит иногда твой голос, но ты его не слышишь.

— Мой голос? — спросил Толя, понимая, что это глупо, невероятно, безумно.

— Твой голос, — повторила Маша. — Он спросил, почему ты его не ищешь? Почему забыл так быстро?

— Я не забыл, — заверил Анатолий.

Уже когда странный и страшный ночной разговор окончился, Толя лежал в постели и смотрел на стены, пытаясь представить, как острые тени-ветки протыкают живую или не очень плоть.

— Это глупо… Глупо… Глупо… Это просто живое детское воображение, — тихо повторял, как молитву, Анатолий.

Заснул мужчина под утро и снились ему страшные кошмары, в которых острые корни наживую рвали тело Толи, он кричал, но земля попадала в рот, не давая звукам вырваться на волю. А над ним ходили люди, говорили, смеялись, что-то обсуждали. И не слышали его. Не искали.

С трудом отработав день, Толя вернулся домой, даже отказался от предложения напарника посидеть и отдохнуть. Анатолий обвёл взглядом свой сад, с десятка полтора деревьев. Он понимал, что это глупо, безумно, но всё же взял лопату и принялся копать под старой яблоней, убедив себя, что делает это для другого, не ищет сына под корнями, а просто готовится выкорчёвывать давно уже не плодоносящую яблоню.

Под корнями никого и ничего не было и Толя, ложась спать, пообещал себе, что больше не будет копать. Сон пришёл мгновенно, но и со звонком он проснулся моментально.

— Папа, Ваня просил тебе сказать: «Спасибо!», — сообщила Маша.

— За что? — спросил Анатолий, окончательно скинув остатки сонливости.

— Ты начал его искать, Ваня слышал, как ты копал, — сообщила девочка. — Теперь он верит, что ты его найдёшь.

— Я его обязательно найду, — пообещал Толя, скорее самому себе, чем дочери.

Маша не могла знать, что Анатолий окопал всю яблоню, и мужчина осознал, что не может, просто не может подвести сына сейчас, когда осталось только последнее, что он мог сделать для Вани.

Поля крутилась у зеркала, с удивлением поняв, что, скинув мужа, начала скидывать и вес. Полина даже показалась себе более юной, словно время повернулось вспять. Ей уже было не всё равно, что носить и чем краситься. Она купила себе новое платье и куртку, поменяла осенние ботинки и потратила часть зарплаты на сущую глупость: купила яркие тени для век. Модные у молодёжи в городе. Поля не собиралась ими краситься, понимая, что телятнице, тем более бабе лет сорока, они не подходили. Слишком яркие и жизнерадостные. Но сейчас она нанесла их жирным слоем и любовалась собой в зеркало.

— Мамочка, — не поздоровавшись, вошла в комнату Машка и замерла, рассматривая Полину.

— Стучать нужно, — смутилась Поля, потянувшись к дискам, чтобы снять слишком смелые тени.

— Тебе идет, — заверила Маша, подойдя к старому трельяжу. — Прости, я буду стучать. А можно я тоже глаза тенями накрашу?

— Тебе ещё рано, — отозвалась Полина.

— Так я же накрашу, посмотрю, и вытру, — пообещала дочь. — Мамочка, можно? Я в таком виде никуда не пойду.

— Ладно, присядь, я сама тебя накрашу, — сдалась Поля.

Маша села на пуфик, послушно прикрывая глаза и стараясь лишний раз не смотреть в зеркало, пока мама её красила. Лишь когда Полина сообщила, что всё готово, Машка поднялась и принялась на себя смотреть. Она стала выглядеть гораздо старше, лет на шестнадцать, и очень похожа на свою мать. Маша скривилась и сообщила:

— Мамочка, ты права, мне не идет!

— А я говорила! Таких юных девочек косметика старит, — рассмеялась Поля, дав дочери ватные тампоны и средство для снятия макияжа.

— Гораздо, — кивнула Машка, хотя ей не понравилось лишь то, что они с матерью стали еще более похожими.

Косметика словно бы стерла с лица девочки черты Толи: скулы стали заметнее, нос — тоньше, а губы более пухлыми. Маше не нравилось видеть в зеркале копию матери.

Поля рассмеялась и сообщила:

— Я пойду сегодня в кафе. Встречусь с подругами. Буду поздно.

— А у тебя есть подруги? — удивилась Маша.

