Не зарастет на сердце рана (гет)

Ничто не способно излечить нас от потери любимого человека. Ни правда, ни искренность, ни сила, ни доброта. Все, что мы можем, это выживать в обнимку с этой трагедией и учиться тому, что никакая очередная потеря не будет менее горькой.

«Норвежский лес»

Елена не чувствовала ничего. За окном машины раскинулись большие поля, которые уже начали распахивать. Она лениво наблюдала за тем, как техника двигалась туда-сюда, туда-сюда, а солнце играло на полированных красно-зелёных боках. Её мозг постоянно улавливал мелкие и бесполезные детали, словно пытаясь заполнить чем-то пустоту внутри.

Елене снились родители, их обвиняющие взгляды пронзали её грудь на вылет, как эти дороги разрезали прерии. Ей казалось, что если цепляться за эти параллели и сравнения, то боль спрячется, останется шуметь где-то на фоне. Елена была не против прятаться, глупо строить из себя сильную и смелую, когда родители мертвы, потому что ты вела себя, как капризная девчонка.

Она пересчитывала трещинке на потолке придорожных мотелей, количество цветов на безвкусной картине и перечисляла в уме все цвета машин на стоянке по памяти. Елена отчаянно цеплялась за детали, чтобы окончательно не развалиться на части. В дороге с Нурой это было, как минимум, неуместно.

Нура выглядела потрепанной жизнью и временем. Елена не позволяла себе думать, что это её последняя живая родственница, потому что… она убила свою семью… У Нуры были светлые волосы, едва заметный акцент и двойная фамилия. Елена отчаянно искала что-то ещё, пока разглядывала её за завтраком. Голубые глаза — так банально, даже для метиса американки и норвежца, была ещё кривая улыбка и усталость при взгляде на них с Джереми.

Дженна обещала бороться за них, звонила каждый день, собирала, как ненормальная, документы, искала работу в Мистик Фоллс и обещала, что вернет им дом до конца лета. На улице пел слякотью и грязью апрель.

Нура ничего не обещала, не говорила и не объясняла, просто усадила их в машину и повезла в Айдахо. Откровенно говоря, она даже не была им тёткой. У их деда была сестра, которая когда-то вышла замуж за норвежца и уехала из Мистик Фоллса. Нура была результатом их союза. Джереми даже звал её тётей.

Голубые глаза, кривая усмешка, белые волосы… Голубые глаза, кривая усмешка… Елена повторяла это про себя снова и снова, и боль отступала. Детали.

Дом был самым обычным. Елена сосчитала количество садовых гномов, ещё пока они парковались. Затем — ступеньки, окна в её комнате, в комнате Джереми и во всём доме. Хотя комнатами это тоже было назвать сложно. Скорей каморками девять на три метра, с кроватью, столом и чем-то, что должно было быть комодом. Обои давно выцвели, но Елена всё равно смогла разглядеть золотые вензеля.

Просыпаясь ночью от беззвучного крика, Елена вспоминала их, восстанавливала в памяти детальный рисунок и накладывала его стены. Вензеля тянулись узором, как свежие швы по ране. Елена думала можно ли наложить такие же на её сердце.

И школа тоже была самой обычной. Стандартной. Со знакомым количеством окон в классе, расстановкой шкафчиков и белыми полосами на полу спортзала. Когда Елене хотелось кричать, она прослеживала путь этой линии, проходя по кругу снова и снова, и мир обретал целостность.

Нура не была похожа ни на отца, ни на любого другого Гилберта с семейных фото. Наверное, это Елене в ней и нравилось. По вечерам она помогала готовить блюда на несколько дней вперёд и не задавала вопросов, когда Нура исчезала по ночам. А ещё тётя не лезла в душу, не пыталась давать советы, но смотрела не с сочувствием, а каким-то обреченным пониманием. У Елены мурашки бежали по коже от таких взглядов. Будто… будто Нура знала слишком много.

— Мы с Грейсоном обменивались письмами и фотографиями, — неожиданно заметила она, помешивая чили.

Елена чуть не выронила нож, которым нарезала яблоки для шарлотки.

Вдох. Выдох. Голубые глаза, кривая усмешка…

— Он, — не отец, — никогда не рассказывал о тебе, — пожала плечами Елена.

