Большая петля (гет)

Попаданчество — это классно. Это ведь так круто! Быть в другом теле, познакомиться с новыми людьми, влипнуть в приключения. Это как заново вдохнуть жизнь в свою старую душу, разбавить то болото, в котором жил раньше человек.

Я зябко, насколько хватало малых сил, придвинулась поближе к единственному источнику тепла в эту ужасную зиму. Температура в помещении достигла минус тридцать, по ощущениям, и не дохли мы только потому, что были вместе и верили в чудо.

А что делать, когда попадать ну вот совершенно не хотелось? Когда только-только наладила собственную жизнь, когда наконец-то скинула те пятнадцать килограммов с седьмого класса и появилась талия? Когда только-только стала зарабатывать, а не учиться, когда нашла хобби, а ещё время на это самое хобби?

А потом — раз!

И ты в теле пигалицы какой-то малолетней и хилой пигалицы, которая даже встать с кровати не может. Вот только теперь это чужое тело, чужая жизнь. И теперь ты сидишь чёрт знает в насколько заброшенном доме вдалеке от деревни, рискуя помереть этой зимой то ли от холода, то ли от голода.

Рядом приобняли за плечо, растирая по-жёстче. После такого не просто синяки — фиолетовые пятна словно узоры на ковре выступят. А узоры появятся от костяшек, которые слишком больно давят. Я бы возмутилась такому варварству, вот только лучше так, чем совсем потерять руки. Пальцев я не чувствовала нигде. Совершенно. Локти закоченели. А вот плечи пока что чувствовала. Болит — значит есть чему. Так что пускай. Даже если больно.

Было холодно. Только чудом я не засыпала. Моральный дух, только-только открыв бунтарский в себе период, сдаваться пока не хотел.

Но рисковал всё же поддаться так сильно раннее любимой зиме.

Звали меня теперь Ранги, или что-то вроде того. Около недели назад я проснулась в этом теле, совершенно не понимая ни языка, ни уж тем более происходящего. Хуже всего был только тот факт, что померла прежняя владелица тела явно от этого холода\голода. Я рисковала умереть от того же, причём угроза была даже сильнее — рёбра уже собственного тела не грели совершенно.

Вот теперь и вспоминай те лишние кило, которые ты лет пять мечтала скинуть. Здесь бы они очень даже пригодились.

Но то ладно. То событие получилось «объяснить» слишком уж огромным шоком и промерзшими мозгами, ударом головой или ещё чем. Разбудил меня тот самый парень, который сейчас сам мёрзнет, но пытается хоть как-то растереть те палки, которые другие люди могли бы назвать руками с огромным натягом.

Я бы его поцеловала, честно. За эту неделю он для меня сделал больше, чем все мои родственники.

Во-первых, поняв, что его подруга «сошла с ума, но не совсем», он начинает помогать мне по-тихому учить местный язык, который напоминал мне то ли китайский, то ли корейский. Во-вторых, именно Гин занимается нашим пропитанием — ясно было, что ворует, но моя мораль была настолько гибкая, что на это я плевала с высокой колокольни. Да и не то чтобы был выбор и уж тем более силы протестовать. Жизнь на данный момент была гораздо важнее.

А также греет меня.

У самой меня, тем временем, сил не было даже встать. Серьёзно.

Думать в этот холод получалось с огромным трудом, хватало только на то, чтобы изредка смотреть на что-то глазами. Тогда парень понимал, что эта вещь меня заинтересовала, подносил ближе, помогая обхватить предмет руками. Рассказывал, как называется, для чего. Пытался увлечь хоть как-то.

Хотя у нас в этой залупе ничерта не было. Так, пара ложек, вилка — одна! — палочки для еды. Тарелка тоже одна на двоих. Три тонких одеяла и одно толстое, большое и тёплое. Одеяло это было нашим огромным сокровищем — хорошее, не старое, тёплое и тяжелое. Как я люблю. Все щели были заколочены инструментами — и вот их оказалось уже больше. Молоток, гвозди, гайки…

По мере сил я иногда кивала и пыталась повторять.

Потом засыпала.