— Конечно, — чуть обиженно ответила Полина, стерев яркие тени и нанося более сдержанные, коричневые. — Твой папа запретил с ними общаться, но я им всё равно звонила, пока была на работе. Да и на работе повелись подруги.

— А твой бывший, Поля, совсем с ума сошел, — сообщила смешливая полная Катя, поправив декольте на кофточке.

Екатерина была килограмм на пятьдесят больше, чем следовало бы, но не комплексовала по этому поводу, а наоборот, гордилась своей огромной, необъятной грудью и часто одергивала свою жёлтую кофту, чтобы бюст был ещё более заметным.

— Совсем спился? — весело спросила Полина.

— Нет, пить он последнее время совсем уже не пьёт, — отозвалась подруга. — В Васильково так у бабы Клавы скоро будет финансовый кризис — главный покупатель отпал.

— Тогда в чём дело? — спросила уже с любопытством Поля.

— Он роет под каждым деревом в вашем саду, — сообщила Катя. — К весне все деревья замерзнут. Он им корни отрывает.

Если бы Полина не сидела, то рухнула бы, она побледнела, что было заметно даже в полутёмном кафе.

— Ты чего? — спросила Екатерина обеспокоенно.

— Ничего, — соврала Поля, залпом выпив бокал вина. — Я просто ему на выходные раз в две недели дочь отдаю же. А сейчас — страшно стало.

— А… Ну то и понятно, — кивнула Катя. — Прекрати к нему Машку отпускать. Я своих детей к бывшему не пускаю.

Полина кивнула и как-то криво улыбнулась.

Толя остановился и осел на холодную, влажную после дождя землю. Он понимал, что, вернее, кого отрыл. Нужно было встать и позвонить в полицию, но Анатолий не был готов увидеть труп собственного сына, уже разложившийся, отвратительно пахнущий.

Толя завыл, по-звериному, как-то отчаянно.

Мужчина не услышал, как залаял Кузя, мелкий цепной пес, не услышал, как Никитична всплеснула руками и запричитала над ухом.

Соседка вызвала полицию, и только участковый смог заставить Толю встать и отойти от ямы, в которой лежало маленькое тельце Ванечки. Потом вновь начались допросы, приехала полиция, соседи обступили забор, тихо переговариваясь.

Ещё при первом расследовании выяснили, что после того, как Анатолий уехал на работу, соседи видели Ваню живым, но после обнаружения тела отца вновь стали подозревать — особенно, когда тот объяснил, что рыть под деревьями стал после снов дочери.

Полина не удивилась, увидев полицию на пороге, она уже была готова. Но к тому, что скажет участковый, готова не была, и бледная села на лавку у дома.

— Вы сами понимаете, что Маша не могла сказать отцу, где труп брата, если не знала об этом. Толя не мог убить Ваню — его видели живым после того, как он уехал, — сел рядом на лавку Дмитрий Александрович.

— Бог мой, — закрыл лицо руками женщина.

— Леонидовна, даже на первый взгляд видно, что Ване проломили череп, — не стал смягчать удар участковый.

Дмитрий Александрович смотрел на женщину, пытаясь понять, как она могла. Участковый понимал, что хрупкая девочка двенадцати лет не могла закопать труп брата, не могла потом посадить сверху траву, скрывая преступление. Леонидовна сама, лично закопала своего сына.

— Вы уже всё поняли, — вздохнула Поля, убирая руки от лица и посмотрела на пасмурное небо, будто прощаясь.

— Что я знаю, Леонидовна? — спросил Дмитрий Александрович.

— Полина, — представилась женщина. — У меня есть имя.

— Полина, что случилось в тот день? — спросил участковый, которому хотелось раскрыть дело самому, пока следователи не успели приняться за допрос.

— Я полола, заодно кидала камни в кучу, — сообщила Поля, смотря в небо. — Я случайно попала по голове Вани, правда, случайно, но… Я бы вызвала скорую, но он задёргался, как он дёргался…

Полина расплакалась, вспоминая судороги сына, а потом собралась, утёрла большими руками слезы и добавила:

— Он умер, он был мёртв. Я испугалась, что Машка останется без мамы… Вам не понять.

— Я понимаю, — заверил Дмитрий Александрович. — Поехали. Полина, твоя мать за дочерью присмотрит?

— Я к папе поеду! — резко сказала девочка.