— Это ранит моё самолюбие, — Нура усмехнулось, пробуя чили и затем добавляя немного соли. — Мы начали общаться, когда выросли и это было связано в основном с нашей работой, но даже так… Он не переставал упоминать кого-то из вас. Как Миранда сожгла пирог прямо к приезду Бет, как ты притащила домой щенка, а Джереми помогал его тебе прятать… Столько историй.

Голубые глаза, кривая усмешка, белые волосы, на кухонном полотенце ровно две птицы и три ветки рябины… Вдох, выдох.

— И, конечно, фото, их он присылал не мало, — Нура, кажется, даже не обратила внимание на то, что Елена отложила нож в сторону.

Она оставалась всё такой же невозмутимо спокойной, помешивая чили и составляя список покупок на завтра. Елена чувствовала себя снова окруженной со всех сторон водой, сдавливающей легкие, а она должна была стоять и улыбаться, считая птиц на полотенце.

— Я сохранила все. Даже не знаю для чего и кого. Засранец обещал приехать, но так и не сподобился ни разу. Если честно я была больше рада приезду Миранды. Она вся такая жгучая и весёлая, — Нура рассмеялась, воскрешая в памяти Елены образ матери.

Да, она была красивой, привлекательной женщиной, которая абсолютно не умела готовить, зато отлично стреляла из арбалета и придумывала лучшие в мире сказки на ночь. Как будто Елена могла забыть!

— Небольшая работа здесь, знаешь? Все эти писательские штучки по сбору интересного материала, — Нура фыркнула, не скрывая сарказма в каждом слове. — Она, кстати, спала в той же комнате, что и ты.

Елене хотелось кричать. Спросить, зачем Нура делала это — проворачивала застрявший в сердце нож снова и снова, словно наслаждаясь её мучениями? Зачем говорила всё это? Она разве не видела, что Елене было больно? Последнее Елена видимо произнесла в слух.

— Нет, не вижу, Елена, — пожала плечами Нура и невозмутимо посмотрела на неё. — Если ты не признаешь, что тебе больно, я не буду этого знать.

Елена вогнала нож в доску и вылетела из кухни, в ярости хлопнула входной дверью. Нура будто издевалась над ней. Будто не видела сколько сил Елене приходилось прикладывать каждый день, чтобы вставать с кровати, улыбаться в школе, отвечать на звонки Бонни и Кэролайн, будто… Это так раздражало!

Елена просто хотела домой. Домой! Обнять маму, получить поцелуй в макушку от отца и не просыпаться с криками, не видеть родных осуждающих взглядов. Елена хотела вернуться в тот чёртов день и не поехать ни на какую тупую вечеринку.

Она пнула со злости камень под ногами, взмахивая от бессилья руками. А затем неожиданно схватила его и швырнула не смотря куда. В ней клубилось столько всего яростного, гневного, ядовитого. И как ей с этим теперь прикажите жить? Как дышать, если в легких только вода?!

Раздался треск, и Елена подняла голову, видя, что камень угодил точно в чёрный, тонированный мерседес, прямо в лобовое стекло. Оно покрылось сеткой трещин, Елена уже привычно проследила глазами несколько самых крупных. И ей вдруг подумалось, что, наверное, лобовое стекло их машины, выглядело также.

Оно тоже было покрыто сеткой трещин, проваливалось во внутрь, а осколки разлетелись по всему салону, задев… их. Отца… и маму. Оставили царапины на лицах и руках, причиняя боль при каждом движение, вгрызаясь в тонкую кожу подобно дикому зверю. Они, наверное, попытались прикрыться руками, но безжалостный материал этого будто не заметил.

Елена видела это.

Елена не могла забыть.

На самом деле не могла.

Длинная трещина до самой крыши, короткая трещина, стремящиеся к дворникам…

По правде говоря, она не могла вечно это отрицать, спрятав голову в песок и отгородившись случайными фактами ни о чём.

Её родители погибли. Она была там, она была виновата в этом, она видела, как вода заполняла машину, как её отец смотрел на неё, словно в последний раз. И это и был последний раз! Маленький беспомощный человек… Вода, проникающая в легкие, наполняющая машину до краёв, и обреченное понимание, что им не выбраться, потому что ремни безопасности заклинило.

Ноги подкосились, и Елена осела на газон. Её затрясло и нечто горячее заструилось по щекам. Слёзы обжигали её каждое мгновение, напоминая, что она не заслужила этого. Она не имела права сидеть страдать в то время, как её родители умерли из-за неё в ледяной речной воде. Не имела права даже думать, что у неё есть право на горе.