С кровати… пола и хилого матраса я не вставала. Вообще. Либо сплю, либо ем, либо мы что-то новое учим. Последнее два занимает около десяти минут времени. Остальное время опять сплю.

Каждый раз засыпать было страшно жутко, так что каждый раз я до последнего боролась. Гин — по белым волосам что-то у меня мелькало в памяти… я была слишком уставшей, чтобы сообразить точнее… В общем, он тоже пытался делать так, чтобы я не засыпала. Не знаю, сколько точно прошло времени с тех пор, как уснула прошлая владелица тела и пришла я, как какой-то вселенец и захватчик, однако явно много.

Помню, как он обрадовался, когда я смогла открыть глаза и чуть замычать. Обнимал, гладил по волосам. Даже плакал. Звал по этому новому имени.

Меня так не встречали никто и никогда. Даже после годовой поездки в другой город.

Тянуло в сон. Сквозь приоткрытые глаза я наблюдала за своими пальцами, которые схватили ворот мальчишки. Одежда у него была потоньше моей; сама я закутана была в три кофты и четверо штанов. Мальчишеских. А вот он одет был легко. Так что ходил и кашлял, а в последнее время мне казалось, что даже сильнее обычного.

Кое-как я посмотрела на его лицо, повернув голову.

Тело трясло от холода. Голод чувствовался так, изредка. А вот мёрзли мы постоянно и вечно. От этого было не скрыться.

Белые волосы. Глаз не видно. Белые брови. Бледное лицо. Белые губы.

«Он красивый, — подумалось мне. — Очень красивый.»

Зиму я люблю, даже если сейчас помираю от холода. Обычно наденешь тёплую куртку, штаны потеплее, шапку, шарф… пойдёшь грести сугробы в тёплой обуви. Или в парк, тропинки в котором уже подмели до твоего прихода. Ели красивые. Да и лыжи — не особо их люблю, но ради разнообразия… Коньки, опять же. Хотя бы раз, но зимой сходить на каток.

Другие времена года хуже. Жарко, потеешь, комары, сыпь, аллергия сезонная. Последнего у меня хотя бы не было, но было у сестры.

Так что зима занимала особое место в моём сердце. Даже если я сейчас помираю от её «тёплых» объятий.

— Ты как снежный принц, — шепнула я, сквозь полуприоткрытые глаза запоминая его лицо.

Глаза такие, прищуренные.

Интересно, а как выгляжу я? Тоже как некая китаянка-азиатка?

Гин сильнее затёр пальцы рук, едва отцепив ту, которой я в него вцепилась.

* * *

Когда я проснулась в следующий раз, мальчишка буквально горел. Его щеки опасно покраснели, лоб вспотел, как, впрочем, и всё тело. От пота Гин только сильнее замерзал.

Я накинула на него своё тёплое одеяло, в которое тот кутал меня всю неделю. Ногами придвинула себя к стене, а потом…

Поняла, что нет смысла вставать. Я знала, что мы где-то в лесу — один раз увидела это через дверь. Так как помещение было маленьким и единственным, то от двери я была как можно дальше, но всё же… ёлки повсюду. Тропинка из одних только его следов.

Я не смогу преодолеть снег. Это тело ползёт еле-еле, а неделю назад вообще померло. За последние два дня даже не ело ничего. Да и до этого не ахти какое питание. Ноги не сгибаются, пальцы вот-вот посинеют настолько сильно, что…

А никаких лекарств у нас нет.

И еды нет.

И тёплого ничего тоже нет.

На холоде думалось плохо, но если я спрячусь под одеяло, то станет хуже.

И что же делать?

— Если гора не идёт к Магомеду, — выдохнула я. Голоса не было, так, даже не шёпот, просто… воздух.

Надо было не нам идти к лекарству… а чтобы лекарство шло к нам? Смешно, в самом-то деле. Если лекарство не идёт к нам, то нам надо за ним идти!

А я даже дойти не смогу. Я встать не могу, не то что идти! А единственный, кто это мог, теперь и сам не может.

Посмотрела на парнишку. Подумала.