Участковый резко обернулся, вдруг поняв, что девочка тихо подошла к забору и слышала весь разговор. Поля же не повернулась в её сторону, словно бы не найдя в себе сил увидеть лицо родной дочери. Дмитрий Александрович же вздрогнул, увидев лицо Маши: она не была напугана или ошарашена. Девочку словно бы не интересовала судьба мамы или брата.

— Пошли, — поднял за локоть Полину участковый и повел к своему старому вазику.

Поля послушно села на заднее сидение, и только тогда обернулась и посмотрела на Машу, на мгновение, чтобы сразу отвернуться. Полина уже знала, что увидит, но это уже ничего не могло изменить. Чтобы она не сказала, ей бы не поверили, да и не хотела она ничего говорить. Не хотела говорить правду, не хотела её для себя признавать. Леонидовна приняла решение, а расхлебывать предстояло Полине.

Солнце нещадно пекло, хотя было ещё ранее утро. Леонидовна была в декретном отпуске, и Толя напрочь отказался помогать в огороде и с хозяйством, говоря, что, раз баба не работает, то с домом и хозяйством должна справляться сама, без помощи. Мол, за Ваней присмотреть может и Маша. Леонидовна была против, понимая, что учиться будет дочери тяжелее, если будет необходимость после школы нянчить брата.

Да и боялась мать за сына. Машка невзлюбила Ваню с первых дней, хотя при отце изображала заботливую старшую сестру. Леонидовна и себе не признавалась, что видит в любимой доченьке. Но летом, в самую жаркую пору, Леонидовна была вынуждена просить Машку помогать с братом, хотя бы иногда.

Тихий вскрик Ваньки никто бы не услышал, слишком тихо тот крикнул, но мать кожей почувствовала, и побежала к детям. Мальчик лежал на траве головой, а ножками в грядке с перцами. Кровь из разбитой головы впитывалась в землю. Ваня дёргался еще, словно бы его током ударило. Леонидовна хотела закричать, но дыхание перехватило, и она только молча открывала рот, тяжело рухнув перед сыном на колени.

— Я случайно! Я его толкнула, и он упал на камень головой, — быстро заговорила Маша. — Мамочка… Не говори папе, он мне не простит. Скажем, что ты за ним смотрела и он упал?

Леонидовна подняла лицо, смотря на дочь и упустила момент, когда Ванечка затих навсегда. Мать смотрела на дочь, не веря, что Машка её назвала мамочкой. Леонидовна не захотела признавать в слух, что рана на темечке не похожа на рану от падения. Она понимала, что Машка ударила брата сверху камнем, но не захотела даже себе признаться в этом.

— Папа не переживет смерть сына, — тихо сказала Леонидовна, взяв руку сына в свою ладонь.

— И что нам делать? — спросила Маша деловым тоном.

— Не знаю, — покачала головой мать.

— Пусть он исчезнет, — по-детски пожелала дочь.

Леонидовна вздрогнула и кивнула, вдруг поняв, что это выход.

— Перекопай тут все, и камень зарой поглубже, — потребовала Леонидовна и пошла в дом за полотенцем, чтобы укутать сына и не видеть мёртвого лица с застывшими глазами, что смотрели в небо.

Впервые Маша не спорила, а молча принялась помогать маме, чтобы Ваня исчез, наконец, из её жизни.

Толя встретил дочку у калитки и обнял её, едва та вышла из полицейской машины.

— Привет, — прижалась к папе Машка. — Ты нашёл его! Я больше не буду видеть этих страшных снов.

— Не будешь, — гладя по спине, сказал Анатолий, стараясь при чужих хотя бы не плакать.

— Мы похороним нашего Ванечку и будем ходить на могилку, вместе, — продолжила дочь.

— Вместе, — кивнул Толя. — На могилку.

Мужчина всё ещё не верил, что то, что он видел, когда-то было его долгожданным сыном, и, прижимая к себе дочь, всё ещё видел перед глазами завернутое в грязную тряпку тельце.

— Я так по тебе скучала, — радостно сказала Машка.

Анатолий даже вздрогнул от этой радости. Он был ещё не готов принять смерть своего сына и сейчас не понимал, как его дочь может улыбаться в такой тяжёлый день. Все, чего хотел Толя — выпить, чтобы хоть на дне рюмки получить забвение.

А вот Маша улыбалась, понимая, что теперь её отец — только её. Ни матери, ни брата между ними уже не было.