Её мужчины (гет)

Корабль встретил Милу скрипом снастей и говором матросни, мерным покачиванием и запахом соли и дерева. Она невольно вздрогнула. Как в другую реальность перейти — ту, в которую случалось заглянуть, сидя в припортовой таверне и слушая рассказы Киллиана. «Ты точно делаешь это ради него, а не ради тех мест, которые сможешь с ним повидать?» Сейчас, когда она решилась бросить все, — дом, сына, мужа — страх совершить прежнюю ошибку, пойти за нелюбимым человеком внезапно тяжелой лапой сжал сердце. Как будто и не было тех часов, когда она сидела в таверне с Киллианом, и жадных ласк в темной подворотне, всегда торопливых, ведь их могли увидеть и насплетничать. «Да что за глупости, девочка я, что ли?»

Нет, не девочка. Уже первые морщинки есть. И нажиты они не в счастливом браке, с человеком, которого Мила не то что любить, уважать не могла. Правда, и возненавидеть по-настоящему не получалось. Он же, в общем-то, не злой, Румпельштильцхен, только очень… жалкий. Именно, жалкий. С тех пор как она увидела Киллиана, только об этом и думала — ей нужен настоящий мужчина, сильный, смелый, а не тот, который только и может, что молча терпеть валящиеся на них невзгоды. Кто-то, кто способен бороться.

— До отплытия сиди в каюте и не высовывайся, — сказал ей Киллиан, — А то с берега увидит кто-нибудь.

Так они решили. Милу похитили заезжие моряки, увезли с собой насильно, а что на самом деле случилось — то горожанам знать не обязательно. И, конечно, её сыну — Бею. Пусть думает, что мать забрали, похитили, что она пропала, сгинула неизвестно где — все лучше, чем если будет распутной женщиной считать. Слишком маленький он, не объяснишь. Тут и не каждый взрослый поймет. Мила и сама себя в душе осуждала — неправильно это, нехорошо, вот так бросить семью, и то же самое твердила себе каждый раз, как шла в город, развеяться, как она говорила. Но каждый раз, стоило переступить порог таверны, угрызения совести забывались, её захватывал поток жизни, той, которой ей не хватало дома. А дома, наедине с мужем, оставались только разъедающие злость и обида. Как он может, почему он ничего не сделает? Почему допускает, чтобы их жизнь превращалась в тоскливое никчемное существование?

В этот раз-таки Румпельштильцхен решил что-то сделать. Мила даже удивилась — не ожидала, что он явится. Слышала, сидя в каюте, как он говорил что-то Киллиану этим своим заискивающим тоном — порой, когда он обращался так к кому-нибудь, Миле хотелось уши зажать со стыда. И сейчас она так и сделала, прижала ладони к ушам — боялась разобрать хоть слово, услышать имя Бея. Так и сидела, пока Киллиан не отворил дверь.

— Он не захотел за тебя драться, — бросил он.

«И в этот раз тоже». Мила совсем не удивилась.