Елену замутило от ощущения влажной и холодной после дождя травы под руками.

Господи, она ведь приехала сюда, в Айдахо, на машине! Она сама села в неё, такой бесчувственный болванчик, который просто следовал чужим указам. И каждое мгновение поездки искала за окном хоть что-то, что могло бы заглушить звук удара в её голове, плеск…

Елена захрипела, хватаясь за грудь, чувствуя, как какой-то нечеловеческий вой поднимается откуда-то из её груди. За что?! Елена сгорбилась, утыкаясь лицом в колени и понимая, что не способна издать и звука, как будто кто-то держал её за горло, не давая горю выплеснуться наружу.

И правильно, потому что она его не заслуживала.

— С вами всё в порядке? — неожиданно раздался рядом мужской голос.

И эта спокойная, тихая интонация, это чужое… безучастие, вопрос, заданный ради вежливости, а не из сочувствия или жалости — это было тем, чего ей так отчаянно не хватало, чтобы сбросить удушающую хватку вины с горла и закричать:

— Нет! Не в порядке! — она выпрямилась, щурясь от слез, застилающих глаза, и света фонаря.

Мужчина перед ней представлялся размытым пятном в темной одежде.

— Я швырнула камень в машину, которая стоит больше, чем моя почка! И теперь мне, возможно, — Елена даже не сдерживала яда в голосе, активно жестикулируя, — мне придется её продать, чтобы оплатить ущерб.

Ей пришлось сделать глубокий вдох ртом, потому что сопли мешали нормально дышать, а грудную клетку буквально распирало изнутри. Она вытерла тыльной стороной ладони глаза, надеясь, что это прояснит картину, но слёзы всё продолжали и продолжали стекать по щекам, и их не получалось остановить, как и тихий скулёж, который заставил её снова сгорбиться.

Это было так нечестно! Так несправедливо, что их больше не было! И это была только её вина! И ничья больше.

— А ещё… — Елена захлебнулась очередным всхлипом, её сердце замерло на секунду, прежде чем она позволила этим словам наконец-то сорваться с её губ и обрести вес. — Мои родители… Я убила их. Они погибли!

Она взывала, чувствуя, как эта плотина внутри неё окончательно рухнула, продавливая все её отговорки, все детали, что помогали ей жить.

— Сомневаюсь, что столь безобидное и отчаянно страдающее создание, как ты, способно на подобное, — неожиданно спокойно ответил мужчина, словно не обращая внимания ни на её истерику, ни на пронзительные крики.

— Откуда вам знать? — просипела Елена.

Она почувствовала движение перед собой и подняла голову: ей протягивали носовой платок. И эта уверенность в его голосе, ровная и тихая, будто он знал её годами, что-то всколыхнула в её груди. Что-то помимо боли. Елена приняла платок дрожащей рукой, медленно разворачивая и утирая лицо.

— Потому что иначе бы ты так не страдала, — пожал плечами мужчина, словно это было очевидно.

Просто и очевидно настолько, что ему приходилось объяснять это маленькому ребенку. Она шмыгнула носом, чувствую себя невероятно глупо. Слёзы продолжали течь, но вместо ярости и гнева пришло опустошение — кричать больше не хотелось. Все конечности отяжелели, придавливая её к земле, на которой она сидела.

Мужчина продолжал протягивать ей руку, и Елена почувствовала неожиданно острую потребность за неё схватиться, словно это было действительно важно. Она сделала глубокий вдох, точно готовясь к прыжку, и ухватилась за чужую руку. Её прохлада не обожгла её кожу. Этот холод не пугал её. Он остужал рану в её груди.

Мужчина поднял её одним рывком, удерживая на месте и не давая упасть. Елена не могла заставить себя посмотреть ему в глаза, и это показалось ей ещё более глупым.

— Да и я сомневаюсь, что владельцу машины нужны почки юных школьниц, — раздался тихий фырк сверху, и Елена воинственно вскинулась, недовольная, возмущенная, живая.

— Мне уже семнадцать!

Мужчина в ответ рассмеялся, заставляя Елену покраснеть от стыда. Это было так по-детски, она даже не была уверена, что именно заставило её произнести это. Просто это оказалось неожиданно легко. Стоять здесь, ночью, в свете единственного фонаря и разговаривать с абсолютно незнакомым мужчиной о жизни. Это почему-то значило больше, чем все попытки Дженны поговорить с ней до этого.

И Елена сама не заметила, как едва заметно улыбнулась.