— Если мы здесь останемся вдвоём, то он умрёт. Потом я умру, — выдохнула я, пытаясь сосредоточиться. Тянуло в сон. — Ему нужна помощь. Мне тоже…

Выход был только один, даже если в мыслях он звучал неимоверно ужасно.

— Гин, — дёрнула я его за плечо, стаскивая одеяло. — Гин.

Тот слабо приоткрыл глаза. Я мельком поразилась, насколько же они прекрасны — голубые. От болезни мутные, но, тем не менее, какие же красивые.

Он выглядел таким красивым ребёнком, что мне только и хотелось, что смотреть на него. Несмотря на всю эту ужасную ситуацию, я старалась искать хоть какие-то плюсы. Вторым было одеяло. А вот первым — именно Гин, который, словно мальчик из манги, книги или сказки, пришёл ко мне на помощь. Его внешность ничуть не помогала делу — больное воображение твердило, что он настоящий снежный принц и развидеть это совершенно не получалось.

Крепче помогла ему залезть в одеяло, после чего кое-как постаралась чётко проговорить единственное слово:

— Еда.

Слов я знала вообще мало — его имя, своё, «еда\ложка\палочки». Что успела за неделю выучить, да правильно выговорить с непривычки.

Да. Пусть идёт за едой. Он точно пойдёт, я ему дорога, как бы эгоистично это не звучало. А ещё у него единственного было много сил, чтобы точно дойти.

Только бы ему кто-нибудь помог.

Он слабо кивнул, вставая с одеялом и крепче притягивая к себе. Я мягко улыбнулась этому, потому что оно было белым. Кое-где грязным от этого старого пола, конечно, но… Снежный принц у меня был очень красив.

Дурные мысли, в самом-то деле.

Он что-то сказал. Звучало знакомо, но меня тянуло в сон. Что-то промычала положительное в ответ, смотря, как Гин с одеялом скрылся за дверью.

Подождала тридцать секунд.

Синие пальцы поставили тело. Невольно я упала на правое колено, но боль уже не чувствовалась. С того места, где он лежал, я взяла к себе три оставшихся тёплых предмета, кутая себя.

Закрыла глаза.

Беспокойство тянуло в груди очень сильно.

Снова оказалась на холоде, не иначе как на адреналине вставая, держась за стенку.

Ноги шатались, тело упало на хлипкую стенку, но не сломало дерево. Казалось, что прошло минимум несколько минут, которые растянулись на столетия, прежде чем я дошла до этой раздвижной стену и приоткрыла.

На улице было так много снега!

Первичный восторг ослепил меня на какое-то мгновение, но холодный ветер заставил замёрзнуть даже сердце, когда я вдалеке увидела Гина.

Тот шёл по своим же следам, сливаясь с белым. Но, тем не менее, шёл. Вперёд.

Хорошо.

Как можно дольше я смотрела за тем, как медленно он уходил в сторону деревни искать мне еды. Точнее, это он так думал. Я же могла только надеяться, что больному ребёнку хоть как-то, но помогут.

В голову стали лезть ужасные мысли: если Гин воровал, то его могли и побить нехило так, а здесь он мог отлежаться. Может, так было бы даже лучше! А теперь я даже позвать его не могу — он не услышит из-за ледяного ветра, расстояния и состояния.

— Он красивый, — сказала я, пытаясь себя успокоить и закрывая раздвижную дверь.

Силы покинули меня окончательно, но предстоял ещё путь обратно в сторону того места, которое дети обозначили под кровать. Потому что иначе уже я, действительно до смерти, замёрзну возле двери.

Хотя без Гина у меня имелось всего два дня в запасе. Отсрочка, которая просто тянула время до моей смерти, потому что в доме была только одна банка… один кувшин, наполовину пустой, но зато с питьевой водой. Еды не имелось даже в запасах, потому что мы съели всё… давно. Не знаю, я большую часть времени действительно спала.

Однако не отсутствие еды и малый запас воды был страшен.

Холод.

Вообще-то, подумалось мне, даже если я сейчас замёрзну, это же не сгореть в огне, верно? Ужасно, кончено, но боли я уже не чувствую. Просто усну. А заснуть навсегда не так уж и страшно.

Жару я ненавидела до сих пор, даже если мне очень хотелось бы ощутить тепло.

