Начало (джен)

Атмосфера в доме последнее время мрачная, только что не похоронная. «Еще немного и были бы похороны». Граф Корнеро придвигает к себе чернильницу, обмакивает перо. К счастью, деловые письма даются ему легко, не требуют особого настроя. Это с личными порой возникают трудности — то слог суховат, то многовато эмоций. Впрочем, и писал он личные послания не в пример реже.

Гнетущая тишина действует на нервы. Хотя он сам же и приказал слугам не шуметь под страхом наказания, чтобы не беспокоить Ливию — уж больно раздражительной она стала. И нелюдимой. Сидит у себя в комнате целыми днями, с большим трудом удается вытащить её прогуляться даже во внутреннем дворе — что уж говорить о поездке куда-то. Сначала она, выходя из комнаты, прятала лицо под капюшоном плаща, потом стала носить маску. Федерико это не нравится — нельзя, конечно, не признать, что шрам выглядит чертовски неприятно, но он предпочел бы видеть лицо дочери открытым. Что за мания прятаться по углам? Раздраженно дернув рукой, он оставляет кляксу на белой бумаге. Чернильное пятно приходится аккурат рядом его подписью. Темная лужица, зловеще поблескивая, расползается сначала на заглавную букву фамилии, потом дальше. Граф взмахивает рукой в бесполезной попытке вытереть бумагу — ну вот, теперь вся подпись замазана. Придется брать новый лист.

Когда бы Ливия ни закрывала глаза — на внутренней стороне век она видит одно из этих двух лиц. Ферранте, её жених, надевший ей на палец кольцо своей матери. Ипполито, её любовник, покоривший её остротой ума и жаром объятий. Кольцо Ферранте и сейчас у неё, запрятанное, лежит в шкатулке с драгоценностями. Ипполито… Что ж, всегда можно сказать, что он оставил ей её нынешнее лицо. Губы Ливии растягиваются в безумной улыбке, рука сама собой взлетает к правой щеке. Вместо нежной кожи — сплошные шрамы. Как это выглядит — даже думать неприятно, и все же, проходя мимо зеркала, она не может удержаться от взгляда туда. Надеется увидеть там прежнюю себя? У неё появилась новая привычка: стоя перед зеркалом, закрывать правую половину лица рукой, и всматриваться в отражение. Красивое лицо. Если представить, что шрамов нет. Только они на месте.

Шаги, шелест платья, скрип двери. Федерико отрывается от письма.

— Есть какие-нибудь новости? — этот вопрос он теперь слышит от дочери чаще всего.

Граф невольно опускает глаза. Новостей нет. Уже давно.

Он поклялся — сначала себе, потом — Ливии, что найдет обоих братьев Альбрицци, достанет хоть из-под земли. Но слова так и остаются словами.

— Вы мне обещали!

— На все нужно время, имей терпение.

Ливия отворачивается, граф видит только напряженную спину. Скоро он станет экспертом в угадывании настроения со спины. Плечи слегка, самую малость, подрагивают, руки, должно быть, сцеплены в замок перед собой. Злость и подступающие слезы.

— Я больше не могу это выносить, — Ливия говорит это медленно, с каким-то остервенением в голосе. — Не могу, слышите? — Да, конечно, он слышит. Только делать-то что? Сорвавшись с места, она исчезает в сумраке коридора. Топот ног вверх по лестнице, звук захлопывающейся двери. Я. Больше. Не могу. Это. Выносить. Она будет говорить это еще очень много раз. В своей комнате и за обеденным столом. Трясясь в карете по размытым дорогам и на улицах чужих городов. Под чужим небом и в чужих домах. Много-много раз за много лет.

Но ведь когда-нибудь это кончится?