— В любом случае, как владелец машины, — в его голосе явно проскальзывало легкое поддразнивание, — могу с уверенностью заявить, что твоя почка мне не нужна, и я не горю желанием лишать тебя школьных обедов на всю жизнь. Можешь считать это прощением.

— Что?.. — вскрикнула Елена, на мгновение теряясь и не зная то ли ей краснеть, то ли бледнеть, то ли извиняться.

— Я прощу прощение, мне правда… — начала лепетать она, выбирая третье.

— Я уже сказал, можешь считать, что прощена, — фыркнул мужчина, пожимая плечами, будто эта машина для него ничего не стоила.

— Я… — Елена запнулась, не зная, что сказать.

— Тебе пора, — заметил он, аккуратно отпуская её, и вместе с этим исчезло тепло вокруг неё.

— Да, — кивнула Елена, понимая, что должна вернуться обратно.

Она замерла на пару мгновений что-то обдумывая, а затем покачала головой и тихо фыркнула. Незнакомец вопросительно выгнул бровь.

— Ничего, просто подумала, что вдруг вы какой-то маньяк, — Елена снова фыркнула и позволила себе улыбнуться, едва-едва.

— Спасибо, — сказала она и развернулась.

Елена шла назад, не оборачиваясь и прижимая к груди чужой носовой платок.

Когда она скрылась за поворотом улицы, от деревьев отделилась тень, ступая на освещенную дорожку. Голубые глаза, кривая усмешка, светлые волосы.

— Это не похоже на твою машину, — спокойно заметила Нура, смотря на вампира без всякого страха.

— А она — на мою Катерину, — снова пожал плечами Элайджа, засовывая руки в карманы брюк и смотря на побитый мерседес, почему-то ещё не кричащий сигнализацией.

— Я слегка приглушила звук, — Нура ухмыльнулась и щёлкнула пальцами.

Звуки сигнализации залили всю округу, заставляя Элайджу едва заметно поморщиться, ведьма же выглядела абсолютно довольной собой. Невысказанный вопрос звенел в воздухе, заглушая собой даже машину.

— Я надеюсь, ты сдержишь своё слово, и у Елены и правда не будет с этим проблем, — полностью проигнорировала это напряжение Нура, кивая в сторону спешащего владельца машины.

Элайджа раздражённо повёл плечами, думая, что эта ведьма позволяет себе слишком много. Но своё слово он всегда (почти) держал, поэтому развернулся, в мгновение ока оказываясь рядом и ловя чужой взгляд.

— Ты забудешь тех, кого видел сегодня возле своей машины. Ты сам разбил лобовое стекло машины в порыве гнева, и завтра же утром отвезёшь её в мастерскую. И больше никогда не вспомнишь об этом инциденте. А сейчас выключи сигнализацию и вернись к себе домой.

Элайджа моргнул, и человек вздрогнул, осоловело смотря на них.

— Мне нужно домой, — пробормотал он, щёлкая сигнализацией и стремительно уходя.

Элайджа повернулся к Нуре, выразительно смотря на неё. Ведьма закатила глаза и недовольно поморщилась, но всё же ответила:

— Когда служба опеки позвонила мне, я видела много вариантов развития будущего. Нити судеб стекались ко мне в руки, путались и сплетались, показывая разные варианты. Мне пришлось сделать выбор.

— Полагаю, ты выбрала лучший? — спросил Элайджа.

— Нет, — Нура осклабилась, смотря на вампира с каким-то известным только ей знанием. — Я выбрала единственный, который не могла проследить дальше этой ночи. Когда даже нити судеб не определены может случиться всё, что угодно.

Нура развела руками и повернулась к нему спиной.

— Теперь всё только в её руках.

Элайджа хотел фыркнуть, поправить её, напомнить, что дальнейшее развитие событий зависит только от него, но не сделал этого, неожиданно вспоминая Аяну. Это отдалось уколом боли в груди, но она научила его уважать ведьм и понимать силу их слов. Элайджа замолчал, позволяя себе ненадолго погрузиться в размышления, пока Нура неспешно уходила в сторону своего дома.

— О твоей просьбе, — ей не нужно было кричать, чтобы он услышал её с другого конца улицы, и это было, возможно, единственным, что она любила в вампирах. — Приходи к моему дому, когда надумаешь.

Элайджа усмехнулся, это было её не-приглашение.

Значит, Елена?

Примечания:

Это не исцеление, но начало.