Наполовине пути я сдалась, облокачиваясь о стену и смотря на порожек, к которому прикоснулась правой стороной. Поднять тело вверх не представлялось возможным, так что на какой-то миг я прикрыла глаза, краем сознания понимания, что засыпаю.

«Почему я люблю зиму?» — скользнула мысль, угасая.

* * *

В следующий раз я едва смогла открыть глаза.

Во рту было неимоверно сухо. Глазами я смотрела на кувшин с водой, напряжённо думая, есть ли там вода — именно вода, а не лёд. Лёд, впрочем, был не так уж и плох, однако я не могла его даже руками разогреть, а сломать уж тем более.

Я не чувствовала пальцев.

Глаза медленно закрылись.

* * *

Кувшин не так уж и далеко. В принципе я могу преодолеть это расстояние, но вопрос не в том, смогу ли я — а в том, что я не смогу её выпить. В моих воспоминаниях не было ничего, что было бы связано с костром и потому были огромные сомнения, что Гин разводил костёр — еду мы также ели холодную. Да и что мы ели за ту неделю? Так, яблоки — ох, какие же это были вкусные и сочные яблоки! Жаль, что их было только два, а осилить я смогла и вовсе только половину, потому что желудок не мог переварить больше, — хлеб, пирожки… чай был — зелёный, как я люблю. Он ещё такой вкусный был, но горький. Без сахара. К тому же холодный, но всё равно вкусный — клубничный запах прилагался!

Самое большое сокровище, по мнению Гина, была тарелка какого-то супа. Я, конечно же, его съела, сколько смогла осилить, но он мне совсем не понравился — специй много, холодный бульон казался противным, словно холодец, который я так ненавижу. После него ещё и живот разболелся, даже не знаю отчего — то ли мяса оказалась много, то ли всё же специй. Помнится, в азиатских странах ей уделяют больше внимания, а желудок у меня сейчас слабоват.

А вот те яблоки! Ох, что это были за яблоки! Вкусные, сочные! А как они хрустели! Я схватилась за свою долю двумя руками разом, осматривая крупный красный плод со всех сторон, пока Гин быстренько искал нож, чтобы разрезать мне на маленькие кусочки.

Откусить было мне слишком сложно. Требовало тех сил, которых просто не было.

Я очень хочу это яблоко. Очень.

* * *

Нет, всё же ползти за кувшином нет смысла, решила я после очередного медленного пробуждения. Сознание было словно в полусне, не приходя полностью в себя, а вот засуха во рту требовала немедленного рассмотрения.

Вода в кувшине — лёд. Ну просто не могла она остаться водой при такой температуре.

Пришлось ползти к кувшину и проверять.

Лёд. Как и ожидалось, в принципе.

Сидя со стороны кухни я угасающим сознанием хваталась за другую мысль.

Снег ведь тоже можно пить. И растопить его намного легче.

* * *

Я не хочу торопить Гина — не особо рассчитывала на тот факт, что он встанет в ближайшую неделю с кровати, если честно, ибо его состояние было лишь на… процентов десять, может двадцать, лучше моего, что позволяло бегать с отдышкой. А, значит, за неделю я тут просто самостоятельно не смогу выжить.

Это я понимала ещё тогда, когда отправляла его лечиться. Если у него, конечно, получить найти помощь для себя.

Меня больше интересовал вопрос, сколько именно ещё продержусь я. Сколько именно раз просыпалась после того, как он ушёл, было сложно подсчитать, потому что большинство пробуждений были настолько мутными и неясными, что даже никаких мыслей не было. Только лишь редкие пробуждения ото сна сопровождались мыслительной деятельностью, которая была слишком уж сильно заторможена и нацелена на единственную цель — доползти до двери и поесть снега.

Чтобы хоть какая-то жидкость во рту была.

Так что когда я проснулась уже возле самой двери, то смогла открыть её и всё же небольшой кусочек снега запихнуть в рот, мгновенно закрывая створку.

Снаружи всё же было холоднее.

Поев снега я смогла думать лишь чуть яснее и теперь пыталась понять, сколько ещё времени смогу продержаться. На спасение никак не рассчитывала, просто пыталась понять, сколько ещё раз смогу прийти в себя.

Должна ли я была что-то сделать?

Оставить тому же заботливому Гину-снежному-принцу какой-то знак? Сердечко нацарапать на полу ножом, что ли? Ибо языка его я не знала, а ничего более сделать тем более не могла. Уйти в лес, потому что после он точно придёт и застанет умирающее тело? Или оставить ему тело здесь, потому что он точно пойдёт меня искать и потом всю оставшуюся жизнь будет винить себя в том, что бросил здесь свою умирающую подругу?

Я посмотрела в сторону кухни.

Надо бы сердечко нацарапать на полу. И побольше. Хоть что-то точно лучше, чем совсем уж ничего.

* * *

Сердечко царапалось медленно и блёкло, но, так сказать, что есть. Оно получилось кривеньким — левая сторона вышла круглой и большой, а вот правая как-то странновато подкосилась. Тем не менее, работой проделанной я осталась довольна.

Жаль только, что пришлось рядом нож посильнее в пол всунуть. Потому что иначе сердечко бы точно осталось незамеченным.

Сама я снова вернулась к порогу.

Этот раз точно был последним, пришло медленно осознание. Потому что я уже даже не чувствовала холода.

Руки открыли дверь. Глаза смотрели на ночную красоту блестящего снега.

— Зима, — шевельнулись губы.

Красивая какая.

* * *

«Хорошо» — было моей первой мыслью при пробуждении.

Глаза открывать не спешила. Сознание медленно плыло, будучи в полусне, но потихоньку возвращаясь в реальность, а, следовательно, я начала постепенно анализировать произошедшее.

Вспомнились попытки доползти сначала до кувшина. потом до раздвижной двери, к снегу. Потом — до кухни. Попытки встать и дотянуться до ножа. Синяки на коленях, что не были видны, но должны были явно появиться от падений. Перерывы и снова ползание то к снегу, то к ножу и записке.

Потом кое-как посильнее навалилась хлипким телом на нож, поглубже всучив его в пол. Села, осматривая работу и… уснула.

Сейчас я явно под тёплым одеялом. Хорошо-то как! Так жарко, что даже чуть тело потеет, но после такой заморозки я вовсе не против, как бывало всегда.

Впрочем, спустя десять минут я пошевелилась, рукой скидывая одеяло до живота хотя бы. Высунула одну ногу, ежась от лёгкого холода, который пробежался по телу.

Вариантов, как это ни странно, было несколько. Первый — Гин, который в бреду болезни вспомнил обо мне и попросил помочь подруге на смертном одре. Второй — меня нашёл кто-то ещё, решив по доброте душевной спасти. Третий — домик, в котором мы хотели переждать зиму, всё кому-то принадлежал и этот кто-то пришёл. Нашёл меня и пожалел.

Да. Фантазия у меня всегда была что надо.

Глаза смотрели в чужой потолок, когда я медленно моргала, не спеша вставать и узнавать о реальности и произошедшем более подробно. Не было особой нужды торопить события и показывать, что я уже пришла в себя полностью. Даже психически.

Как правило, чем меньше люди от тебя ждут, тем больше ты им можешь дать и удивить.

Веки медленно сомкнулись, отдыхая. Медленно я снова погружалась в полусон, отдыхая телом, но в то же время теперь ещё и окончательно смиряясь с произошедшим.

Одно дело знать, что ты в той халупе не переживёшь зиму и это просто отстрочка перед тем, как окончательно отойти в мир иной. Другое дело, когда уже проснулась с не голодным телом, более ясным самоосознанием, какими-никаким, но силами. Пониманием, что, да, ты умерла в том мире, но существование ещё не прервалось и можно жить дальше.

Попыталась вспомнить что-то хорошее напоследок, но не особо пришло на ум. Класса с четвёртого я набрала лишний вес, поэтому уже в пятом меня дразнили мальчишки. Дополнительная стеснительность не помогла завести подруг или даже друга. Занятием любимым стало просмотр аниме, потом манги, потом фанфики. Уже в техникуме я смогла сбросить вес, да нормально учиться.

Итак, в этой короткой жизни близких мне людей не имелось.

Помнятся те одинокие вечера, когда гробишь время лишь бы поскорее лечь спать, чтобы начался новый день, чтобы опять был вечер, который можно было бы угробить. Помню одиночество, неявное, потому что было чем заняться, но ощутимое. Помню ожидание неявного желания быть не одной, а с кем-то близким.

Друзей у меня не было. Знакомых тоже.

Была семья, но… не каждая семья может оказаться близкой тебе по духу. Я любила свою семью не потому что я их любила, а потому что должна была любить — родители меня вырастили, младший брат был просто младшим братом. Но, действительно? Никакой поддержки от них я никогда не получала, а с братом даже и приятных воспоминаний никаких нет.

Просто большая благодарность за то, что… помогали мне расти. Не помогли вырасти, а помогали. Росла я сама. По книгам, аниме, манге.

Хобби, пожалуй, можно было бы вспомнить, но… аниме, манга, фанфики. Да.

Я открыла глаза. Что-то слишком уж пессимистичное настроение. Надо бы быть более оптимистичной в этой новой жизни.

— Ранги! — услышала я рядом, поэтому на губах мгновенно появилась улыбка. Повернула голову в сторону Гина, который уже спустя минуту оказался возле меня, накрывая одеялом чуть ли не с головой и что-то быстро тараторя.

Я аккуратно высунула руку, своими костями хватая его за руку. Те была более мясистой, чем моя, а самое главное, пожалуй — не холодной, а именно что прохладной. С огромным удовольствием прислонила её к своему горячему лбу.

Второй рукой я скинула одеяло до живота. Гин мгновенно вырвал руку, чтобы уже двумя меня накрыть, что-то тараторя. Я запротестовала, прилагая побольше силы, чтобы раскрыться, но куда уж там! Паренёк был намного сильнее меня.

Рядом кто-то что-то сказал взрослым женским голосом. Гин что-то ответил, тогда как я развернулась, чтобы увидеть нашу спасительницу.

Я верила в чудеса, если честно. Но не в людей. За наше спасение точно должно было что-то быть, какая-то плата. Даже если она и должна была идти исключительно из нашей с Гином благодарности.

С людьми мне было сложно найти общий язык не только из-за своей ассоциальности. Некой паранойи тоже.

Я снова скинула одеяло. Гин, отвлёкшись на разговор с женщиной, этого не заметил, тогда как я попыталась вникнуть в суть, осматривая ещё одного человека в комнате.

Сама комната была обычной — повсюду имелись эти раздвижные двери, сёдзи вроде. Из них же и состояли стены. Помещение было довольно пустым и имело разве что шкаф из похожих створок. Из-за этого он несколько сливался с остальной обстановкой. Также было два футона, на одном из которых спала я. Соседнее явно принадлежало Гину.

Женщина оказалась… состоятельной. Это словно было первым словом, которое пришло мне после очевидного «богатая», потому что именно такая ассоциативная линия выстроилась в моей голове после первого же взгляда на неё. Во-первых, на ней

было кимоно — или хиори? Я слабо в этом разбиралась, если честно — которое оказалось красиво вышитым. И одета она была в несколько слоёв, к слову, а это точно было каким-то важным показателем. Ибо слоёв было штук семь, не меньше. Во-вторых, в руках она очень красиво держала веер, прикрывая себе половину лица.

Она говорила с Гином очень… красиво. Медленно, ровным темпом, но не взвешивая слова. Прямо и явно очень прямолинейно, так как сам Гин то ли пытался объясниться, то ли ещё что.

У неё были большие серьги. Ноги оказались скрыты, но будь она в помещении в обуви — гетто? — я бы вообще не удивилась.

Аккуратно рассматривая её, я невольно снова обвела пространство взглядом, сосредотачиваясь на более мелких деталях. Чисто. Аккуратно. Толстые и удобные футоны. Хорошие одеяла. Не новая, но чистая одежда. Как на Гине, так и на мне. А на мне даже не в один слой.

Мне впервые пришло в голову, что я вполне могла бы оказаться в прошлом Китая. Что — о ужас — было бы невероятно обидно по сравнению со всеми другими попаданками, которые оказывались в своих любимых фэндомах, тогда как сама я оказалась в прошлом, о котором понятия не имела никакого. Даже приблизительного.

Я глубоко и максимально незаметно вздохнула. Выдохнула.

Итак, первым шагом надо было остановить Гина — тот явно чему-то сопротивлялся, но мы попали в должники этой женщины и должны выразить ей благодарность. Возвращаться на данный момент в тот домик я не планировала и не планирую, так что даже если та уже прямо сейчас требует что-то от нас, едва пришедших в себя… это не так уж плохо, даже если мне бы очень хотелось для начала попробовать пару раз встать и самостоятельно хотя бы пару шагов сделать.

Сев поудобнее, я заметила, как по мне мелькнули её глаза. На секунду я встретилась с её чёрными внимательными глазами, но после она снова вернулась к Гину. У меня стала дрожать спина, но не от страха, а от слабости тела.

Я взяла Гина за руку. Тот прервался на полуслове, обращая на меня внимание. Его обеспокоенные глаза встретились с моими, когда я обратила внимание на его руку.

У Гина оказались маленькие мозоли на руках. Это было неожиданно. Сама я никогда мозолей не имела.

— Гин, — сказала я, постаравшись сделать это так, чтобы ему передались мои мысли и про должников, и про нежелание снова возвращаться обратно вот прямо сейчас или хотя бы в ближайшую неделю.

В комнате на секунду воцарилась тишина. Я подняла глаза с его ладони, встречаясь с бледно-голубым.

— Рангику, — сказал он слабо.

Ой. Так вот как меня зовут. А «Ранги», получается, сокращенное милое прозвище. Интересно, тогда Гин — это полное имя или тоже сокращенное?

Впрочем, я не дала обращению сбить меня с мысли, потому как в данном случае мы пока что должны были послушаться этой женщины. Я не знаю, чего именно она хотела, но до тех пока не выгоняет нас на улицу, всё должно было быть вполне терпимым. И даже если это и не совсем так, у нас на данный момент нет выбора.

— Гин, — капельку твёрже сказала я, однако постаралась сделаться более неуверенной глазами.

Гин понял меня правильно, замерев.

Женщина практически тут же вмешалась под мой манёвр, снова что-то ему сказав, а после, не став ждать ответа, ушла.

Парень неуверенно мял мою ладонь. Он стал что-то у меня спрашивать, с надеждой глядя на лицо, однако именно в такой важный момент нам двоим и пришлось столкнуться с языковой проблемой. Думаю, пока я была в том домике, продуваемый всеми ветрами, его мысли больше занимало именно наше выживание. Это не значит, что сейчас Гин не думал о том же, нет, просто сейчас он столкнулся с тем, что я его не понимаю и он меня тоже не понимает.

На его длинную речь — ну, с момента того, как я попала в это тело, она была пожалуй самой длинной, — я только глазами вылупилась, даже не пытаясь понять, что именно он мне говорит. Это было бы совершенно бесполезно, потому что большинство его слов сливались в одну сплошную кашу звуков, раздельность которых я даже не могла различить.

Один раз он обернулся в сторону двери и я здраво предположила, что время наше ограничено.

— Гин, — сказала я, обращая его внимание. — Я не понимаю. — Покачала головой в стороны.

Он взял обе мои руки вместе, сжав. Не больно, но крепко. Я глубоко вздохнула, понимая, что нужно просто время. Чтобы прийти в себя окончательно, чтобы принять реальность, чтобы выучить язык, чтобы тело могло стоять-ходить-бегать.

Времени у нас, как это ни печально, не было.

Поэтому я сделала единственное, что могла — взялась руками за чужие плечи, обнимая. Гин ответил на объятия, аккуратно погладив меня по выступающим рёбрам и хребту на спине.

Отстранившись спустя целую минуту, не меньше, я снова взяла его руки, погладив мальчишечьи костяшки. Улыбнулась.

— Всё будет хорошо, Гин, — сказала я, стараясь улыбнуться более ободряюще.

Нужно было просто немного потерпеть. И время, конечно же.

Однако Гин всё ещё выглядел очень обеспокоено.